Молодец, солдат! — услышал у себя за спиной Павел.

Он быстро повернулся на голос. В сопровождении нескольких офицеров — среди них Павел с удивлением узнал поручика Киреева, избившего его в Оловянной, — позади окопа стоял командир дивизии генерал-лейтенант Кашталинский. Солдаты замерли на местах. Редко им приходилось видеть на передовых позициях генералов.

Здорово, орлы! — поощрительно сказал Кашталинский. — Спасибо вам за верную службу! Хорошо для начала япошкам всыпали.

Рады стараться, — пронеслось вразброд.

А ты молодец, — повторил Кашталинский, снова обращаясь к Павлу и поглаживая мягкую, расчесанную надвое бороду, — отлично стреляешь. Как фамилия?

Рядовой Бурмакнн, ваше превосходительство.

Дезертиром был, ваше превосходительство, — вмешался Киреев.

Быль молодцу не в укор, — сказал Кашталинский. Он приставил бинокль к глазам. — А вон того, что впереди всех справа вырвался, можешь снять?

Павел молча прицелился, притаил дыхание, нажал спусковой крючок. Японец опрокнулся навзничь. Кашталинский опустил бинокль.

Да, это уже не случайность, — сказал он. — Подойди сюда.

Павел встал. Окоп был неглубоким для стрельбы лежа. Сделав несколько шагов по траве, Павел остановился перед генералом. Тот опустил руку в карман. Он всегда носил с собой медали.

Японская кавалерия! — выкрикнул кто-то.

Из того же ущелья, что и в первый раз, вынесся эскадрон кавалерии, но теперь, рассыпавшись широко, помчался прямо на окоп, где находился Кашталинский. Видимо, его появление на передовой линии выследили японские наблюдатели.

Зарубят! — сдавленно выговорил Киреев. Лицо его побледнело, нижняя челюсть отвисла. — Затопчут конями…

Кашталинский нервно передернул плечами, кинул взгляд на вторую линию окопов, глубоких, полного профиля, не доступных для конницы, бросился было бежать туда и вернулся — слишком велико до них расстояние, не успеть.

Братцы, выручайте, — сказал он солдатам, сразу весь как-то съежившись. — Не жалейте патронов. Огонь!

Затрещали винтовочные выстрелы. Павел, не возвращаясь на свое место в окопе, опустился па одно колено, стал выцеливать японского офицера. Местность была неровная, иссеченная мелкими овражками, всадники скакали то припадая к луке седла, то поднимаясь в стременах, метались из стороны в сторону, и Павел только с четвертого выстрела снял свою цель. Японец был уже недалеко, и Павел видел, как он, падая с коня, оскалил зубы. А японский эскадрон тем временем уже охватил окоп полукольцом, и эта подкова теперь сжималась все быстрее и быстрее. Казалось, сразу повеяло холодом от занесенных высоко, сверкающих в пасмурном небе клинков. Кашталинский никак не мог расстегнуть кобуру. Бурмакин стал впереди него.

Навстречу японской кавалерии с пиками наперевес из-за сопки вылетела казачья сотня. Павел смерил расстояние глазами. Нет, пожалуй, не успеть ей отбить японцев у линии передних окопов. Он вложил в магазинную коробку последнюю обойму патронов. И не успел их использовать все. Пронзительно крича, сбоку подскакали два японца. Один из них чуть отстал. Павел выстрелил первому в упор прямо в грудь, и тот упал; второй замахнулся па Кашталинского клинком. Киреев бросился за спину Павла и схватил его за локти, пытаясь им загородиться. Бурмакин резко рванулся. Киреев лег на землю и распластался на животе. Павел почти инстинктивно успел поднять винтовку вверх, и клинок японца, замахнувшегося на генерала, ударившись о нее, переломился. Японец проскакал мимо. Казаки, оглушая раскатистым «ура», были уже близко, й японская кавалерия от самых окопов повернула обратно. Все это произошло очень быстро. Киреев, отряхиваясь, встал как ни в чем не бывало. Кашталннский поправил сбившуюся фуражку. Павел опустил винтовку к ноге. Стрелять в японцев больше было нельзя — их заслонили собою казаки.

Спасибо, Бурмакин! — сказал Кашталннский, подзывая Павла к себе. — Тебе полагается не медаль, ты заслуживаешь большей награды. Получишь «Георгия».

Он пошел с офицерами дальше.

Вы слишком добры к дезертиру, ваше превосходиство, — пытаясь скрыть ненависть в голосе, сказал Киреев. — Ведь это будет у него уже второй «Георгий».

Вы, поручик, с земли не видели того, что я видел стоя, — высокомерно ответил Кашталинский.

Павел отер ладонью запекшиеся губы и глухо, но зло засмеялся.

Атаки японской пехоты все шире разливались по фронту, поочередно били то в стык 1-го и 3-го Сибирских корпусов, то разгорались у входа в Мындяфанское ущелье, где стоял 10-й армейский корпус. Там гремели орудийные залпы и взблескивала щетина стальных штыков, когда дело доходило до рукопашных схваток.

К ночи стало известно, что по всему фронту атаки японцев отбиты. И вместе с тем пришел слух, что армия Куроки начала переправу через Тайцзыхе, заходя во фланг нащим главным силам.

Павел лежал у бруствера, вслушивался в тревожные шорохи ночи, думал, остался ли жив Ваня Мезенцев. На те окопы больше всего падало снарядов. Солдаты шептались. Ждали новых вестей с левого фланга, где переправлялся Куроки.

Этого не остановишь, — безнадежно говорили солдаты.

Оку или Нодзу — тем еще можно горячих насыпать, а этот хитрый, как змей, все равно обойдет.

Ударить бы всей силой по нему, пока он в Тайцзыхе на переправах барахтается.

Но миновала вся ночь и после нее день в постоянных атаках японцев, а ударить по Куроки «всей силой» приказа не было. К вечеру Куроки закончил переправу. Об этом рассказал солдат, принесший в передовые окопы патроны.

Они бродком и вплавь весь день идут через Тайцзыхе, — вздыхая, передавал он услышанное им самим от очевидца, — потом понтонный мост наводить стали, артиллерию переправили. А наши на Сыквантунских высотах стоят, смотрят…

Да ты врешь?! — ужасались солдаты. — На глазах у наших японцы вылезают на берег, а наши опустя руки стоят?

Стрелять приказу, говорят, от Куропаткина не было, — потупив глаза, объяснил солдат, — вроде для нас оно так выгоднее.

Перебьют всех нас, — с издевкой сказал кто-то, — это и есть для Куропаткина самое выгодное.

Павел смотрел на черно-серебристые волны колышущегося под легким ветром гаоляна. Подсчитывал далекие разрывы снарядов. Это артиллерия Оку била по правому флангу 1-го Сибирского корпуса.

«Привязывает к месту, — подумал Павел, — чтобы против Куроки они не пошли. Скоро и на нас должны навалиться».

К Павлу поближе лег бородатый солдат. Звали его Федором Парамоновичем. Он все время как-то тянулся к Бурмакину, любил с ним поговорить. Может быть, их особенно сближало горячее стремление победить японцев во что бы то ни стало, не уступить им ни вершка земли.

Как думаешь, Павел, — тихо заговорил Федор Парамонович, поворачивая к нему лицо, потемневшее от загара и пыли, — измена кругом нас или что? Не жалко родины своей нашим генералам, или чести своей им не жалко? Когда же будет конец отступлениям?

Не знаю, измена это или нет, — сказал Павел, — а только мне самому отступать — словно гири за ногами тащатся. Не умеют, видно, командовать наши генералы, тычут солдат куда попало.

За Россию родную жизнь отдать не жалко, а тут сложишь голову, сам не зная за что.

Все равно за Россию, — резко сказал Павел. — За что же другое?

Будем воевать за Россию, — тихо повторил Федор Парамонович, — сколько сил наших хватит.

Лежа в окопе, Павел пытался разгадать механику длящегося уже вторые сутки боя. И диво — он догадывался, почему артиллерия Оку бьет в правый фланг 1-го корпуса, почему Куроки переправился через Тайцзыхе, но никак не мог понять, почему Куропаткин не приказал сбросить японцев в Тайцзыхе, почему наши войска не оттеснят армии Оку и Нодзу подальше от Куроки, чтобы тот остался без поддержки, почему наши покорно лежат под орудийным огнем японцев.

«Буду генералом, — усмехнулся про себя Павел, — так не стану воевать, как Куропаткин».

С наступлением темноты японцы двинулись на позиции 3-го корпуса. Им надо было удержать его здесь, пока Куроки развернет свои войска.