Я вышел на кухню и там еще раз обернулся к ней, тоже вышедшей, чтобы меня проводить. Ее губы еще сохраняли улыбку, унесенную от детской кроватки. Не зная, что еще сказать ей на прощание, я повторил, оглядывая кухню:
— Да, просторный дом. Три комнаты и кухня, Вы одни в нем живете или с родителями?
Улыбка оставила ее губы, и она ответила:
— У нас нет родителей.
— Как нет?
— Так… Погибли все. Его отец — на финском фронте, мой — на белорусском. Его мать от простуды умерла в войну, а мою немцы расстреляли как жену коммуниста-политрука.
Вот как обстояло дело. Да, надо было трогаться скорей в путь, пока не было этому особенной помехи.
С крыльца она показала мне, как обойти деревню и в каком направлении находилось футбольное поле. Я кивал, пока она мне это объясняла, и говорил «спасибо», но ушел своей дорогой.
И, уйдя своей дорогой, я шагал не по самой дороге, а рядом с ней, прикрываясь листвой кустарников, росших вдоль канавы. Шагал я быстро, то и дело оглядываясь и готовый в любую минуту нырнуть в зеленые волны ржи. Так я дошел до леса, который видел накануне только издали. Но и в лесу я не сбавлял шага, однако свертывал с дороги в хвойную чащу каждый раз, когда меня обгоняла машина или лошадь. От встречных я не пытался прятаться, только проходил мимо как можно быстрее, чтобы не дать повода для вступления в разговор.
Мне в это время надлежало быть на футбольном поле. Но что стал бы я там делать? Смотреть игру молодого белорусского Ивана? А как узнал бы я его среди других игроков? Ведь я даже не запомнил его лица. Что-то улыбчатое, русоволосое мелькало перед моими глазами, да взлетали над седлом, наподобие темных крыльев, полы расстегнутого пиджака. Зачем было мне повторять с ним встречу? Это был первый Иван, не пожелавший узнать, кого он впускает под свою крышу, И может быть, правильно он сделал, что не узнал?
Итак, они опять ошиблись и, вместо того чтобы убить меня, как я того заслуживал, накормили дважды и дали отдохнуть. Ну что ж. Теперь я опять мог шагать к Ленинграду по крайней мере два дня подряд. И я шагал. Часа полтора шел я по этому лесу и потом еще около часа — по пустошам, поросшим мелколесьем.
Солнце, подбираясь к зениту, припекало все сильнее. Но скоро на него наползла туча, и в воздухе повеяло прохладой. Это было хорошо, конечно. Я напился у ручья, пересекавшего дорогу, и после этого готов был идти без отдыха хоть весь день. Однако туча оказалась дождевой. Правда, свои главные запасы воды она пролила в стороне от меня, но и дорогу тоже слегка захватила краем, и захватила так основательно, что я стал высматривать, где бы укрыться.
К тому времени справа от дороги опять потянулись поля и луга, а слева, посреди мелкой еловой просеки, появились долговязые осины и березы. Но их редкая листва не могла укрыть меня от дождя. Приходилось мириться с ним. Хорошо еще, что был он мелкий и уходил вместе с тучей. А вслед за тучей опять открывалась полоса ясного неба, и, стало быть, имелась надежда снова обсохнуть.
Не убавляя шага, я провел расческой по влажным волосам, высматривая в то же время слева от дороги подходящую для укрытия елку. Но подходящей елки все не попадалось, а дождь не переставал. К тому же у тучи был довольно широкий хвост, от которого книзу тянулась подозрительная туманная пелена. И этому хвосту еще предстояло пройти над моей головой.
Перевалив через небольшой холм, я увидел впереди деревню. А на пути к этой деревне дорога дала ответвление влево. Я остановился в раздумье: по какой дороге идти? Прежняя моя дорога выглядела добротнее и была присыпана песком на выбоинах, а новая даже не была отмечена канавами. Зато она уходила прямо на север, а прежняя сильно отклонялась в востоку.
Пока я так раздумывал, туча подтянула свой хвост ближе ко мне и тут же дала понять, что означала туманная пелена, заслонявшая собой голубую полосу неба позади тучи. Она означала дождь. Он хлынул с такой силой, что стоять на месте уже было нельзя, да и шагом идти — тоже. Оставалось одно — припуститься бегом. До крайнего дома деревни было метров двести, и я домчал бы туда в одну минуту, но что-то удержало меня…
Я вспомнил вдруг, что уже спасался таким способом у них от дождя где-то там, ближе к Волге, и не один раз. И каждый раз это приносило мне что-то нежелательное. Что именно — я не помнил, но усвоил твердо, что и дождь у них содержал в себе какое-то коварство. Избегая этого коварства, я метнулся влево и помчался по новой дороге, высматривая на бегу подходящую елку. Подходящим показался мне целый сгусток молодых елок. Я нырнул с дороги в гущу их ветвей и пригнулся под ними. Но они свободно пропускали сверху влагу. Тогда я попробовал укрыться под соседней березкой. Но и она не спасла меня. Такой же пустой оказалась попытка укрыться под молодой сосенкой. В это время я услыхал неподалеку девичьи голоса. Они кричали:
— Сюда, дяденька, сюда! Здесь как под крышей!
Я обернулся и увидел примерно в пятнадцати метрах от дороги высокую густую ель с толстым стволом, а под ней — двух девушек с корзинами. Это меня они звали и мне же махали руками, приглашая к себе. Не раздумывая долго, я кинулся к ним, спотыкаясь о кочки и старые пни. Мог ли я отказаться, если меня звали к себе русские девушки? В один миг я очутился возле них. Они посторонились, и мы все трое разместились вокруг ели, прижимаясь к ее стволу спинами.
Под этой елкой было еще сухо. Ее нижние ветки, отклонясь книзу почти до самой земли, образовали подобие шатра. И все остальные ветки над ними тоже отклонялись от ствола книзу, усиливая покрытие этого шатра. Но девушки уже успели намокнуть до того, как добрались до этого укрытия. Тонкие платья прилипли к их плечам и бедрам, и омытая дождем черника блестела в их корзинах.
Они несколько раз внимательно оглядывали меня, оборачивая ко мне влажные загорелые лица с черными от ягод губами, и шептались о чем-то. Я всматривался сквозь ветки ели в тучу, выжидая, когда она уйдет, чтобы сразу же вслед за этим выбраться на дорогу. Однако туча не торопилась уходить. Ей понравилось держать нас в плену, и она, словно нарочно, шире разлезлась по небу, не ослабляя дождя.
Скоро отдельные капли стали проникать к нам сверху сквозь ветки ели, а по ее стволу потекли струйки. Девушки забеспокоились и заметались, прикрываясь косынками. В это время на дороге показался грузовик. Он выкатился сюда с той дороги, по которой я только что шел к деревне. Та из девушек, что была потоньше, крикнула: «Это наши, наши!». И побежала к дороге, передав корзину с ягодами своей подруге. Ей удалось остановить машину, и, обернувшись к нам, она закричала: «Скорей, скорей!». Вторая девушка сказала: «Скорей, бежим!». И, сунув мне в руки корзину своей подруги, побежала к машине. Побежала она быстро, несмотря на то, что была короче и тяжелее первой.
Пришлось и мне потащиться за ней. Не мог же я оставить у себя их корзину. Когда я подбежал к машине под струями дождя, они уже были в кузове, где кроме них стояли еще три девушки, державшие над своими головами край брезента. Я протянул моим девушкам корзину и раскрыл рот, чтобы сказать: «До свиданья. Спасибо за компанию». Но они не только приняли корзину, но и меня подхватили за плечи, втаскивая в кузов. Пришлось подчиниться им. И едва я оказался в кузове, как машина тронулась. Я ткнулся носом в чью-то горячую, влажную шею и ухватился рукой за чей-то горячий, влажный бок, а над моей головой натянулся брезент, спасая меня от дождя.
И опять я ехал с девушками на грузовике, как это уже было однажды. Только тогда меня везли на юг, а теперь — на север. И тогда светило солнце, а теперь лил дождь, и стояли мы в мокрой, жаркой тесноте, прикрываясь толстым брезентом. Дорога была ухабистая, и нас кидало из стороны в сторону. Но наступил наконец момент, когда одна из девушек выглянула из-под брезента наружу и крикнула:
— Ой, девоньки! А дождя-то уж нету!
И мы сбросили брезент на дно кузова. Действительно, туча передвинулась дальше к югу, открыв над нашими головами небо. Солнце опять вступило в свои права, и, находясь в зените, оно сразу же принялось действовать в полную силу. Легкий пар поднялся над молодым лесом по обе стороны от дороги, а застрявшие в листве и хвое дождевые брызги заискрились и затрепетали, тронутые солнцем, словно предчувствуя свой близкий конец. Некоторые из них умудрились напоследок заиграть голубым, зеленым, оранжевым и даже рубиновым цветом.
