Гейдрих побагровел и с трудом сделал вид, что это заявление Канариса не очень-то его огорчает.

— Фридрих, я лишь простой исполнитель, — потупив глаза, сказал Гейдрих, превратившись в само воплощение послушания. — Я так и доложу фюреру.

Последняя фраза обожгла адмирала обидой, но это чувство нисколько не проявилось на его непроницаемом лице.

— Благодарю вас, Рейнхард, за чудесный завтрак и за возможность пообщаться с вами, — как можно искреннее произнес Канарис. — Нам, чертовски занятым служакам, редко выпадают счастливые минуты пропустить бокал-другой с хорошими и верными друзьями.

— Я бесконечно рад, что эти часы мы провели вместе, я вновь почувствовал себя на корабле, в кают-компании, — приторно сказал Гейдрих, в душе проклиная несговорчивого и сверхосторожного главу абвера. «Морская каракатица, чертов осьминог, обойдусь и без твоей помощи». Он едва удерживал себя оттого, чтобы не выпалить это прямо в лицо Канарису.

Гитлер, узнав от руководителя службы СД о реакции Канариса, сказал, что адмирал — осел, что операцию нужно проводить не привлекая к ней внимания военных и что он теперь окончательно убедился, что Гейдриху нельзя доверять ничего серьезного, так как уже на первой стадии он едва не провалил все дело. Гейдрих готов был сгореть от стыда и поклялся, что операция несмотря ни на что будет проведена с максимальным успехом.

Между тем Гитлер сам не пребывал в бездействии и не полагался только лишь на Гейдриха. Он поручил Шелленбергу подготовить справку об истории отношений между рейхсвером и Красной Армией в двадцатых и начале тридцатых годов. Таким образом, два потока информации — один от Гейдриха, другой от Шелленберга — в конечном итоге должны были слиться воедино.

Гейдрих долго ломал голову над тем, каким образом ему лучше всего заполучить документы из архива вермахта. И как это всегда бывает у профессиональных разбойников, пришел к единственному выводу;

«Да их просто нужно похитить — и концы в воду!» Эту мысль, вдруг озарившую его, он едва ли не произнес вслух в тот момент, когда оставался в своем кабинете наедине с собой, мучительно перебирая в разгоряченном мозгу различные варианты.

Гейдрих, конечно, понимал, что без санкции фюрера тут не обойтись. Как он и ожидал, на предложение тайно изъять документы Гитлер среагировал мгновенно:

— Однако и вас, Гейдрих, иногда посещают умные мысли.

И Гейдрих счел это за приказ действовать.

Впереди была сложная, тончайшая, можно сказать, ювелирная работа. Прежде всего, требовалось извлечь необходимые документы так, чтобы никто, даже при фантастическом воображении, не смог и подумать, что архив лишился части своих бесценных бумаг в результате элементарной кражи.

Решение созрело самое простое: совершить налет на военное министерство. Гейдрих приказал сформировать для этой цели специальный отряд, который был разбит на три группы захвата, в каждой из них действовали опытнейшие мастера по вскрытию сейфов.

Глухой ночью налетчики бесшумно, как привидения, подкрались к зданию вермахта. Операция была проведена стремительно и дерзко. После того как нужные документы оказались в руках налетчиков, командир отряда приказал поджечь часть хранилища: нужно было тотчас замести следы ночного визита.

Уже утром на месте происшествия оказался Канарис. Изощренный ум адмирала сразу же выстроил логическую связь между тем, что сгорело как раз то хранилище, в котором находились материалы о контактах немецких генералов с высшими офицерами Красной Армии, и просьбой Гейдриха о предоставлении этих документов. Адмирал злобно выругался, но «дергаться» не стал: он прекрасно понимал, что без самой высокой санкции сам Гейдрих никогда бы не отважился на такой наглый налет. Канарис, естественно, не знал, что вскоре народный комиссар внутренних дел СССР Ежов вручил Сталину докладную записку:

Бумаги, захваченные при налете, тут же доставили Гейдриху, который был на седьмом небе от счастья: в его руках были документы вермахта с грифами «совершенно секретно» и «особой важности». Здесь были записи бесед между немецкими генералами и представителями высшего командования Красной Армии и, что самое главное, — оригиналы писем Тухачевского с его собственноручной подписью.

Теперь предстояло самое сложное: подделать подписи на копиях, а также на вновь сфабрикованных документах, подделать так, чтобы ни одна из них не вызывала бы ни малейшего подозрения.

Гейдрих снова вызвал к себе Науйокса.

— Альфред, — сияя радостной улыбкой, обратился он к Науйоксу, — вручаю вам это драгоценное досье. Храните его надежнее, чем свою собственную жизнь. Тут наши ребята перестарались и свалили мне на стол целую кучу бумаг. Разберитесь, какие из них более всего подходят для нашего эксперимента. Кстати, как вы считаете, насколько объемистым должно быть полностью отработанное досье?

— Я всегда был сторонником чувства меры, — тотчас же ответил Науйокс. — Как перебор, так и недобор инициируют подозрительность. Думаю, что оптимальный вариант — пятнадцать страниц. Сюда должны войти донесения, письма, записи бесед…

— Я уже и сам просмотрел все это архивное богатство, — перебил его Гейдрих: он не любил, чтобы подчиненные опережали его в инициативе. — Обязательно включите в досье рапорты и служебные записки сотрудника, который занимался расследованием этих преступных связей. Кроме того, записи тайно подслушанных разговоров офицеров генерального штаба вермахта. Это крайне важно. Задача не только в том, чтобы нанести смертельный удар по Тухачевскому, но и покончить с теми, нашими генералами, которые вынашивают преступные планы против рейха. — Гейдрих помолчал, нахмурив лоб, изображая тем самым крайне напряженную работу мысли. — Главное — подготовьте самым тщательным образом «личное» письмо самого Тухачевского, из которого бы явствовало, что он работает на вермахт.

— Понимаю, — сказал Науйокс. — Там непременно должны быть и ссылки на предыдущую переписку.

— С вами приятно работать, Науйокс, — не очень-то доброжелательно проговорил Гейдрих. — Вам достаточно сказать «а», как вы выстреливаете весь алфавит. Но и здесь вам пригодится столь любимое вами чувство меры. Главное — правдоподобность, еще раз правдоподобность, и трижды правдоподобность.

— Все будет обставлено как надо, — поспешил заверить Гейдриха Науйокс. — Мы позаботимся о штампах разведки и контрразведки вермахта. Может, туда же вложить служебную записку Канариса на имя фюрера? В ней адмирал может назвать имена немецких генералов, вынашивающих идею заговора, и сделать намек на подобный заговор, зреющий в России.

— Принимается, — одобрил предложение Науйокса Гейдрих, заранее предчувствуя, что хоть этим он отомстит Канарису за несговорчивость. — Очень важно доказать, что досье хранилось в архивах СД…

— И что кто-то из сотрудников, обуреваемый корыстными побуждениями, похитил досье, снял фотокопии этих документов и решил продать их Советам.

— А что? — Вопрос Гейдриха звучал благосклонно, отчетливо выражая согласие. — Действуйте. Но если вы думаете, у вас в запасе месяцы и годы, то это будет самой непоправимой ошибкой в вашей жизни. У вас в запасе — только дни и даже часы, мой дорогой Альфред!

— Я вас отлично понял, штандартенфюрер. Как-то мне довелось побывать на одной вечеринке, где был русский офицер. Он, естественно, перекрыл все нормы насчет шнапса и стал горланить советские песни. Мне особенно врезались в память такие слова: «Кони сытые бьют копытами!» Считайте, что я уже превратился именно в такого коня!

— Не в коня, а в жеребца! — громогласно хохотнул Гейдрих. — В вашем молодом возрасте это в самый раз! За всеми этими прозаическими делами не забывайте, Альфред, что немецкие женщины должны, не уставая, рожать и рожать истинных арийцев! А для этого нужны породистые жеребцы!