И тут, как паутинка тонкая-тонкая, непрочная мысль появилась, оборвалась было и снова возникла — уже отчетливее, яснее, тверже…

Митрич, — прошептал Порфирий, — взял расписку… чтобы от Ивана Максимовича получить. Есть деньги у меня! Вот с чем я в дом приду.

Теперь, когда далекий и тяжелый путь был закончен, когда меньше чем через полчаса он мог бы уже открыть дверь своей избушки, у Порфирия хватило сил, чтобы свернуть на тропу, ведущую к городу. Надо взять у Митрича деньги.

Повсюду сопровождаемый неистовым собачьим лаем, Порфирий добрался до трактира. Впотьмах обошел кругом и постучался со двора, с черного хода.

«Рассердится? Пусть! Ничего…»

Он постучал еще. За дверью послышались шаги. Брякнул сброшенный крючок. Глуховатый голос спросил:

Ты, Матюша?

«Какого это Матюшу Митрич ждет?» — подумал Порфирий и дернул за скобу.

Дверь открылась. Он вошел в темную комнату, заставив посторониться почему-то вдруг охнувшего человека.

Кто такой?.. Кто такой?.. — прерывающимся голосом спрашивал тот.

Успокаивая старика, он громко сказал:

Свои, свои, не бойся. Зайдем-ка сюда, — и шагнул за переборку, отделявшую распивочную от каморки Митрича, — здесь поговорим.

Господи! — вздыхал впотьмах человек, следуя за Порфирием. — Да кто это, господи?

Зажги-ка свет, Митрич.

Митрич? О господи!

Долго чиркал спичками, а они у него все не горели, крошились, ломались и падали на пол. Наконец он приблизился к Порфирию с зажженной свечой. Перед Порфирием стоял высокий, широкоплечий, краснощекий и вовсе ему незнакомый мужик. Жесткие белые волосы у него странно топорщились, и Порфирий чуть не засмеялся — ему подумалось: волосы у мужика дыбом встали от страха.

Где Митрич? Митрича мне нужно. Позови.

Кого… позови? — все-таки выговорил мужик. — Митрич давно как убитый.

Убитый? — переспросил Порфирий, и веселый огонек погас у него в глазах. — Кто убил его?

Пашка Бурмакин. Лоцман.

А как же деньги мои? — спросил Порфирий растерянно. Почему-то враз раздвоилось пламя свечи и особенно отчетливо заблестели бутылки с вином на стойке. — Кто же мне деньги отдаст?

Какие деньги?

Мои! — Порфирий едва удержался от крика. — Мои деньги! Коронотов Порфирий я. Может, слышал ты, знаешь про меня? Ты сам-то кто такой?

Трактирщик я. Новый… Взял трактир за себя. Про тебя знаю, — трактирщик принужденно улыбнулся: немало он в свое время наслышан был о пьяных бесчинствах Порфирия.

А Ульяна? Где Ульяна?

Митричева? Она там… в конце города… на Московской улице. Этот… как тебе назвать… дом содержит.

Какой дом?

Трактирщик объяснил. Порфирия передернуло. Пойти к Ульяне, взять такие деньги, даже если она их отдаст? У Порфирия загорелись ладони, словно ему сыпнули на них горячих углей! Но как же… с чем домой? Как же деньги его?

Он в ярости грохнул кулаком по столу.

Должен остался мне Митрич. Понял? Ты понял? Трактирщик угодливо кивнул головой, бросился к

стойке. Петушком вернулся обратно. Сунул Порфирию бутылку. Он держал ее в руке, и губы у него дергались, словцо бутылка жгла пальцы.

Купить бы ее у тебя, да сам видишь — нет денег.

В долг… В долг возьми, — сказал он.

А ты веришь, что я верну тебе долг?

Почему не поверить? Можно поверить.

Значит, моя? Взять себе можно?

— Слово сказано. Твоя, — трактирщик развел рукамш Порфирий встряхнул бутылку, глянул на свет, как побежали вверх табунком веселые пузырьки, подумал мгновение, криво усмехнулся и, придохнув, словно рубил на дрова суковатое дерево, ахнул бутылку об пол. Осколки стекла полетели в дальние углы комнаты. А Порфирий, грузно переставляя ноги, вышел из трактира и не спеша плотно притворил за собой дверь.

Уже не было той крылатой радости, с какой он шагал по Рубахинской елани рядом с Дарьей. Вот город и встретил его. Потеряны окончательно деньги, на которые вновь было понадеялся он. И снова сует ему в руки бутылку с вином трактирщик…

Порфирий огляделся. Какие-то вовсе незнакомые ему места. Ничего этого раньше здесь не было. Добротные, новые дома, пахнущие свежей масляной краской, плотные высокие ограды из досок, поставленных стояком, перед окнами домов решетчатые палисадники. Поблизости вздыхают паровозы, лязгает железо. Впереди, поднятые высоко на столбы, светятся фонари. Порфирий оказался в пристанционном поселке. Значит, надо возвращаться назад, чтобы выйти на привычную ему дорогу, к переезду.

А утомленные ноги совсем уже не носили Порфирия. Дрожали в коленях, подгибались, и проще всего было бы упасть и заснуть где-нибудь здесь, привалившись к забору. Но этого он не мог сделать. Он должен был прийти домой. Порфирий стиснул зубы и повернул влево.

Когда уже закончились линии больших новых домов и начались обычные слободские постройки, Порфирий не выдержал, присел на скамейку, откинул голову к забору.

Кто-то тронул его за плечо. Было по-прежнему темно, однако Порфирий различил, что перед ним стоят двое — мужчина и женщина.

Больной? — участливо спросил Порфирия мужчина.

А? — не понял было Порфирий. — Нет, я не больной.

А почему же ты стонешь?

Я? Разве я стону?

Может, тебе надо помочь?

Ничего мне не нужно, — сказал Порфирий, — ничего. Так это я… малость устал… Пойду.

Он едва не закричал, поднявшись со скамейки, — такая острая боль пронзила ему ноги.

Где мне тут ближе выйти на дорогу к заимкам? — спросил он, придерживаясь рукой за забор.

К заимкам? За Уватчик? — сказала женщина. — Так это лучше всего сейчас свернуть в этот вот переулок, а потом…

Зачем же, Груня? — перебил ее мужчина. — Там накопаны канавы. Лучше пройти до третьего переулка, а возле лавки Могамбетова…

Могамбетова? — переспросил Порфирий. — Лавку Могамбетова я знаю. Оттуда найду.

Они пошли рядом. Каждый шаг Порфирию давался большим напряжением воли, так сильно ныли и болели у него ноги. Лучше бы он не садился! Может быть, остановиться, дать этим людям уйти вперед? Зачем он идет рядом с ними? Слушает их разговор… Словно он для них друг или хороший знакомый. Но так манили и влекли к себе их тихие, сдержанные голоса!

Ванюша, — говорила Груня, — как придем домой, ты с чердака достань мне шайку, я самовар вскипячу да твою синюю рубашку постираю. В чем ты завтра на работу пойдешь?

В ней и пойду. А стирать ее нечего. Она еще не грязная. Ведь ночь уже, а ты и так устала.

Успею небось. Я не хочу, чтобы ты на работу ходил у меня в грязном.

Да ведь все равно рубашку мазутом я сразу испачкаю! Как ни берегись.

Ну и пачкай. А я все-таки тебя из дому выпускать буду в чистом.

«Живут люди как хорошо, — без всякой зависти подумал Порфирий, — дружные! С ними бы знакомство свести…»

Почему-то вдруг в памяти всплыла душная, полыхающая зарницами ночь у Чалотского распадка; мальчик, который отдал ему свой калач; веселые девахи Денка и Пелагея, их разговор о любви; потом вспомнилась спокойная, строгая Дарья с ребенком. Как много на свете хороших людей! Тесней, тесней надо с такими…

Опять до него долетели слова Груни. Она говорила про какой-то подарок мужа, про голубое платье.

Порфирий заковылял в сторону.

Куда ты, прохожий человек? — окликнул его Ваня. — Тебе рано еще сворачивать. Вон в следующий переулок.

А я теперь знаю уже.

Ну, прощай тогда.

— Прощайте! — крикнула и Груня. Порфирий проводил их глазами.

Эй! — вдруг беспокойно окликнул он.

Чего тебе? — отозвался Ваня из темноты.

Вы чьи по фамилии?

Мезенцевы. Знаешь, что ли?

Нет…

Порфирий сказал неправду. Он вспомнил. Да, он знал их. И того и другого. Когда они еще не были женаты.

Это случилось осенью, в воскресный день. Иван и Груня под ручку шли низом по берегу Уды. К ним привязалось пятеро подвыпивших парней. Злой шутки радп они хотели загнать эту парочку в реку… Свистя и нахально посмеиваясь, парни стали теснить их к самой воде. Иван стоял впереди, побледневший, зная, что ему одному с пятерыми не справиться. Груня прижалась к нему плечом, а на ноги ей уже плескались холодные мелкие волны. Порфирий все это наблюдал сверху, с обрыва. Что угодно, но видеть несправедливость Порфирий равнодушно не мог, коршуном упал он с обрыва и раз за разом, прежде чем они успели опомниться, побросал всех парней в воду. И сам пошел, не дожидаясь благодарности, — ласковые и теплые слова почему-то всегда больно ему кололи сердце.