— Скажите, пожалуйста, будьте в задолженности, это не Заозерье?

По его лицу было видно, что из моего вопроса он понял только последнее слово. Выражения вежливости, как видно, не входили в круг вещей, доступных его пониманию. На это последнее слово он и ответил, указав бутылкой вдоль улицы:

— Заозерье там. Четыре километра отсюдова.

Я и сам об этом догадывался, но заодно задал ему еще один вопрос:

— А земля эта чья, простите в снисхождении?

И я показал рукой на поля позади огородов. На этот раз он понял только первые слова из моего вопроса и удивился им:

— Как чья? Наша.

— Чья ваша?

— Наша. Колхозная.

— Я понимаю. Но хозяин кто?

— Да мы же — колхозники. За нами она закреплена навечно.

— И эти люди тоже ее хозяева? — Я указал на тех, кто выглядывал в окна, ничего не делая, и на тех, кто работал на своих огородах.

Он ответил:

— А как же! И эти и еще две деревни, входящие в наш колхоз.

Тут я заметил человека, который незадолго перед тем так несмело косил среди кустарников траву. Он шел задворками, держа косу в опущенной вниз руке и волоча мешок с травой по земле, чтобы его не было видно из-за забора. Я спросил:

— И он тоже хозяин?

— И он.

Тогда я понял, что он шутил, конечно. Почему бы и не пошутить человеку, который уже выпил немного? Но я сделал вид, что не понял его шутки, и спросил:

— Почему же они не работают на своей земле?

Он ответил:

— А просто день такой выдался сегодня: именины у председателя.

Из этих слов я уяснил себе наконец то, что касалось хозяина этой земли, и понял, почему она так запущена. Действительно, где же было одному человеку с ней управиться? Недаром он запил в такое неподходящее время. Но ведь кто-то, наверно, помогал ему в этом безнадежном деле. И, думая об этом, я спросил:

— А почему же он позволяет своим работникам тоже дома сидеть в такой хороший день?

Человек стал вдруг почему-то суровым и тоже задал мне вопрос:

— Вы что, к нам приехали или в Заозерье?

— В Заозерье.

— Уполномоченный какой-нибудь или кто?

— Нет, я просто так, сам по себе.

— Так и идите сами по себе. Вот она, дорога.

И, указав мне еще раз бутылкой направление, он заторопился от меня туда, откуда ему уже кричали в открытое окно: «Ну, что же ты там застрял? Закуска стынет!».

Я прошел всю эту деревню, удивляясь богатому виду ее крохотных огородов и запустению остальной земли. Делать мне в этой деревне было нечего. Но у последнего домика я все-таки остановился — так удивительно выглядело то, что его окружало. А окружала его возделанная под огород земля. Но как возделанная! Здесь даже дворик был превращен в огород, и даже та полоска земли, что отделяла домик от придорожной канавы, и даже склон канавы.

Никаких иных строений, кроме домика, не было на этом дворе, что дало его хозяину несколько лишних грядок. И самый домик имел странный вид. Он был приподнят кверху на четырех кирпичных столбах, а под ним устроен скотный двор, наполовину утопленный в землю. Лестница, заменявшая крыльцо, не опиралась о землю, экономя хозяину место для лишней грядки. Она лепилась боком к стене, вися над землей. Одна ее площадка приходилась напротив двери, ведущей в дом, другая — перед входом на чердак.

Да, это был хозяин! Ни одной пяди земли не пропадало у него без пользы. Только узкая тропинка, ведущая от калитки к дому, оставалась неразрыхленной и незасеянной. На всем остальном тесном пространстве его владений буйно зеленели все виды овощей. Вперемежку с ними высовывались из земли стебли кукурузы и подсолнечника. Горох и бобы, подпертые лучинками, росли в провалах между грядками.

Позади дома виднелся сад. Но и там под яблонями вся земля была занята овощами. Стволы яблонь обвивал хмель. Он же тянулся вверх по стенам дома. На южной стене дома висели на гвоздях продолговатые ящики, в которых росли помидоры. Такие же ящики, полные зелени, тянулись в два этажа по дощатому забору. Забор был плотный, остроконечный, с колючей проволокой наверху и охватывал крохотные владения этого хозяина со всех четырех сторон. Пока я стоял и удивлялся всему этому, из дома вышел сам хозяин и спросил:

— Вы не ко мне, товарищ уполномоченный?

Я покачал головой, но в то же время указал на поля, которые простирались до самого леса за пределами его забора, и спросил в свою очередь:

— Почему вы ту землю так же вот не обработали, извините в сожалении, пожалуйста? Или она не ваша?

Он чего-то не понял в моих словах и подошел ко мне поближе. На вид это был крепкий старик с широким, румяным лицом, на котором седая щетина была так же коротко подстрижена ножницами, как и на голове вокруг загорелой лысины. Когда он вышел из калитки и подошел ко мне поближе с вопросительным видом, я спросил:

— А та чья земля?

Он засмеялся хитрым смешком и ничего не ответил. Его глаза бегали по сторонам, как у того спятившего охотника, что жил в лесах Туммалахти недалеко от русской границы. Посмеявшись немного, он поинтересовался:

— А вы откуда будете, позвольте вас спросить? Судя по выговору, приезжий?

— Да.

— С делегацией или как?

Я помедлил немного. А вдруг этот человек побывал в наших лагерях? Не стоило каждому все объяснять. И я сказал:

— Нет, я сам по себе. Я только хотел узнать, кто это так забросил свою землю?

— А вы бы в конторе спросили.

— Я тут по пути спросил, но понял так, что это председателя земля.

Он опять рассмеялся дробным смехом, закончив его хитрым вопросом:

— А как вы сами расцениваете такое явление?

— Я думаю, это преступление перед землей, на которой живешь.

Он опять хихикнул:

— Перед землей? Только-то? А перед человеком? — Он покосился вправо и влево и продолжал, понизив голос: — Ладно. Не будем о человеке там, где он не в почете. Посмотрим с точки зрения хотя бы государственной. Возьмем такой пример. Была деревня. В ней кроме всякого прочего народа было три крепких мужика. У них общим счетом шестьдесят коров. Да у всех остальных сорок. Всего, стало быть, сто коров на одну деревню. И земля вокруг вся обрабатывалась — не гуляла. Польза от этого государству, а? Как вы думаете?

— Думаю, что польза.

— Правильно. И я так думаю. Ладно. Объединили эту деревню в колхоз, и стало в ней всего двадцать пять коров, да и то ледащеньких. Почему бы это, а?

— Не знаю.

— И я не знаю.

— А где вы были, когда деревня объединялась?

— Хм… Где был? Да в ней же и был.

— Значит, вы должны знать.

— Нет, не знаю. Где уж нам в такие явления проникать.

— Разве вы сами не помогали деревне объединяться?

— Я? Объединяться? Хе-хе! Да вы шутник, я вижу.

— А-а, понимаю! Вы были, наверно, одним из тех крепких мужиков?

— Не будем вспоминать, кем я был. Не в том суть. Я говорю с точки зрения интересов государства. Было в деревне сто коров, а осталось двадцать пять. Убыток это государству или не убыток?

— Убыток, пожалуй…

— То-то и оно.

— Но куда делись остальные коровы? Вот ваши, например?

— Куда делись — это вопрос другой. Мы сейчас о самом факте говорим. Превратили деревню в колхоз — и мигом вчетверо сократилось в ней поголовье. И в двух соседних деревнях такая же ситуация сложилась. Выгодно это государству или нет?

— Как видно, вы очень болеете душой за интересы государства.

— А как же! Интересы государства для нас превыше всего.

— И теперь вы, кажется, нашли самый верный способ быть государству полезным?

Я кивнул на его крохотную усадьбу, обнесенную плотным забором с колючей проволокой наверху. И он ответил сердито:

— Да, нашел. А что еще прикажете делать? Применили тут и другой способ, да что толку-то? Взяли объединили все три деревни в один укрупненный колхоз. И коровушек-буренушек объединили. Три раза по двадцать пять — это сколько? Семьдесят пять? Нет. Это только в арифметике так. А в укрупненном колхозе получается тридцать шесть. Вот оно как! Тридцать шесть коровенок на три деревни вместо трехсот. Да и те выживут ли зимой, потому что травка эвон где — в поле остается. Вот и прикиньте, как оно с точки зрения хотя бы государственной, выгодно ему это, государству то есть? А? То-то и оно. Вот землица гуляет уже который год. Залежные земли создаем государству в центре России. А то ли ему надо, государству-то? Не то, пожалуй, а? Ведь это уметь надо — довести землю до такого состояния. Уметь! Не всякий такое сумеет.