Я видел Буткина вчера на станции, — заметил Савва.

Чего ж не видеть его? Он ведь не прячется: ревизор! А в контору к нему с такими делами не пойдешь и на квартиру, где он как ревизор живет, тоже. Для тайных встреч и была явка установлена.

Понимаю я. Так, к слову сказал. Давай тогда подождем Филиппа Петровича еще немного. Из дому все равно кто-нибудь придет, скажет, в чем дело.

Ну ладно.

В обед пришла Вера, и все разъяснилось.

У Селезневских дочка родилась. Кумом тятю позвали. Чуть свет за ним прибежали, — объяснила она, развязывая перед Саввой узелок с обедом. — Напьется он сегодня, вот как напьется! Знаю, Селезневские никогда так не выпустят.

«Попадет теперь Филипп Петрович за прогул па большой штраф, а то, чего доброго, еще и уволят», — подумал Савва, но не стал пугать Веру и вслух сказал:

Жаль! Он очень сегодня был нужен. Ты скажи ему, если он вскоре, и не пьяпый, вернется, пусть сюда придет обязательно.

Хорошо, — сказала Вера, вынимая из корзинки хлеб и огурцы. — А ты тоже отличился: убежал ни свет ни заря, куска хлеба даже с собой не взял. Ну? Где же твои утки?

Не долетели еще, — мирно ответил Савва, — летят. Ты откуда знаешь, что я ходил на озеро?

Вера поиграла бровями. Ей было приятно, что рабочие, даже те, что сидят далеко, все поглядывают на нее. Стало быть, она красивая.

Я все знаю, — торжествующе сказала она, — я все про тебя знаю. Ну? Хочешь, я даже твой сон расскажу?

Ух ты! — повернулся к ней Савва. — А ну, давай расскажи.

Не скажу. Сам знаешь.

Савва во сне видел Веру. Он чуть не подавился огурцом. Как она догадалась?

Прошел мимо Петр Терешин. Шутя сбычился, развел как-то словно бы еще дальше свои широко поставленные глаза, быстро протянул руки, собираясь схватить Веру.

Девушка испуганно заверещала. Петр погрозил ей пальцем.

Нужна ты мне, стрекоза! А голосок у тебя ничего, аж в ушах заложило. — И бросил мимоходом Савве: — Зайди за Порфирием Коронотовым. Мужик сидит без работы» От тебя к нему дойти ближе.

Зайду обязательно, — пообещал Савва.

Вера, стояла, поправляя банты в косах. Высоко подняв левую бровь — глаза ее уже смеялись, — поглядывала вслед уходящему Петру.

Как тигр на меня бросился. А ты и не подумал защитить!

Савва собрал порожнюю посуду, связал в узелок, поставил в корзинку и подал Вере. Стал с ней рядом.

В другой раз тысяча тигров на тебя нападет — всех отобью. До самого потолка наш дом тиграми завалю.

Да? Завалишь тиграми? Как сегодня утками?

Не дразни меня. Сегодня я не виноват.

Вера повесила на руку корзинку. Тихонько засмеялась.

Не виноват? Сегодня не виноват? А, значит, всегда виноват? — и побежала от него.

Вера, — крикнул ей вдогонку Савва, — ты не забудь сказать Филиппу Петровичу!

Ладно…

Еще до конца обеденного перерыва от одного к другому — среди самых падежных рабочих — стало передаваться: «Завтра в полдень собираемся на лужайках вверх по Уватчику, выше заимок». Говорили только тем, в ком были совершенно уверены, чтобы не пробрался на собрание какой-нибудь подлец-доносчик. Прийти па сходку каждый приглашенный обещался с большой охотой: давно не собирались так вот, все вместе.

Ваня Мезенцев разыскал Петра Терешина.

— Ты собираешь? Наши? Сразу почему не сказал? Петр погладил ладонями свои широкие, квадратные плечи.

Нет, не я, — ответил он. — Это из буткинского кружка собирают. От них пошло.

Кто выступать будет?

Сам Буткин. И как представитель Сибирского союза.

А о чем?

Не знаю.

Нам идти?

Думаю, что да. Вечером с Васей Плотниковым посоветуемся.

А ты знаешь, что Вася хотел встретиться с Бутки-ным, а тот явочную квартиру переменил?

Знаю. Лавутин рассказывал.

Ну и как ты на это смотришь?

А вот разберемся, — ответил Петр. — Пусть еще Лавутин сходит к Мирвольскому.

Едва после перерыва началась работа, как Лавутин, неловко взмахнув кувалдой, сразу выпустил ее из рук и согнулся крючком.

Ох! — сказал он глухо, садясь на угол опечка. — Что такое? Словно оборвалось внутри.

Кузнец посмотрел на него сострадательно.

Ты бьешь всегда со всего маху. Растянулась жилка какая-нибудь. Посиди, отдышись.

Но легче Лавутину не стало. Кузнец сходил к мастеру, рассказал, что случилось с молотобойцем, и вернувшись, передал Лавутину разрешение уйти до конца дня с работы, а хочет — так показаться врачу.

Суббота всегда была особым днем в недельном календаре Алексея Антоновича. Она определяла, будет ли у него воскресенье совершенно свободным. В субботу он обходил палаты и осматривал тяжелобольных с особой тщательностью, чтобы знать твердо — до понедельника ничего тревожного не случится и, значит, можно будет уйти и за город. Прогулки в лесу были для него истинным наслаждением. Если же закрадывалось хотя малейшее сомнение, что здоровье больного может ухудшиться, Алексей Антонович мысленно зачеркивал воскресенье и обязательно с утра шел в больницу. В такие дни у него выкраивались свободными лишь часы амбулаторного приема, и он отдавал их чтению.

Вообще в последнее время Алексей Антонович читал очень много. Он исправно следил за всеми новинками медицинской литературы, разумеется, в пределах того, что удавалось достать в Шиверске или выписать по почте.

Беллетристику для него подбирала в городской библиотеке Ольга Петровна — вкусу матери Алексей Антонович доверял безоговорочно. А она, стремясь исправить ею же нанесенный ущерб в воспитании сына, приносила ему книги, которые способствовали бы укреплению воли, звали на борьбу, на подвиг.

Постоянно читал он теперь и нелегальную литературу. Иногда ее завозил Михаил, но он давно что-то не появлялся. Несколько раз приносил брошюрки Буткин, но книжки эти Алексея Антоновича не увлекли, показались очень скучными и по мысли непоследовательными. Буткин и просто заходил побеседовать. Однако Мирвольский встречами с ним всегда тяготился. Очень странная у него манера: то резко спорить со своим собеседником, то неожиданно соглашаться, хотя, казалось бы, точки зрения и не менялись. И все время настойчивое подчеркивание своего превосходства. Со странностями Буткина Алексей Антонович мирился только потому, что тот привозил ему письма от Анюты. Впрочем, в последнем из них, присланном по почте, намеками Анюта сообщила, что больше она по работе с Семеном Аристарховичем не связана, а поэтому и расспрашивать его Алексею Антоновичу о ней не следует. Случалось, что Лебедев для Буткина или Буткин для Лебедева оставляли у Мирвольского корреспонденцию. Ему был известен и адрес конспиративной квартиры Буткина в Шиверске, той, где, при надобности, с ним мог бы встретиться Лебедев или кто другой из подпольщиков, назвавший пароль. В каких отношениях в последнее время состоят Буткин и Михаил, Алексей Антонович точно не знал, но догадывался, что оба они представляют, очевидно, разные комитеты.

Однажды почтальон принес тяжелую заказную бандероль из Иркутска. Алексей Антонович распечатал ее: роскошно переплетенный том Стенли «Путешествие по Африке». Стал перелистывать и обнаружил, что вперемешку с листами Стенли здесь вклеены страницы из книги Ленина «Что делать?». Алексей Антонович прочитал их с особым вниманием, вдумываясь в каждую строчку. Адрес на бандероли был написан незнакомым почерком, а обратный адрес явно вымышлен. Но Алексей Антонович понял: от Лебедева. Он уже привык к тому, что на письмах, приходящих по почте от Лебедева или Анюты, всегда стояли самые нелепые обратные адреса — на случай, если письмо попадет в чужие руки. Из самих же писем только и можно было узнать: у Анюты — что она жива и здорова, а у Лебедева — что он намерен побывать в Шиверске. Приезжая сюда, он всегда заходил к Алексею Антоновичу, но соблюдал всяческую осторожность. И давно еще условленный между ними сигнал — герань на окне днем и метла в подворотне ночью — продолжал оставаться незыблемым, хотя в городе и все было спокойно.