Склоны их коварных холмов увели меня куда-то в сторону от нужной дороги, и я оказался очень далеко от пристани. Я оказался вблизи другого сада, более обширного и более старого, нежели тот, который я миновал час назад. И в этом старом обширном саду мелькнуло среди зелени загорелое личико того мальчугана, с которым я перемигивался накануне вечером, стоя позади шахматного столика. Он был в синих трусиках и белой майке и что-то рассматривал на молодой яблоне, раздвигая руками ветки. Его тонкие сильные руки и ноги в соседстве с белым, синим и зеленым отливали золотом.
Ограды почему-то не было вокруг сада. И собаки тоже не было для охраны сада от вторжения таких опасных типов, как я. Поэтому я вторгся в сад. Минуя ряды плодовых деревьев и кустарников, я приблизился к мальчику, улыбнулся ему, как давнему знакомому, и сказал:
— Здравствуй, мальчик.
Он тоже улыбнулся мне, как давнему знакомому, и ответил весело, с певучими нотками в голосе:
— Здравствуйте.
Я потоптался немного на месте, любуясь гибкостью его движений. От одной яблони он перешел к другой, откуда снова улыбнулся мне, давая этим понять, что повернулся ко мне на время спиной не по причине невежливости. Я сделал вид, что не заметил никакой невежливости, занятый будто бы разглядыванием сада. И, продолжая всматриваться направо и налево в густоту зелени, снова приблизился к нему. Что-то было в нем для меня такое, к чему стоило присмотреться. Как-никак, не ему одному на свете приходилось изведывать горькую долю сиротства. Коснулась и меня в свое время схожая судьба. Как было не присмотреться и не сравнить? И, кроме того, у меня тоже мог быть в жизни такой же вежливый, такой же белозубый мальчик, с такими же светлыми волосами и золотистой кожей, если бы не разные невеселые обстоятельства. Я спросил его:
— Как у тебя дела?
Он ответил:
— Хорошо. Ни одно яблоко не упало с моих деревьев, как я и предсказывал. Вот что значит своевременная подкормка.
— Разве у тебя есть свои деревья?
— Есть. Восемь штук. Вот они стоят в два ряда, и только на трех еще нет яблок.
И верно: пять яблонь из восьми были облеплены яблоками, уже начавшими румяниться. Но кроме этих восьми яблонь в саду виднелись многие десятки других. Виднелись груши, сливы, вишни. А ягодным кустарникам не было числа. И сверх того, из разных концов этого обширного сада доносились голоса других людей. Они тоже, наверно, были тут к чему-то причастны. Я спросил мальчика:
— А остальными деревьями кто владеет? И кустами ягодными — кто?
В его серых глазах мелькнуло удивление, и он так взглянул на меня, словно засомневался в здравии моего рассудка. Но все же ответил, хотя явно не надеялся на мою способность понять:
— Мы же и владеем — колхозники.
Так он ответил, этот обойденный судьбой, одинокий сирота. Он сказал: «Мы владеем». Он тоже был владельцем этого сада и тоже был колхозником. А быть колхозником — значит быть в такой огромной семье, которую уже невозможно потерять, как я понял это из разговора с теми двумя стариками. Я спросил мальчика, кивая на его яблони:
— Значит, они тоже колхозные?
Он опять удивился:
— А как же!
— Так, так. Но если колхоз вздумает их продать или вырубить, ты не позволишь. Угадал я?
— Еще бы! Конечно, не дам.
— Но и сам ты с них яблоки себе не возьмешь. Верно?
— А на что они мне одному-то? Давиться ими? Другие-то хоть похвалят, когда полакомятся, садовнику оценку дадут. А сам съел — какая кому от этого радость?
— Выходит, что тебе приятнее, когда вместо тебя другие съедают твои яблоки?
— А то нет? Или у вас не так?
— Нет… Так… Верно. Очень правильно ты сказал.
Да, теперь мне стало понятно, зачем их растили и воспитывали вместе, не распределяя по родственникам. Тут знали, что делали. Этому их учить не приходилось. Но ведь мог быть и у меня такой же мальчик. Почему бы нет? И разве я пожелал бы видеть его беднее сердцем? Только смог ли бы он у меня найти применение богатым качествам своего сердца? Немудреная штука — приобрести яблони, назначенные быть радостью для других. Но где их растить? Пустяковая вещь — земля. Но если ее у тебя нет, — что толку в щедром сердце? Где множить все то, чем ты собрался одарять своих ближних, если у тебя нет земли?
Я вздохнул и стал выискивать глазами выход из сада, чтобы продолжить свой путь к пристани. Мой путь был все тот же, неизменный и постоянный. И теперь уже никто не мог остановить меня на этом пути. Я шел напрямик в сторону реки. А на реке стояла пристань. Женский голос позвал из-за деревьев:
— Ванюша, ты где?
И мой мальчик отозвался:
— Ау! Здесь я, тетя Даша!
Оказывается, звали его Ванюша. Вот еще один Иван готовился вырасти на устрашение миру. Неизвестно только, чем собирался он мир устрашать: обилием ароматных яблок? Из-за кустарников появилась молодая женщина. Она поздоровалась со мной и спросила Ванюшу:
— Обедать со мной пойдешь или как?
Он ответил:
— Нет, тетя, я туда пойду, а то неудобно.
— Ну-ну. Как знаешь. — Тут она обернулась ко мне: — А вы не желаете пообедать у нас?
Я не сразу ответил. Это была, конечно, неплохая мысль. Это была скорее даже гениальная мысль. Только женщину могла такая мысль осенить, русскую женщину. Не стоило идти этой мысли наперекор. Наоборот, надо было ее поддержать, чтобы она могла продолжить свое движение куда надо. Но для приличия я сказал:
— Как же так, вы предлагаете мне пообедать, а ведь я для вас чужой человек.
Она с улыбкой отмахнулась от моих слов:
— Что вы! Да какой же вы чужой? Я вас вчера с парторгом видела.
Вот как у них определяется человек. Если его видели с парторгом, то он уже не чужой. Я сделал вид, что ничего не могу возразить против такого довода, и сказал:
— Ну, если так… то…
И она с готовностью подхватила:
— Да, да, пойдемте. Не ахти, правда, какой обед: у нас ведь попросту, по-домашнему. Зато вам в Корнево тщиться не понадобится. Успеете еще насидеться в Корневе-ти.
И я отправился обедать к этой женщине. Что я мог сделать, если так у них принято? Для меня было, конечно, весьма затруднительно — пойти и съесть вкусный обед, не платя за это деньги. Но мог ли я отказать ей, этой русской женщине, которая так меня упрашивала? Надо же было дать ей выполнить вложенное в нее самим богом назначение.
Сад прилегал к большой деревне. Она открылась глазу во всю свою длину, едва мы перевалили на другую сторону холма. Деревня спускалась в низину, прилегающую к реке. А река была та самая, на берегу которой стояла нужная мне пристань. Стоило выйти из этой деревни к реке и пройти вдоль нее до Корнева, чтобы пристань оказалась на виду. Я спросил женщину:
— Это какая деревня?
Она ответила:
— Это Листвицы. Здесь я работаю свинаркой. Хотите посмотреть, как у нас организовано дело?
Да, я очень хотел посмотреть, как у них организовано дело. Разве не ради этого я притащился сюда, идя напрямик по склонам холмов, через луговины и овраги? Полтора дня я с нетерпением рвался в эту деревню и вот наконец дорвался. Ах, как мне не терпелось посмотреть скорее, как у них организовано свинарное дело.
Мы вошли в большую бревенчатую кухню. Главное место в ней занимал приземистый котел особого устройства, соединенный трубами с другим котлом, поменьше. Женщина объяснила:
— Здесь мы пищу поросятам готовим. Без дров обходимся. С помощью пара все делается. Только рубильник включить — и через полчаса картошка готова.
По одну сторону от котла за деревянной загородкой лежала гора картофеля, по другую — стоял высокий бак, открытый сверху. Женщина высыпала в него несколько корзин картофеля и открыла над ним водопроводный кран. Когда бак наполнился водой, она включила мотор. Внутри бака завертелся какой-то механизм, ворочая картошку, а из-под бака потекла мутная вода, уносимая жестяным желобом за пределы кухни. Постепенно эта вода теряла свою мутноватость, и, когда она стала совсем прозрачной, женщина завернула кран и остановила мотор. Потом она приоткрыла внизу у бака боковую дверцу и, выпустив оттуда в чистое ведро струю вымытого картофеля, высыпала его в котел. За первым ведром последовало еще несколько ведер. Наполнив котел картошкой, она залила ее водой из другого крана, прикрыла крышкой и повела меня дальше, чтобы показать, как у нее организовано дело в других местах. Проходя мимо свинарников, она сказала:
