— Я не против. Но сегодня… сам понимаешь…

Парторг задумался. Но потом опять повторил свое:

— Ничего. Пусть. Это особый случай. Это дело в некотором роде политическое и даже государственное. Зарубежный товарищ изучает нашу страну, чтобы потом рассказать о ней своим соотечественникам. Пусть увидят, как у нас веселятся. Это им тоже не вредно будет знать.

Бородатый хозяин дома спросил!

— Ну, а как же… это самое?..

Парторг ответил:

— Очень просто. Вели хозяйкам поставить двадцать пятый прибор — и дело с концом. А ребятам я объясню.

Он прошел со мной в заднюю комнату этого дома, очень большую и светлую, и там провозгласил:

— Товарищи! Сегодня у нас будет гость из Финляндии. Прошу любить и жаловать!

В ответ на это и на мой поклон было сказано из разных мест комнаты:

— Приветствуем! Добро пожаловать! Милости просим!

Сказано это было молодыми голосами, и обернулись ко мне молодые лица. Из этого следовало, что того Ивана среди них не было, хотя по виду любой из парней, тут стоявших, вполне мог сойти за того Ивана в его прошлом облике, каким он был с десяток лет назад, когда совершал свое грозное дело. У них тоже вид был воинственный и непримиримый. Только непримиримость свою они направляли друг против друга, споря о чем-то с таким усердием, что забыли о накрытом столе.

А стол никак не заслуживал такого невнимания. Составленный из трех больших столов, он занимал середину комнаты почти по всей ее длине от стены до стены, потребовав несколько белых скатертей. И по всей длине стола, плотно заполняя его среднюю часть, стояли в чашках, мисках и тарелках разные вкусные вещи: кислая капуста, соленые грибы, огурцы свежие и соленые, редиска, винегрет, мясной студень, заливная рыба, хлеб, печенье, масло, колбаса и сыр. Стояли также бутылки с водкой, виноградным вином и лимонадом. Стояли садовые цветы в стеклянных банках. Лежали яблоки и вишни в плоских корзинках. А по краю этого огромного стола тянулись вкруговую ряды пустых мелких тарелок, дополненные рюмками, бокалами, вилками и бумажными салфетками.

Казалось бы, все было готово к тому, чтобы сесть на стулья, тесно окружавшие стол, и приняться за еду. Однако никто не торопился этим заняться, хотя собрались тут люди, явно не страдающие плохим аппетитом, судя по обилию румянца на их молодых загорелых щеках. На стол они не смотрели, и разговоры их даже не касались того, чем он благоухал. Теснясь ближе к открытым окнам, они говорили о чем-то другом. Например, один парень сказал:

— Не понимаю, как можно из-за такой ерунды…

А другой возразил ему:

— Это для тебя оно ерунда, а для него, может, соль жизни.

Третий сказал:

— Но он понимает ли, в какое нелепое положение ставит всех нас?

Четвертый сказал:

— Уж куда нелепее.

Рослая круглолицая девушка в новом светло-зеленом костюме сказала:

— Прямо смех один.

Но, сказав это, она не проявила никаких признаков смеха. И еще один парень сказал:

— Принцип.

А другой поправил его:

— Не принцип, а болезненное самолюбие. Не может примириться с тем, что единственный раз в жизни не он оказался первым.

Другая девушка, потоньше лицом и телом, одетая в длинное шелковое платье, сказала:

— Надо убедить его. Нельзя же из-за такого, в сущности, пустяка нарушать торжественность момента. Петечка, где твое красноречие?

Но Петечка только рукой махнул:

— Да разве его убедишь такого!

Так они разговаривали, совсем забыв, должно быть, зачем сюда пришли. И никто не догадался напомнить им об этом, даже парторг. Он послушал их немного и, не говоря ни слова, вышел. Я тоже не стал их торопить садиться за стол. Это было их дело. Не для меня они приготовили этот стол, а для себя. Я не имел в нем надобности. Глаза мои скользили по вкусным вещам вдоль стола с полным равнодушием.

Проглотив слюнки, я даже повернулся к столу спиной и принялся рассматривать на стене цветные картинки в рамках, вырезанные из их журнала «Огонек». На одной картинке виднелся густой сосновый бор, на другой — медвежата в тайге, а на третьей бурлаки тянули вверх по реке Волге барку. Однако все это было не очень съедобное, исключая разве только медвежат. Но они еще бегали по тайге, где их не так-то просто было найти и поймать. Кроме того, они теперь, наверно, успели вырасти в крупных свирепых медведей, превратить которых в пищу было бы делом весьма затруднительным. Сделав такое заключение, я еще немного потоптался между столом и стеной, пытаясь понять смысл разговора парней и девушек, но так и не понял.

Тогда я по примеру парторга тоже вышел в первую комнату. Но там его уже не оказалось. Часть этой комнаты была завешена серым холстом, за которым слышались голоса. Я заглянул туда, отвернув край холста. И в этот миг в ноздри мне ударил особенно вкусный аромат. А когда я увидел предмет, от которого исходил этот аромат, в животе у меня заныло и засосало с новой силой. На горячем противне лежал огромный, запеченный в тесто окорок. Две женщины, румяные от жара, только что вынули его из печи и готовились переложить на большое продолговатое блюдо.

Я вернулся к накрытому столу. При таких обстоятельствах не стоило от него далеко отходить. Но молодые люди все еще медлили за него садиться. Даже запах жареной свинины из первой комнаты не мог их к тому поторопить. В комнату опять вошел парторг. Но это ничего не изменило. Странный разговор продолжался, и не было видно ему конца. Один парень сказал:

— Ну и что? Подумаешь, цаца какая! Не угодили ему. Зато, может, в следующем квартале ему вдвойне повезет.

— Безусловно.

Это слово произнесла та же самая тоненькая девушка в длинном шелковом платье. Видно было, что ей нравилось употреблять слова, не свойственные деревне. Но произносила она их с теми же деревенскими интонациями, что и другие. Стараясь выделиться среди других девушек, она и волосы свои завила мелкими кудряшками, и губы подкрасила так, что они казались крупнее, чем были на самом деле. Парень, стоявший рядом с ней, сказал:

— Другим похуже перепадали участки, да и то не стонали.

А его сосед добавил:

— И опять могут перепасть. Кто от этого застрахован? Еще не раз представится ему случай для… для…

— Для реабилитации.

Это слово подсказал тот парень, который незадолго перед этим сказал: «Принцип». Как видно, и парням была не в диковинку городская речь. Только это мало что меняло. Красивый, богатый стол по-прежнему оставался без внимания. Я обернулся к парторгу. Он улыбнулся и успокоил меня:

— Ничего. Обождем немного, пока все это не придет к своему, так сказать, логическому завершению.

Мы подождали немного. Разговор тянулся еще некоторое время в том же роде. Но потом в него вклинился громогласный вопрос:

— А он сам-то скоро заявится или вообще не удостоит нас своим присутствием? Свадьба его касается или не касается?

Вопрос этот был обращен к высокой светловолосой девушке, похожей лицом на хозяина дома. Девушка стояла отдельно от всех, одетая в белое нарядное платье, и с нетерпением поглядывала на дверь, явно кого-то ожидая. В ответ на вопросительные взгляды всей компании она молча пожала плечами, не разжимая строго сомкнутых губ. Ее волосы были светлее загара на ее нежном лице и свисали ниже пояса двумя тяжелыми косами толщиной в детскую руку каждая. Да, это была видная собой девушка, и неудивительно, что к ней так быстро подоспело время надеть белое свадебное платье. Могла бы и у меня быть в жизни такая же строгая красивая дочь…

К этой девушке подошла другая в таком же светлом платье. Только была она чуть ниже ростом и темнее волосом. Ее губы на таили в своих очертаниях такой строгости, зато брали яркостью. А по всему ее округлому лицу разливалось такое обилие радости, что, казалось, радость вот-вот прорвется сквозь налитой румянец ее щек и брызнет смехом из ее наполненных блеском коричневых глаз. И такая дочь тоже могла у меня быть, переполненная радостью и смехом. Почему бы нет? Все могло у меня в жизни быть, если бы не свернул я со своей прямой дороги на какой-то иной, нескладный путь.