Я кончил сказку и умолк, ожидая похвалы. Но вместо похвалы Леночка сказала; наморщив лобик:
— Не понимаю, как же так: если волк съел собаку, то как собака могла после этого убить лису?
Если бы она не задала такого вопроса, то, может быть, и другим девочкам не пришло бы в голову призадуматься над этим. Но она задала и заразила своим сомнением остальных. За ее вопросом сразу посыпались другие:
— А как могла лиса съесть быка, да еще мертвая лиса-то?
— А как могла вода погасить огонь, если ее выпил бык?
— А почему только медведь послушался старухи, а не собака? Ведь собака — друг человека, а медведь — враг.
— А как сгоревшее бревно могло ударить?
И, наконец, один из мальчиков, уловив конец сказки, высказал такое предположение:
— Если бревно ударит козла, то навряд ли он после этого куда-нибудь пойдет. Лежать он будет врастяжку.
Так разделали они мою финскую сказку, эти русские дети, осиротевшие за время войны. Женщина пыталась им доказать, что сказка есть сказка и критике не подлежит. Но этот смышленый народец, как видно, держался иного мнения. В конце концов Леночке, наверно, стало меня жаль. И, чтобы дать мне поправиться, она спросила:
— Дяденька, а вы еще сказки знаете?
Женщина попробовала спасти меня от сказок, но я сказал:
— Знаю.
— Так расскажите еще, пожалуйста!
На этот раз я основательнее порылся в памяти, чтобы не попасть впросак, и рассказал им такую сказку:
Петух с курочкой пошли мыться в баню,
но в бане не было воды.
Петух прилетел к роднику и сказал:
«Хороший родник, прекрасный родник,
дай мне воды!».
Родник ответил: «Не дам, не дам,
если не принесешь мне бадьи».
Петух прибежал к столяру и сказал:
«Хороший столяр, добрый столяр,
дай мне бадью!».
Столяр ответил: «Не дам, не дам,
если не принесешь мне дерева!».
Петух прилетел в лес и сказал:
«Хороший лес, прекрасный лес,
дай мне дерево!».
Лес ответил: «Не дам, не дам,
если не принесешь мне топора».
Петух прилетел к кузнецу и сказал:
«Хороший кузнец, добрый кузнец,
дай мне топор!».
Кузнец ответил: «Не дам, не дам,
если не принесешь мне железа».
Петух прибежал к болоту и сказал:
«Хорошее болото, прекрасное болото,
дай мне железа!».
И болото дало ему железа,
он принес железо кузнецу,
кузнец дал ему топор,
он принес топор в лес,
лес дал ему дерево,
он принес дерево столяру,
столяр дал ему бадью,
он принес бадью к роднику,
родник дал ему воды,
он принес воду в баню.
Но курочка в бане уже умерла.
Я кончил сказку, заранее уверенный, что на этот раз не дал девочкам повода для придирки. Но Леночка сказала:
— А зачем же курочка умерла? Не надо, чтобы она умирала.
Я пояснил:
— Так в сказке говорится. Ничего не поделаешь.
Но она возразила:
— Почему не поделаешь? Исправить надо сказку. А то петушок столько хлопотал, трудился, и что же? Все понапрасну? Не должно быть, чтобы понапрасну. Он должен застать курочку живой.
Вот и пытайтесь рассказать им что-нибудь, этим русским детям, хотя бы даже и сиротам. Они посягают на то, чтобы изменять сказки. Ни одному финскому ребенку на моей памяти не приходило такое в голову. Все они принимали сказки такими, какими их им преподносили, никогда не подвергая сомнению того, что в них содержалось. А эти не признавали неприкосновенности сказки. Но если они не признавали неприкосновенности сказки, то, пойдя во вкус того, они могли в один прекрасный день не признать многие другие вещи, установленные людьми на протяжении столетий. Да, трудно это угадать, конечно, бог с ними, но, пожалуй, у меня еще не могло быть в жизни таких дочерей.
Пока я пытался это установить, к воротам сада подъехала грузовая машина и остановилась, громыхнув пустыми бидонами. В кузове машины сидели женщины, одетые в белые халаты. Одна из них позвала:
— Валя! Наташа!
Но она могла бы и не звать, потому что к машине уже неслись выскочившие из дома Арви Сайтури две девочки лет по шестнадцати, тоже одетые в белые халатики. Вспомнив про незаконченный разговор, я спросил воспитательницу, имея в виду этих девочек:
— Вы сказали, что они сами вырастили по три коровы из телят. А откуда у них взялись телята?
Она ответила:
— По правде сказать, откуда взялись, там и остались: в колхозном стаде.
— Значит, они не собственные?
— Почему же? Очень даже собственные. Они за ними ухаживают, они их кормят, поят. И судьбу их решают они же. Понимаете?
— Не особенно, простите в доверии.
— А вы бы съездили с ними на пастбище да убедились в этом собственными глазами. Там, на месте, все нагляднее вам представится. Хотите? — И, не дожидаясь моего ответа, она крикнула в сторону машины: — Подождите, девушки, минутку! Возьмите с собой гостя нашего!
И они взяли меня на отдаленную луговину, занявшую между холмами и оврагами несколько квадратных километров. И там я спросил у женщины, принимавшей в бидоны надоенное молоко, насчет этих же девочек. Она ответила то же самое:
— Да, это ихние коровы. А то чьи же? Они их выпестовали.
Я сказал:
— Значит, они могут их продать, если захотят?
Она удивилась:
— А за каким лешим стали бы они продавать колхозных коров?
— Значит, это все-таки колхозные коровы?
— Колхозные.
— И колхоз может их продать, если захочет?
— Как так продать? Да разве эти девочки позволят своих коров продать?
— Но ведь коровы колхозные, вы сказали. И молоко от них, наверно, поступает в колхоз, а не девочкам.
— Правильно. А на что девочкам столько молока? Им дай бог по литру в день выпить, да и то в летнюю жару.
— Может быть, им деньги отдают за это молоко?
— А на что им деньги? У них и так все есть.
— Но деньги могут им потом пригодиться, когда они хозяйками станут.
— И тогда тоже у них всего будет вдоволь.
— А коров они себе заберут, когда хозяйками станут?
— Да на что им по три коровы-ти? По одной возьмут — и ладно. Да и то возьмут ли. Колхозное молоко скоро наладим отпускать всем по потребности.
— Но если они не возьмут в свое хозяйство коров, то у них уже не будет коров. А чтобы корова приносила хозяйству доход, она должна быть в хозяйстве.
— Ну дак что. Без дохода они не останутся. Колхозу доход и им доход.
— Значит, это общий доход?
— А то как же!
— Спасибо. Теперь я понял.
— Еще бы не понять. Арифметика простая.
Я вздохнул и еще некоторое время полюбовался девочками, хлопотавшими среди других женщин возле своих коров. Обходились они с коровами ласково, и те, как видно, были настроены к ним вполне дружелюбно. Да, могли быть и у меня тоже такие доченьки, такие же ласковые к животным. Но смог ли бы я обзавестись коровами, чтобы они могли применить к ним ласку, — это другой вопрос.
Окинув еще раз взглядом хлебные и картофельные холмы, окружавшие эту богатую травянистую равнину, я отправился на пристань. А куда мне иначе было отправляться? Все было для меня теперь окончательно и преокончательно ясно, что касалось их колхозов. Больше нечем было дополнять мои сведения о них. Я знал их насквозь.
