Следующий номер назывался «Американские нравы». Это была не очень длинная сценка между американским офицером и солдатом. Предполагалось, что их полк стоит в какой-то чужой восточной стране. Офицер сказал солдату, который сидел в сторонке на своем чемодане: «Нас обвиняют в спекуляции. А мы не спекулируем. Мы занимаемся благотворительностью. Мы бедным помогаем, понял?». Говоря это, он очень выразительно подмигивал солдату, и подмигивал до тех пор, пока солдат не принялся подмигивать ему в ответ еще более выразительно. Офицер сказал: «Мы помогаем бедным туземцам. Мы совершаем благодеяние. Мы раздаем им свои товары, привезенные из Америки. Мы их не продаем, а раздаем даром, понял?». Солдат ответил: «Да, сэр. Совершенно верно, сэр». Офицер достал из своего чемодана объемистый пакет и сказал: «Так вот, возьми эти нейлоновые чулки и раздай бедным. Понял? Так и запомни на всякий случай, если кто привяжется: ты вышел на базар, чтобы раздать их бедным. Даром раздать, понял? Помочь бедному туземному населению, понял? Иди раздай, понял? Но… хе-хе-хе! Понял?». И офицер пошевелил пальцами, как бы считая бумажные деньги. Солдат в ответ ему тоже пошевелил пальцами, как бы считая бумажные деньги, и тоже произнес: «Хе-хе-хе!».
Когда солдат вышел, офицер присел на стул и, роясь в своем чемодане, заговорил о великой миссии Америки, которую сама история призвала возглавить все остальные народы Земли, освободить их от свободы, то есть, пардон, от опасности коммунизма, и спасти всех от богатства, то есть, пардон, от нищеты.
Пока он так рассуждал, перебирая в чемодане свое добро, вернулся солдат. Офицер удивился: «Уже успел?» — «Да, сэр, успел». Сказав это, солдат похлопал незаметно для офицера рукой по карману, куда он успел запихнуть пакет с чулками. Офицер подмигнул ему и спросил: «Совершил благодеяние?» — «Да, сэр, совершил». И солдат подмигнул ему в ответ. «Роздал бедным? Хе-хе-хе!» — «Да, сэр, роздал бедным. Хе-хе-хе!» — «Даром роздал? Хе-хе-хе!» — Сказав это, офицер сделал знак пальцами, как бы считая бумажные деньги. «Да, сэр, даром роздал. Хе-хе-хе!» И солдат сделал тот же знак пальцами. «Молодец! Давай сюда!» Солдат не понял: «Что давай сюда?». Офицер повторил движение пальцами и протянул руку. Солдат пожал плечами. Тогда офицер сказал напрямик: «Деньги давай!». А солдат ему в ответ: «Какие деньги? Я же даром роздал, как вы приказали, сэр». — «Ах ты мерзавец! Ах ты дурак! Вот идиота бог произвел на свет!» Офицер кричал на него, тряся кулаками. А тот стоял перед ним навытяжку, держа правую ладонь возле уха. Держал он ее пальцами вверх, прикасаясь к виску только одним большим пальцем. И когда офицер отворачивался, он кивал четырьмя свободными пальцами. Такое кивание пальцами над ухом имеет здесь у них примерно такое значение: «Эх ты, осел лопоухий! Шляпа ты!». И стоило офицеру отвернуться к своему чемодану, как солдат переложил из кармана чулки в свои чемодан, показав нам знаками, что уж он-то за них свое получит. Люди в зале смеялись. И я тоже смеялся, совсем забыв про железную дорогу.
Офицер достал из чемодана помятый мундир и сказал солдату: «Иди, загони это на барахолке, но только смотри, за плату, понял? За деньги! Тебе, дураку, все объяснять надо. Не даром отдавай, а за деньги, понял? Такую вещь у тебя с руками оторвут. Но ты смотри не продешеви, понял? Побольше цену запроси. И всю плату мне принесешь, понял?». Солдат ответил: «Да, сэр, понял» и вышел с мундиром.
После его ухода офицер опять принялся рассуждать о великой и трудной миссии Америки, призванной самой историей распространять культуру и цивилизацию среди остальных народов мира. Он говорил это, перевирая опять и путая разные слова и понятия. Где надо было сказать «рабство», он говорил «свобода». А где надо было сказать «грабеж», он говорил «благодеяние». Сбиваясь так и путаясь в непривычных ему понятиях, он одновременно рассматривал на свет разное тряпье из своего чемодана, которое собирался продать. Люди в зале громко смеялись.
А когда вернулся солдат, смех загрохотал с новой силой, потому что мундир на нем был изорван и запачкан, а левая щека посинела и раздулась до того, что не стало видно глаза. Офицер спросил, не оборачиваясь к нему: «Ну как, сплавил?». Солдат ответил: «Да, сэр, сплавил». — «За плату?» — «Да, сэр, за плату». Сказав это, солдат потрогал распухшую щеку. «Кому сплавил? Каков он был с виду? Состоятельный? Приличный?» — «Да, приличный, вполне». И солдат показал руками что-то очень высокое и широкое. «Понравилось ему?» — «Да, сэр, надо думать, понравилось, потому что он так потянул…» — «Я же говорил тебе, что такую вещь с руками оторвут». — «Нет, руки-то не совсем…» И солдат потрогал свои руки, как бы проверяя, крепко ли они еще держатся в плечах… Офицер спросил: «Сколько же он тебе дал за него?» — «Да немало». И солдат опять притронулся к распухшей щеке. Офицер сказал: «Давай сюда!». Солдат удивился: «Что давай?» — «Все, что получил, давай!» — «Все, что получил?» Солдат замялся, трогая щеку. А офицер сказал, уже теряя терпение: «Ну, что же ты?» — «Да неудобно как-то, мистер лейтенант». — «Чего там неудобно! Давай сюда, да полностью, смотри!» — «Полностью?» Солдат опять замялся, трогая щеку. Офицер сердито вскочил и повернулся к нему со словами: «Ну, чего же ты ждешь?». Тогда солдат сказал со вздохом: «Что ж, получайте!». И так хрястнул офицера кулаком по скуле, что тот сунулся в угол сцены, задрав кверху ноги.
Я так над этим смеялся, выходя со всеми на улицу, что опять забыл спросить о железной дороге. А когда вспомнил о ней, то рядом уже никого не оказалось. Люди успели уйти в обе стороны по улице поселка. Я прислушался в темноте, стараясь определить по голосам, кто и как далеко от меня удалился. Те, что отправились из поселка на север, были как будто ближе, и я припустился вслед за ними.
Но я не догнал их. Я вдруг раздумал их догонять. Что я стал бы им говорить, если бы догнал? Задал бы им вопрос: «Как пройти к железной дороге?». А вдруг среди них был тот самый Иван? Едва уловив мой выговор, он сказал бы мне: «А ты кто? Ты финн? Тот самый, который воевал и стрелял? А-а, так вот ты мне где попался наконец, как шило в мешок! Сейчас ты у меня узнаешь, у кого короста чешется! Эй, Петька, Митька! Вы были у него в лагерях, где он загонял вас в могилу голодом! Покажем ему теперь за это всю подноготную, чтобы знал, как сухая ложка рот дерет!».
Нет, я не стал их догонять. Зачем? Я и без того знал, что в той стороне близко нет железной дороги. Что мне было там делать? Зато она могла оказаться очень близко к югу от поселка. Почему бы нет?
Я оглянулся на огни поселка, от которого успел отойти довольно далеко. Но и туда меня не особенно тянуло в такое позднее время. К тому же от поселка следом за мной шла еще одна веселая компания. Судя по голосам, которые становились все громче, она намеревалась меня очень скоро догнать. А догнать меня ей надо было, конечно, только для одной определенной цели…
Я свернул с дороги и, перейдя канаву, пригнулся, оглядывая выкошенный луг. В полусотне метров от меня виднелась копна сена. Ее закругленный верх отметился темным пятном на фоне нижней кромки неба, еще сохранившей слабый отблеск дня. А за этой копной виднелись в разных местах верхушки других копен.
Я подобрался к первой копне и притаился за ней, пропуская мимо себя звучавшие на дороге голоса. Потом вырыл в ней сбоку углубление и забрался туда, стараясь не помять костюм. Сено было еще теплое от дневного солнца, и нельзя сказать, чтобы мне было неприятно вытянуться в этой сухой, душистой постели.
Надо мной раскинулось небо со всеми своими звездами. И среди звезд я попробовал разыскать глаза моей женщины, чтобы поговорить с ней немного, но не нашел их среди звезд. Ее глаза не были похожи на холодные, бесцветные звезды. Я помнил ее глаза. В них был земной, горячий темный цвет, и вся она была полна тепла и тяжести земли. Не в небе надо было ее искать. Я отвернулся от неба и закрыл глаза.
Так закончился пятый день моего отпуска. И, перед тем как заснуть, я вспомнил, что, кажется, не успел подумать еще о чем-то. О чем же это не успел я подумать? Ах, да! О русских людях советовал мне Иван Петрович время от времени что-то такое соображать, об их пригодности к дружбе с финскими людьми. Но какая могла быть с ними дружба, если мне, финскому человеку, пришлось прятаться от них в копне сена, чтобы не попасть к ним на расправу?