Подполковник еще договаривал последние слова, когда в комнату к нему вошел, придерживая шашку рукой, казачий есаул. Он сел на свободный стул и, сцепив кисти рук, положил их на эфес шашки.

Опять плохие вести, Степан Иванович, — сказал есаул, дождавшись конца телефонного разговора. — Японцы осадили Порт-Apтyp, заняли Волчьи горы.

Читал проходящие телеграммы?

Да. И еще не все. В Маньчжурии наши войска отступили от Хайчена.

И от Хайчена?! — Подполковник вскочил, оттолкнул ногой стул, подошел к лежавшей на другом столе карте, уперся в нее указательным пальцем. — Куда же теперь, к Ляояну? А потом? Ты понимаешь, что это значит, эти бесконечные отступления? Это…

…позор русской армии, — закончил есаул.

Нет! Не армии! — гневно закричал подполковник и стукнул кулаком по карте. — Русские солдаты могут драться хорошо. Позор нашим стратегам! И еще не знаю я, кому и чему… Я сегодня два раза разговаривал с Фогелем…

Здесь нижний чин, Степан Иванович, — наклонясь к столу, вполголоса напомнил есаул.

Подполковник сразу осекся, посмотрел в сторону Павла.

Так что ты натворил, братец?

Павел вытянулся в струнку. Теперь он уже знал, как надо отвечать офицер/.

Не отдал чести господину поручику, ваше благородие.

Ваше высокоблагородие, — мягко поправил подполковник. — А дальше?

Господин поручик три раза ударил меня по лицу и приказал часовому к вам отвести.

Почему же ты не отдал чести поручику? — подполковнику нравился этот широкоплечий, красивый солдат.

Не заметил. С женой разговаривал, ваше высокоблагородие.

Это твоя жена?

Да.

Надо говорить: так точно, — опять поправил подполковник. — Устав плохо знаешь. Ты какого полка?

Павел промолчал. Он не знал, как ему ответить. С досадой и сожалением вспомнил, что не спросил об этом дезертира, с которым поменялся одеждой.

Я тебя спрашиваю: ты какого полка? — уже раздражаясь, повторил комендант.

Забыл я…

Казачий есаул расхохотался. Подполковник сердито передернул плечами.

Забыл! — воскликнул он. — Солдат забыл, какого он полка… Губанов! А ну, скажи ему, какого он полка.

Губанов подскочил к Павлу, глянул на его погоны и, взяв под козырек, отрапортовал:

Семнадцатого Воронежского стрелкового полка, ваше высокоблагородие!

Воронежского? — побагровел подполковник и подошел к Павлу. — Так ты, братец, оказывается, дезертир? Воронежский полк три дня как отправлен отсюда. То-то сразу «забыл»… А откуда у тебя тут жена взялась?

И опять не знал Павел, что ему сказать. Одно ясно: всю правду говорить нельзя.

Здесь женился, ваше высокоблагородие.

Теперь хохотали дружно и подполковник и есаул. Губанов стоял у двери и тоже улыбался во весь рот.

Значит, жениться, братец, лучше, чем воевать? — сквозь смех, но зло спросил подполковник. — А ты знаешь, что за такие дела военно-полевой суд — и расстрел? На мягкой перине полежать захотелось? Не пришлось бы в сырой земле.

Устя заслонила собой Павла, стала впереди него.

Он не виноватый, — выкрикнула Устя, — это я его задержала, чтобы вместе уехать нам на войну.

На войну? А ты на войне что будешь делать?

Я пойду милосердной сестрой.

Сестрой милосердия, — поправил комендант. — Ты где на сестру училась?

Не училась еще… А во всем только я виновата.

Довольно! За дезертирство все равно он ответит головой. Анохин, соедини меня с генералом.

Связист прилежно завертел ручку телефона.

Бесполезно, — заметил есаул, — его превосходительство сегодня до позднего утра сражался в карты. Будить его не станут.

Тоненько свистнул маневровый паровоз, медленно пополз санитарный состав. Раненые высовывали из дверей вагонов забинтованные головы. На бинтах проступали кровавые пятна. Подполковник рванул Павла за плечо, толкнул его к окну.

Смотри, подлец, — сказал он, — вот честные русские люди. Кровь свою за родину отдали. А ты — бежать…

Санитарный отправляют! — кто-то крикнул за окном.

Нет, никуды не отправляют, — тотчас откликнулся ему другой голос, — просто путь ослобождают. Поезд с генеральским барахлом сейчас пропускать будут. Навоевали солдатики генералу…

Ах, мерзавцы! Кто это? — сорвался с места казачий есаул и бросился в дверь.

Здесь он столкнулся с поручиком Киреевым. Тот извинился, и они разминулись.

Разрешите доложить, господин подполковник, — щелкнув каблуками, сказал поручик, — кроме этого солдата, пойманы мной еще два дезертира. Жду ваших приказаний.

Подполковник хмуро смотрел в окно, молчал. Едва «кукушка» оттянула санитарный состав, на освободившийся путь с железным лязгом и грохотом влетел короткий поезд из десяти запломбированных вагонов. На тормозных площадках, рядом с кондукторами, стояли вооруженные солдаты. Гримаса отвращения пробежала по лицу подполковника. Он что-то злое проворчал сквозь зубы. Отвернулся от окна. Устя пошла к нему, он остановил ее жестом руки.

Значит, в сестры милосердия хочешь? — спросил, глядя на нее испытующе.

Хоть в огонь, только поблизости с ним!

Ты с какого перегона бежал? — подполковник перевел взгляд на Павла.

Я не бежал, ваше высокоблагородие, — через силу выговорил Павел. Лгать он не хотел, но ничего не поделаешь: приходилось, — я здесь оставался. И не прятался… Думал догнать свой полк.

Который ты забыл как называется, — закончил подполковник. Посидел с закрытыми глазами. Глянул в окно на состав барона Бильдерлинга. — Поручик, что опаснее для отечества: большой казнокрад или мелкий трусишка?

Я полагаю… казнокрад, господин подполковник.

При каких обстоятельствах вы задержали этого дезертира?

Он стоял у водогрейки с женщиной.

Намеревался скрыться?

Н-нет…

Подполковник подумал еще.

Поручик, направьте дезертира на позиции с первым же эшелоном, женщину пошлите в Харбин, в школу сестер милосердия. Губанов, отведи пока голубчика на гауптвахту.

Губанов снял с Павла ремень, скомандовал:

Кругом! Шагом марш! Павел оглянулся на Устю.

Прощай!..

Паша, встретимся! Найду тебя я снова… Дверь за Павлом захлопнулась.

Севрюков долго прицеливался и наконец выстрелил. Савва побежал к огромной лиственнице, с которой широким поясом была снята кора, а на оголенной, чуть желтоватой заболони начерчен углем черный круг с яблочком посередине.

Не вижу! — крикнул Савва от дерева. Подошли Порфирий с Петром Терешиным. Прибежал

и сам Севрюков. Все четверо они стали внимательно оглядывать лиственницу: нигде ни малейшей царапины.

Имей в виду: третий выстрел, — строго сказал Порфирий Севрюкову, — больше я не могу тебе дозволить. Поприцеливайся еще так, без стрельбы.

Так я, наверно, сто тысяч раз прицеливался, — стал оправдываться Севрюков, и на его узком, длинном лице с глубокими оспенными щербинками отразилось искреннее огорчение, — а пока выстрелом не проверишь…

Вот и проверил, — перебил его Петр. — Хватит! Патроны нам не легко достаются.

А если он, револьвер этот, вообще такой — пули разбрасывает, — заспорил Севрюков, — чего я буду без конца и зря курком щелкать?

Все так говорят, кто в цель попасть не может, — махнул рукой Порфирий, — песенка знакомая.

Ну, попади ты сам из него! — запальчиво сказал Севрюков.

Порфирий взял у него из рук револьвер и молча пошел от лиственницы. Он остановился, пройдя еще десяток шагов от того места, с которого стрелял Севрюков. Быстро поднял руку. Щелкнул выстрел, и тут же коротким, тупым звуком отозвалась лиственница. Савва помчался к дереву впереди всех.

Вот она! — возгласил Савва, показывая пальцем чуть выше яблочка. — Пожалуйста! Револьвер хоть куда.

Севрюков смущенно теребил кончик уха.

Черт его знает! Ну, буду еще прицеливаться.

Все в ряд уселись они на валежине. Позади них, усыпанный щебнем, круто поднимался откос горы, далеко внизу журчал Уватчик. Хвойный молодняк стоял кругом плотной стеной. Открытой только и была небольшая лесная поляна, в конце которой высилась лиственница, служившая мишенью. Солнце давно опустилось за гору, и желтые его лучи теперь ярко горели в вершинах сосен, росших на противоположном склоне распадка.