Я шагал быстро, торопясь пройти на север как можно дальше за счет тех сил, что прибавились у меня от яблок, и скоро понял, что приближаюсь к селению. Между деревьями обозначились белые домики с красными и серыми крышами. А дорога справа продолжала сближаться с моей. Я уже различал на ней отдельные машины и повозки с лошадьми, ползущие в обоих направлениях. Потом стал различать отдельных пешеходов и велосипедистов.

Солнце теперь светило слева от меня, готовясь уйти на покой, и потому люди на дороге справа освещались им как бы с моей стороны. Чем ближе придвигалась ко мне та дорога, тем крупнее становились на ней машины и люди. Я уже различал цвет платьев. А когда между обеими дорогами потянулись поля с убранной пшеницей, я увидел на той дороге машины и людей в полный рост. Но с этого момента дороги перестали сближаться.

Всматриваясь вперед, я понял причину этого. Там ужо не было определенной точки, где обе дороги могли бы сойтись. Там все расползлось по горизонту: и дома, и деревья, и ветряные мельницы, и водонапорные башни. Как видно, это было крупное селение, и обе дороги входили в него в двух разных местах.

И еще целых два часа добирался я до этого селения. Поначалу мне казалось, что моя дорога едва коснется его у левого конца и что я легко обойду его, дабы завершить в пустынной степи без ненужных свидетелей последний отрезок своего пути. Но чем ближе я подходил к селению, тем шире оно растягивалось вправо и влево. И скоро я увидел, что моя дорога не крайняя. Левее моей дороги в селение входила еще одна дорога, судя по движению, которое там обозначилось. И дорога справа от меня тоже не была крайней. Селение тянулось еще очень далеко вправо от того места, где она в него входила.

Ну что ж. Пусть оно тянулось вправо и влево, сколько ему хотелось. Я не собирался идти по нему вдоль. Поперек намеревался я пересечь это селение, когда вошел в него при последних лучах заката. Однако и поперек оно оказалось не столь узким, как я предполагал. Правда, моя дорога, превратись в улицу, продолжала свое направление на север, и это было мне на руку. Но, идя к северу, она не выходила в пустынную степь, а тянулась между белыми домиками, окруженными зеленью садов.

Минут пятнадцать брел я по этой улице в сумерках вечера, но выхода в степь не обнаружил. Впереди, насколько хватал глаз, все еще виднелись маленькие белые дома, крытые по-разному: черепицей, шифером, толем и даже соломой и тростником. И возле каждого дома был сад, отделяющий их друг от друга. Я вглядывался вправо и влево, надеясь найти выход в степь где-нибудь сбоку. Но и вправо и влево без конца и края уходили ряды белых домиков со своими уютными садиками и мелкими хозяйственными пристройками. В некоторых окнах уже зажглись огни, и эти огни тоже замелькали в разных направлениях без конца.

Ноги мои устали. Я очень много прошел в этот день, а главное — мало отдыхал, стремясь уйти как можно дальше на север. И теперь мне хотелось плюхнуться где-нибудь в одиночестве на землю и полежать немного. Не навсегда плюхнуться — до этого дело еще не дошло, — а на часок-другой, чтобы дать отдых своим ногам. Но плюхнуться было негде. На меня с двух сторон смотрели через пестрые цветники окна белых домиков. Мимо меня туда и сюда проходили люди. Не мог я плюхнуться у них на виду.

Заметив перед одним из палисадников небольшую скамейку, укрепленную ножками в земле, я подошел к ней и сел. И сразу ноги мои сладко заныли, натруженные ходьбой. Я сидел, глядя в землю и ни о чем не думая. О чем было мне думать? Кончились мои раздумья на этом свете. Другим людям уступал я свое право на это горестное занятие.

Вечерние сумерки вокруг меня были наполнены жизнью. Где-то неподалеку, по какой-то другой улице, время от времени проносился автомобиль или мотоцикл. Мимо меня верхом на буланой лошади без седла проскакал мальчик. Пыль, поднятая им, долго стояла посреди улицы, не дойдя до меня. Где-то в отдалении одиноко пролаяла собака. Неподалеку за моей спиной промычала корова. В людской говор вокруг врывались временами веселые детские возгласы и женский смех. У меня не было женщины, не было детей, не было места на земле…

Высокий черноволосый парень лет за тридцать спрыгнул с велосипеда возле меня и остановился, вглядываясь куда-то через мою голову. Переведя затем взгляд на меня, он сказал примерно так:

— Хиба же его дома нема, чи шо?

Я, конечно, не понял его и промолчал. Тогда он крикнул кому-то через палисадник:

— Параня! Вин де пийшов, твий Петро?

На это ему в открытое окно из белого домика, перед которым я сидел, ответил женский голос:

— А ниде не пийшов. Дома вин. Зáраз прийде.

Парень сказал про себя: «От то добре». И потом обратился ко мне:

— А вы тоже до Петра?

Я опять не сразу понял его, и, сообразив это, он спросил по-русски:

— Вам тоже нужен член сельсовета?

Я не успел ему ответить, потому что в это время позади нас послышался скрип калитки и мужской голос:

— Кому я тут нужен?

И вслед за тем перед нами предстал рослый темноволосый человек лет сорока, одетый в серый костюм и белую рубаху, расстегнутую у ворота. В ответ ему парень сказал:

— Представителю местной власти горячий привет! Скильки рокив не бачились!

Они пожали друг другу руки, и тот ответил:

— Да, давненько. С полгода, пожалуй.

Парень подтвердил:

— Вот видишь. По этому случаю давай-ка нам ночлег.

Сказав это, он обернулся ко мне и спросил: «Так, что ли?» Я не ожидал этого вопроса и раскрыл рот, придумывая ответ. А он по движению моих губ определил, должно быть, что я произнес: «Так». На основании этого он опять повторил свое требование:

— Вот, Петро. Дай-ка нам где бы приткнуться.

А тот ответил:

— Ишь как у тебя это быстро: «Дай-ка». Я дам. Пожалуйста: дом для приезжающих.

Но парень замахал перед собой из стороны в сторону ладонью:

— Никаких домов для приезжающих! Ты знаешь мой принцип. Сердечности хочу, домашности, старинных добрых обычаев. Не перевелись они еще в народе. У тебя же когда-то соблюдалась очередность по устройству на ночь всяких странников, пеших и конных. Вот и ставь нас к очередному.

Тот пожал плечами:

— Да какая там очередность! Уже забыта она. Очередного искать надо, беспокоить… Вот я и есть очередной! Милости прошу ко мне!

— Э-э, нет! Не хитри. Я твоим гостеприимством злоупотреблять больше не желаю. Ты-то за эти полгода ни разу ко мне не заглянул, ведь так?

— Ну, мало ли что. Дела…

— То-то и оно. А посему ставь нас к очередному.

Петро задумался:

— Куда ж бы тебя поставить? Тоже мне странник выискался. С капризами. Не хочу то, давай то. Старинных обычаев захотел в век атома. Может, к Баранченко Савелию толкнемся?

— Тебе виднее. К Баранченко так к Баранченко. Веди нас к Баранченко.

— Идем.

Петро двинулся было вдоль улицы, но, вспомнив обо мне, обернулся и сказал:

— Идемте и вы, товарищ.

Я встал. Как было не встать, если меня позвал представитель местной власти? Я встал и пошел, с трудом разминая натруженные ноги. Парень покатил свой велосипед, шагая рядом с Петром. А я побрел вслед за ними.

Петро провел нас в какой-то боковой проулок и там толкнул калитку. Я осмотрелся, запоминая на всякий случай обратную дорогу к скамейке, откуда мне предстояло продолжать свой путь на север. Мы пересекли двор и вошли внутрь низенького домика, в котором еще не зажгли огней. В ноздри мне ударил вкусный запах мясной пищи, заставив меня проглотить слюну. В сумерках трудно было разглядеть что-либо, но комната казалась просторной, только под ногами не чувствовалось твердых деревянных половиц. В другой комнате, еще более просторной, напротив окна сидел усатый человек и, кажется, переобувался. Петро сказал:

— Эге ж! Сам хозяин дома. Привет, Савелий! А я квартирантов тебе привел на ночь. Не возражаешь?

Тот не возразил, но проворчал недовольно, не переставая переобуваться:

— Это по какому же случаю?