— Куда же вы? Це ж не перрон! Ось билет на Витьяжи! Держите! Пойдем скорей! Вин уйдет сейчас!

Он сунул мне что-то в нагрудный карман пиджака и, схватив меня за рукав, повел обратно по залу ожидания. И пока он вел, два черных женских глаза пытливо всматривались в меня из окошка кассы. Когда он вывел меня на перрон, паровоз дал свисток. Заторопившись еще больше, он подтянул меня к ближайшему вагону и стал подталкивать к подножке, приговаривая:

— Влезайте же, влезайте! Он же тронется сейчас!

Проводница, стоявшая на краю площадки вагона, посторонилась, уступая мне дорогу. Видя это, я поднялся на площадку. Буфера лязгнули, и поезд тронулся. Я обернулся к юнцу. Он так и сиял всеми своими зубами, похожими на молодой снег. Я тоже ему улыбнулся, хотя не совсем еще понимал, чему мы оба радуемся. Он помахал мне рукой, и я помахал в ответ. Он даже пробежал немного рядом с поездом, продолжая махать и улыбаться. Я тоже махал ему рукой и улыбался, пока не потерял из виду его черноволосую голову. А когда я перестал улыбаться и махать, проводница сказала:

— Ваш билет!

Я не сразу понял:

— Билет? Какой?.. Ах да! Сейчас!..

Я достал из нагрудного кармана пиджака то, что мне туда вложил юнец, и подал ей. Она подержала это в руках, всмотрелась в этот кусочек картона и вернула мне. Затем она пошла в вагон. Я тоже повертел в руках коричневый картонный билет, на котором было проштамповано слово «Витьяжи». Вот, значит, куда я ехал. Так распорядился этот пухлогубый юнец, которого звали Остапом. Непонятно, для чего это ему понадобилось. Может быть, он думал, что там, возле той станции, носящей такое труднопроизносимое название, был мой дом, а в доме — жена и дети, которые ждали меня с нетерпением?

Насколько я понял, у него даже денег не было на покупку этого билета, и он взял его в долг. Перед тем он, кажется, надеялся, что я сам уплачу за этот билет, а я не уплатил. И теперь я остался ему должен девятнадцать рублей семьдесят копеек. Каким способом сумел бы я вернуть ему эти деньги? Только добравшись до Ленинграда, я мог бы ему их выслать, да и то в очень приблизительный адрес: Украина, колхоз «Объединенный труд», Остапу. А если мне не суждено было добраться до Ленинграда, то как после этого стал бы думать обо мне Остап? «Эх, Остап, Остап!» — как сказал бы их великий русский писатель Гоголь, который, кроме того, сказал: «Эх, тройка! птица тройка…»

Ладно. Все у меня складывалось пока неплохо — чего там! Я не лежал при последнем издыхании среди безлюдной степи и не скреб ногтями землю в предсмертных судорогах. В животе у меня были галушки со сметаной, и, полный сытости, я, не двигая ногами, двигался на север. Сперва меня километров на пятнадцать к северу подбросил грузовик с зерном, а теперь дальше мчал поезд. Конечно, он мчал меня не в Ленинград, а куда-то в Белоруссию, но все-таки двигался я к северу, а не югу, и двигался быстро, отхватывая по километру в минуту. Все у меня шло как надо.

Хлебные посевы по обе стороны поезда сменились какими-то другими растениями. Они росли в бороздах, и эти борозды простирались до самого горизонта. Насколько я убедился, здесь не умели засевать землю малыми долями. Им обязательно нужно было заполнять ее от горизонта до горизонта. По листве растений я догадался, что это была свекла, сахарная свекла. Какие-то механизмы пропахивали ее в разных местах, захватывая сразу по нескольку борозд.

Постояв немного на площадке, я сообразил, что могу с тем же успехом озирать эти просторы сидя. И я вошел внутрь вагона, где было тесно и душно и стоял табачный дым, несмотря на открытые окна. Продвигаясь медленно вдоль прохода, я нашел свободное место на краю скамейки и сел, стараясь не смотреть на своих соседей, чтобы не вызвать их на разговор со мной.

Что стал бы я им говорить? Что еду до станции Витьяжи? А зачем еду? Кто меня там ждет? И где ждет? На самой станции или где-нибудь рядом в деревне? А как называется ваша деревня? И кто ваши соседи в этой деревне? Ах, вы не знаете, кто ваши соседи? И даже названия своей деревни не знаете? А точно ли вы там живете? Показывайте ваши документы! О-о, так вот вы откуда! Значит, это вы убивали нас голодом в своих лагерях, кормя баландой из мерзлых картофельных очистков! Узнаете его, ребята? Бей его! Бей насмерть!

Нет, лучше было не разговаривать, конечно. И я сидел на краю скамейки, глядя на чужие узлы и чемоданы, сваленные у моих ног. На остановках одни люди выходили из вагона, другие входили. На одной длительной остановке освободилось место рядом со мной. Я передвинулся на середину скамейки и, закрыв глаза, откинулся к стене.

Так я проехал до самого вечера, подремывая время от времени и прислушиваясь к обрывкам людских разговоров. На иных остановках поезд стоял минут пятнадцать, а один раз простоял с полчаса. Это были, наверное, какие-то города. В одном месте поезд медленно прошел над широкой рекой по длинному металлическому мосту, а потом снова продолжал отмеривать километры по сухопутной равнине.

Сидевшие у окна за столиком друг против друга мужчина и женщина принялись закусывать пшеничным хлебом с маслом и колбасой, запивая его молоком из кружек. Я старался не смотреть на них, но мои ноздри поневоле втягивали в себя аромат колбасы, и я чувствовал своим запавшим животом, что утренние галушки в нем уже давно успели раствориться.

Скоро за окном стало смеркаться и внутри вагона зажглись лампочки. Я продолжал сидеть с закрытыми глазами и ждать, когда проводница, пройдя по вагону, назовет мою станцию. Она проделывала это перед каждой остановкой и даже будила некоторых, спавших на полках: «Гражданин, вставайте! Вам выходить сейчас!».

Но она не успела назвать мою станцию. Еще до этого по нашему вагону прошли контролеры, и один из них сказал, пробив мой билет:

— Через остановку.

Так определился конец моего пути на колесах. Дальше к северу мне предстояло идти пешком. Когда контролеры вышли из вагона, с багажной полки над нашими головами свесились чьи-то ноги в стоптанных ботинках, и затем оттуда спрыгнул на пол невысокий взлохмаченный паренек в пиджаке. В руке он держал маленький потертый чемодан. Не обращая на нас внимания, он быстро направился к выходу в противоположную от контролеров сторону. Сидевшие напротив меня два солидных пассажира усмехнулись, глядя ему вслед, и один из них, лысый, с большими светлыми усами, сказал неодобрительно:

— Доехал-таки. Я думал, что его давно ссадили.

Другой, плохо выбритый и непрерывно куривший, спросил:

— А сюда-то он когда успел забраться?

— А бис его знае! Сумел. Билет у него тильки до Рогачевки. Он утром должен был сойти.

— Ловко! Целый день без билета ехал?

— Выходит, так. Ехал, ехал, пока не доехал, куда ему нужно, независимо от билета.

— Н-да! Продувной малый оказался.

Проводница объявила название очередной станции. Поезд остановился, и было видно в окно, как по перрону в толпе других прошел тот паренек. Он прошел быстрой, уверенной походкой, как человек, хорошо знающий, куда он приехал и куда идет. Оба моих соседа переглянулись и, усмехнувшись, покачали головами.

Выпустив часть пассажиров и приняв новых, поезд продолжал свой путь на север. Следующая остановка была моя. На ней готовился я сойти, и далее поезду предстояло идти без меня. Куда он шел далее? Не в Ленинграде ли была его последняя остановка?

Я встал со своего места и потоптался некоторое время в проходе, подняв глаза к третьим полкам. Все они были завалены вещами пассажиров. Только на одной из них спал человек, и это бросалось в глаза со всех сторон, потому что ноги его в сапогах торчали над проходом и похрапывание слышалось на весь вагон. Но ведь сумел же тот паренек устроиться на такой же полке так, что его не заметили контролеры…

Я посмотрел на людей, сидящих внизу. Это при них контролер сказал мне: «Через остановку». Стало быть, они уже знали, что мне на этой остановке надо было выходить, и, конечно, напомнили бы мне об этом, если бы я почему-либо замешкался. Кроме того, с минуты на минуту по вагону могла пройти проводница и объявить: «Следующая остановка — Витьяжи!». А при виде меня она бы непременно напомнила: «Вам сейчас выходить, гражданин!». Так что проехать нечаянно свою станцию я не мог. Это хорошо, что я не мог по нечаянности ее проехать. Мне так важно было сойти на этой станции, где у меня был дом с огромным хозяйством вокруг и где меня с нетерпением ждали моя жена и дети.