И прихлопнула за собой калитку. Звонко брякнула щеколда., Порфирий потер лоб рукой:

«Узнать всю правду о Лизе и тогда решать. Тогда решать, уж в самый последний раз…»

Дом Василевых отсюда налево? Порфирий повернул налево…

Вот и новый дом Василева. Порфирий остановился, окинул его посуровевшим взглядом. Крепко построен дом. Из окантованных бревен в лапу, крыша железная с узорчато выстриженными поверху водосточными трубами. На дымовых трубах словно беседки из жести построены, и в самом верху, на шпилях, флюгера — узнавать, откуда дует ветер. Порфирий усмехнулся. Своими руками в тайге готовил он этот лес. А живет здесь другой… за его здоровье…

Все было прочно сделано в этом доме. Прокованные железом двойные ворота; в шпунт сбитые заборы, такие плотные, что казалось — налей во двор, как в бочку, воды, и ни одна ее капля не вытечет наружу. На калитке висит витое железное кольцо. Порфирий попробовал повернуть его. Нет, щеколда чем-то придавлена. Справа от парадной двери на медной сияющей пластинке кнопка электрического звонка. Нажать ее? Выйдут и обругают. Или откроют дверь на цепочку, глянут и снова захлопнут. Мало ли шляется нищих и попрошаек! Порфирий сдвинул брови. Он в этот дом — нет, дом ему не нужен, — в этот двор он войдет в распахнутую настежь калитку или совсем не войдет. Сквозь щелку он не станет разговаривать!

Он взялся за витое кольцо и застучал им, резко, решительно. Где-то в глубине двора залаяла собака. Зло, остервенело. Порфирий застучал сильнее. Послышались неторопливые шаги.

Эй, кто там? — окликнул его строгий мужской голос— Кого тебе надо?

Открой. Мне надо Клавдею.

Щелкнул засов, приподнялась щеколда, и повернулось кольцо. Калитка распахнулась, Порфирий вошел.

Ты дворник здесь, что ли? — спросил он, оглядывая открывшего ему калитку мужика с забинтованной по локоть правой рукой.

Ну, дворник, — неприветливо ответил тот. — Думал, кто тут стучит… Тебе зачем Клавдею надо?

Позови мне ее, — сказал Порфирий. — Скажи: зять пришел.

Зять? Фью! — свистнул дворник. — Бона, не знал, — и потряс больной рукой, — разломило всю, язви ее.

А с чего?

Кобель с цепи сорвался, на улицу выскочил, бросился на людей. Я стал отымать, а он и меня с азарту цапнул. Вишь, тварюга, почуял тебя, расходился! — Собака лаяла все сильнее' и злее, мешая им говорить. — Клавдею тебе, говоришь? Нет ее. Хозяин по делу услал.

На веранде показалась Елена Александровна. Прикладывая руки к вискам, она неодобрительно сказала дворнику:

Арефий, да уйми ты, бога ради, Нормана! В квартире сидеть невозможно.

Арефий побежал во внутренний двор.

Ну, а ты, мужик, чего? — брезгливо опуская углы губ, спросила Порфирия Елена Александровна. — Побираешься?

Нет.

Ищешь работу?

Нет.

Норман взвизгнул и успокоился. Елена Александровна облегченно вздохнула.

— Попрошайничаешь, говорю? — снова спросила она. Порфирий нахмурился. Молча отрицательно качнул

головой.

Ну, пройди тогда в садик и посыпь свежего песку на дорожки, — распорядилась Елена Александровна. — Сколько раз говорила Арефию! Все тянул, а теперь с рукой своей нянчится. Я тебя, мужик, покормить

велю.

Чувство гордой независимости всегда владело Порфирием. Оно не давало ему мириться с несправедливостью, не позволяло кланяться, унижаться перед хозяевами. Вот на высокой веранде, над ним, стоит полная, изнемогающая от безделья женщина; белые, словно перетянутые нитками у кистей, холеные ее руки никогда, наверно, не прикоснулись ни к чему, где можно бы им запачкаться. И она ему так пренебрежительно приказывает, заставляет перед нею согнуться и сыпать ей под ноги песок… У Порфирия в глазах потемнело. Он трудно перевел дыхание.

Что же ты стоишь? — нетерпеливо спросила Елена Александровна. — Тебе ведь за это поесть дадут.

Не нужно мне, — вдруг хрипло вырвалось у Порфирия. — Не нужно… И песок… тебе… я сыпать не стану!

Лицо Елены Александровны передернулось злой судорогой.

А! Чего же тогда тебе надо? — гневно спросила она. — Спустить на тебя Нормана? Да? Сейчас же, бродяга, вон со двора!.. Арефий!

Уйду я сам, — сказал Порфирий, сдерживаясь, но угроза прозвучала в его словах, — и дай тебе бог, чтобы нам никогда больше не встретиться.

Он медленно повернулся и, высоко неся голову, вышел за ворота, на улицу.

Лонк де Лоббель занимал всегда самый лучший номер в гостинице. Это для него было таким же правилом, как одеваться по последней моде, носить крахмальные манишки, лаковые туфли и душить носовые платки самыми лучшими, дорогими — подлинно французскими — духами.

Шиверские деятели, мало и поверхностно знавшие Лонк де Лоббеля, считали его расточительно богатым и чуть оригинальничающим, Маннберг, Василев и Киреев определяли как человека среднего достатка, а Баранов после первой же встречи с маленьким французом решительно заявил:

— В одном кармане у него блоха на аркане, а в другом вошь на цепи. Ха-ха! Ходит в красивых штанах только потому, что без штанов Америку за Америку не выдашь.

И Баранов был прав. Лонк де Лоббель находился в очень стесненных житейских обстоятельствах. Американский железнодорожный синдикат, неофициальным представителем которого он до сих пор еще являлся, принимал на себя, по специальному контракту, любые расходы по-найму помещения и по личной его, Лонк де Лоббеля, экипировке, но во всем остальном жестко его ограничивал. Правда, в основном пункте контракта были записаны достаточно крупные суммы, но их синдикат обязывался выплатить Лонк де Лоббелю только в случае удачной защиты в соответствующих русских инстанциях проекта магистрали Канск — Аляска. Но как ни настойчиво стремился Лонк де Лоббель подготовить своему проекту дорогу к высоким инстанциям, быстрого успеха достичь он не мог. Неожиданные возникали препятствия: кто-либо вмешивался, посылал проект на заключения, согласования, консультации, потом он куда-то пропадал на целые месяцы и вдруг, как бумеранг, снова возвращался к нему в руки.

Лонк де Лоббель отлично понимал: идет борьба. Но не за проект и не против проекта как такового. Идет борьба против политики, которую он здесь проводит, тщательно это скрывая. Таковы инструкции синдиката: согласно им проект только инженерный, и политических целей в нем нет никаких. Но не всегда удается сделать это невидимым. Тот же Баранов при встрече с Лонк де Лоббелем, выслушав главные положения его проекта, откровенно спросил:

Ты только вот что скажи мне, милочок: на кой… вам на нашу землю с этой дорогой лезть?

О, — не теряясь, сказал тогда Лонк де Лоббель, — прогрессивные технические идеи должны стать достоянием всего человечества. Америка не настолько скупа, чтобы отказать в этом России.

Угу! — понимающе кивнул головой Баранов. — На-

сколько я зпаю, вы индейцам и неграм вашим прогрессив-

ные идеи свои уже здорово показали!

А Баранов имел большой вес в Иркутске, у генерал-губернатора.

Так отзывались о проекте многие. И не только в каком-нибудь Шивероке, но и в Иркутске, и в полуофициальных кругах Петербурга. При этих условиях пойти сразу ва-банк, добиться рассмотрения проекта правительством непосредственно значило в случае отказа — и весьма вероятного! — провалиться окончательно и бесповоротно. Лонк де Лоббель изложил свои соображения владельцам синдиката. Надо вести неторопливую, но основательную работу с промышленниками, финансистами, инженерами, общественными деятелями — и прежде всего тех мест, где предположительно должна пройти железная дорога. Если перед русским правительством проект поддержат русские же деятели, успех будет обеспечен. И подниматься к высшим инстанциям надо последовательно, по ступеням, без резких скачков и толчков…

«Так, как в России пекут пасхальные куличи, боясь стряхнуть сдобное тесто, — образно писал в своем докладе владельцам синдиката Лонк де Лоббель. — Неосторожный толчок — и вместо пышного, вкусного хлеба — комок мокрой замазки. Потерянного времени жалеть нечего — оно окупится собираемыми сейчас экономическими сведениями о Сибири».