— Вставайте, гражданин! Поехали! Проспали мы здорово. Наверстывать надо. Едем, едем, вставайте!
Я встал и первым долгом проверил свой костюм. Нет, ничего. Он был в порядке, и даже складки на брюках сохранились в прежнем виде. Я стряхнул с них приставшие травинки и хвою, проверил, не выпало ли что из карманов, и причесался. Костер уже был залит водой. Возле него лежала моя опустевшая пачка «Казбека». Я забрался в кузов машины, и мы поехали. Машина выбралась на дорогу, перевалила горбатый мост, висевший над речкой, из которой за ночь было вычерпано столько воды, и, набирая скорость, понеслась дальше в глубину России.
За пределами леса стало видно, что солнце уже давно взошло. Опять ему предстояло осветить и обогреть всю пропитанную росой русскую землю. Как оно умудрялось обойти из конца в конец всю эту огромность — бог ведает. Но умудрялось как будто.
И опять я стоял в кузове машины, обдуваемый прохладным встречным ветром. И опять мимо меня проносились назад холмистые равнины России, ее леса, луга, поля, деревни. На этот раз деревни мелькали чаще, и потому многолюднее казался край. Чаще встречались работающие на полях и лугах люди. Чаще мелькали стада коров и овец. Чаще встречались навесы с машинами разного рода, ожидающими своей очереди выхода в поле, и гуще казался поток встречных машин и телег.
Солнце поднималось все выше на пути моего движения к нему, а они все проносились и проносились мимо меня, эти холмистые равнины с деревнями и людьми. Сколько же их еще оставалось там, впереди? Уже давно пора было машине упереться в другой конец России, а она все отмеряла километр за километром с такой щедростью, как будто имела в запасе пространство, равное очень многим дням такого же стремительного полета.
Теперь я понимал, почему немцы не смогли взять эти пространства. Как можно было это взять, если оно было неизмеримо даже для глаз! И теперь я понимал также, откуда вышли те грозные силы, о которых кричали немцы после битвы у Волги. На весь мир тогда они вопили о том, что Азия двинулась на них. Несметные большевистские орды поднялись из азиатских степей, грозя уничтожить их цивилизацию! И немцы орали: «Спасите Запад!».
Да, у русских есть где прятать эти орды. Никогда в жизни не видел я столько места для прятания орд. Немцы захватили у них Украину, Белоруссию, Северный Кавказ и думали, что уже овладели всей Россией. Но то был, оказывается, только маленький кусок России. А настоящая Россия — вот она! Я сейчас по ней еду, по самой главной части России. Они меня везут, эти двое русских, везут к женщине, которую я выбрал у них для себя. Я велел им везти — и вот они везут. Я здесь ворочаю у них делами. Я завоевал Россию и заставляю русских выполнять мою волю. Учитесь у меня все вы, кого это касается! Вот каких успехов можно добиться, когда за дело берется настоящий завоеватель!
Да, я здорово прокатился по этим русским просторам, которые с такой ловкостью себе подчинил. Машина перетекла их из конца в конец и уже где-то совсем на другом краю России въехала наконец в главную деревню колхоза «Рассвет». Она свернула прямо во двор сельской лавки и там остановилась. Круглолицый выпрыгнул из кабины и сказал:
— Вот мы и дома!
Водитель ничего не сказал. Приподняв у машины капот, он молча полез руками в мотор и принялся там ощупывать механизмы. Взглянув на меня, он вдруг вспомнил что-то, быстро нырнул с бокового входа в лавку и, вернувшись оттуда, протянул мне пачку «Казбека».
Я удивился:
— Зачем это? Мне не надо.
Но он сказал:
— Нет, нет, берите! Мы выкурили ваши и не хотим оставаться в долгу.
Я хотел ответить, что я сам у них в долгу, поскольку прокатился на их машине. Но, не зная, чем было бы удобнее их отблагодарить, повторил еще раз:
— Оставьте у себя. Я же не курю.
— Нет, курите. Возьмите!
И он сунул мне пачку в руки. Пальцы у него были грязные, маслянистые от возни с мотором, и от них остался черный след на крышке пачки. Нахмурившись, он пробормотал: «Э, черт, запачкал», — и принялся вытирать руки паклей. Потом он спросил:
— Контору нашу вы знаете? — И, сообразив по моему виду, что не знаю, пояснил: — Вон там, восьмой дом по этой стороне.
— Спасибо.
Я пожал им обоим руки и пошел к восьмому дому по этой стороне. Председатель оказался на месте, но посмотрел на меня довольно неприветливо своими глубоко упрятанными глазами. А может быть, мне это привиделось, потому что такое уж у него было лицо. Оно казалось вытесанным каким-то очень крупным и неуклюжим инструментом. Причем тот, кто действовал этим инструментом, поленился напоследок сгладить некоторые слишком крутые выступы и неровности. Из-за такой небрежности углы челюстей оказались у него далеко выступающими в обе стороны, делая его лицо внизу заметно шире, чем вверху. Всматриваясь в лежавшие перед ним на столе бумаги, он к тому же в задумчивости равномерно сжимал и разжимал свои челюсти, отчего мускулы на их сочленениях то вздувались твердыми наростами, еще более расширяя внизу лицо, то снова опадали. Обратив ко мне надежно прикрытые темными бровями глаза, он перестал играть мускулами челюстей и спросил:
— Вы ко мне?
Я ответил:
— Да, если позволите, извините в отвлечении, пожалуйста.
Моя тонкая западная вежливость опять, как видно, не попала в цель. Его высеченное из камня тяжелым колуном лицо не стало от моих слов приветливее. Только брови его чуть приподнялись, приоткрывая запрятанные под ними в глубине орбит серые глаза. И в этих глазах появился вопрос. Но что-то еще затаилось в них, родившее во мне тревогу. Я подумал вдруг о том страшном Иване, который мог мне тут у них встретиться в любой день и час, подумал о людях, отведавших наших лагерей, и, набравшись осторожности, сказал только самое нужное:
— Я узнать хотел: к вам сюда не приехала Надежда Петровна Иванова? Она депутат областного Совета.
Он отрицательно шевельнул своей тяжелой головой:
— Нет.
— Ну, значит, приедет. Значит, я ее обогнал.
— А вы откуда?
На этот вопрос тоже надо было ответить с осторожностью. Не говорить же ему прямо: «Я из Финляндии». А вдруг он тут же вспомнит, как ему в спину кидал нож финн по имени Арви Сайтури! И кто знает, что он мне теперь сделает за этот нож! Поэтому я постарался увернуться от подробных объяснений и сказал коротко, даже с некоторой небрежностью:
— Я из Ленинграда.
Но он даже в этом ответе усмотрел что-то неладное и спросил удивленно:
— Из Ленинграда? А зачем же вам, ленинградцу, наш депутат?
Я ответил с той же краткостью;
— Так. Дело есть.
— Какое дело?
На этот вопрос я не собирался отвечать. Слишком долго понадобилось бы излагать ответ. А у меня не было охоты рассказывать направо и налево о том, что касалось только меня и моей женщины. Незачем им было это знать. И вообще с ними можно было особенно не церемониться, с этими русскими, судя по их обращению со мной. Меня здесь возили. Меня угощали. С меня даже не брали платы за проезд, а иногда и за еду. Нет, с ними можно было держать себя несколько вольнее. Чего там! Поэтому я сказал вместо ответа:
— Она сегодня должна приехать. Я подожду ее у вас в деревне.
Сказав это, я слегка кивнул ему и вышел за дверь, унося в памяти его тяжелый, недоверчивый взгляд.
Выйдя на середину деревенской улицы, которая была в то же время проезжей дорогой, я сначала прошелся по ней несколько раз взад и вперед, стараясь держаться в стороне от конторы. Но потом я подумал: «А зачем я буду здесь топтаться, привлекая к себе внимание жителей деревни? Разве я не могу перехватить ее на пути в деревню? Ведь приехать сюда ей придется с той же стороны, откуда приехал я».
Рассудив так, я двинулся из деревни в обратный путь. Пройти мне пришлось опять мимо лавки, позади которой все еще стояла та же машина, но уже наполовину разгруженная. Я осторожно заглянул внутрь лавки. Там никого не было. Только из задней комнаты доносился разговор двух уже знакомых мне голосов. К ним примешивался третий голос — женский. На звук моих шагов женщина вышла оттуда и спросила:
