Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Находясь в чрезвычайно стесненных обстоятельствах, — Лакричник потупился, страх и надежда получить что-либо от Киреева боролись в нем, — вынужден я пренебрегать заботой о своем здоровье.

Забота государя императора о здоровье и благосостоянии своих верноподданных не имеет границ, — неопределенно отозвался Киреев на слова Лакричника.

Наступило продолжительное молчание. Лакричник не знал, закончен ли разговор и можно ли ему встать в то время, когда сам Киреев сидит. Киреев обдумывал, как перейти к главной цели, ради чего он и вызвал Лакричника. Разговор о Мирвольском завязался совершенно случайно и ничего ценного и нового ему не дал. Конечно, попробовать поставить Лакричника на слежку, может быть, и следует…

Разрешите уйти? — кашлянув, осведомился Лакричник. Молчание Киреева опять стало вселять в него страх и беспокойство.

Нет, не разрешаю, — отозвался Киреев, продолжая холодно и бесстрастно наблюдать, как ежится на стуле Лакричник. Помедлив, он подошел к столу, взял чистый лист бумаги и, словно читая в нем написанное, резко спросил: — Что вам известно о поджоге дома Ивана Максимовича Порфирием Коронотовым?

Лакричник похолодел. Вон, оказывается, куда дело клонится…

О Порфирий Гавриловиче мне ничего не известно, — чуть слыша себя, выговорил он, — совершенно ничего.

Однако ж вы заявляли!

Когда? — осмелюсь спросить… И кому?

Вы это заявляли публично, Сухову, когда еще пылал пожар. И когда Коронотов не успел еще вымыть руки после свершенного им преступления. Вы видели Коронотова, как он поджигал дом!

Что же это такое? Или на этот раз здесь правда неизвестна, или и не хотят правды? А хотят… Да, по лицу Киреева видно, что он не шутит. Он не спрашивает, он требует, чтобы Порфирий был назван поджигателем. Свет нестерпимо резал глаза Лакричнику. Но он не решался отвернуть лицо. Ах, если бы не тот донос генерал-губернатору, где поджигателем назван Василев! Там ведь тоже не станут шутить. И если уж оттуда придет беда… Нет, нет, от того доноса теперь нельзя уж никак отказаться. Никак… никак…

Порфирия Гавриловича я не видел, — сухими губами вымолвил Лакричник. — Под влиянием лично мной пережитого ужаса допустил достойную сожаления обмолвку.

Ваши слова слышали многие.

Да, но я не видел Порфирия Гавриловича. Киреев пододвинул ему чистый лист бумаги, обмакнул в чернильницу перо.

Хорошо, тогда напишите, кто поджег дом Василева, и распишитесь. Но я предупреждаю…

Стены, углы кабинета поплыли перед глазами Лакричника.

Нет… нет…

Откуда у вас такая, так сказать, уверенность, что это сделал не Коронотов?

Я был в доме и видел лично…

Вы были в доме Василева и видели, что дом поджег не Коронотов? — отчетливо выговаривая каждое слово, спросил Киреев.

Да-

Значит, это сделали вы! — теперь уже очень быстро отрубил Киреев. И показал на лист бумаги: — Пишите.

Перо, как пика, ткнулось в лист бумаги. Крупная капля чернил расплылась вокруг.

Я? — в ужасе выдохнул Лакричник, совершенно не зная, чем и как отвести такое неожиданное обвинение. В самом деле, кто может подтвердить, что дом Василева поджег не он, не Лакричник, если сам он сейчас признался, что в момент поджога был в доме?

Ты поджег, — беспощадно рубил Киреев, — пиши. Сейчас же пиши и расписывайся.

Не я…

Ты!

Нет, не я…

Значит, тогда Коронотов!

Всевышним клянусь, — закричал Лакричник, вскакивая, — поджег сам господин Василев!

Старая песня! Ложь! За нее ты ответишь.

— За что же отвечать? Правду истинную вам говорю… Он трясся в мелкой дрожи. Тьма обступила его со всех

сторон… Погубят все равно! Не этот, так в Иркутске. Где выход?.. И вдруг словно озарило его изнутри…

Господин Василев в этом сам мне признался… И при свидетелях. В личном присутствии Клавдии Андреевны Окладниковой, живущей у него в услужении.

Теперь Киреева словно обухом хватило по голове.

Признался? Как? Тебе признался сам Василев?

Да, самолично признались. И, чтобы я молчал, забывшись, в присутствии Клавдии Андреевны деньги мне предлагали, — крепнущим голосом сказал Лакричник.

Он подумал, что сразу же пойдет к Клавдее и вымолит, выползает у нее обещание подтвердить, что она видела и слышала, как Иван Максимович выскочил за Лакричником на крыльцо и как он его уговаривал…

Киреев резким рывком выдернул и вновь захлопнул ящик письменного стола. Хорош тоже гусь этот Иван Максимович! Признался фельдшеришке, а теперь в безнадежном деле у него, у Киреева, помощи просит. В таком случае пусть сам и выпутывается. Служебная репутация ему, Кирееву, дороже, чем личные симпатии. Притом существует же и контроль! Попробуй поверни дело не так, когда оно связано еще и со свидетелями! Сберечь мошну Василеву, а самому потом потерять место?.. Слуга покорный!..

Глаза Киреева стеклянно похолодели. Сухо и официально он глянул на Лакричника, словно вообще только сейчас начал с ним разговор. Вынул из папки его донесение, показал.

Я пригласил вас, господин Лакричник, вот по какому поводу. Это вы писали?

Лакричник узнал свой почерк.

Да, это я.

Возьмите бумагу и письменно объясните точнее, чем вы подтверждаете соучастие врача Мирвольского, а не ваше лично, в преступлении Елизаветы Коронотовой.

Лакричник заерзал на стуле. Киреев смотрел на него выжидательно. Лакричник умоляюще прижал руки к груди.

Точнее я изложить не могу…

Киреев перегнулся к нему через стол и свистящим шепотом выругался. Потом встал, раскрыл дверь своего кабинета и приказал вытянувшемуся перед ним в струнку жандарму:

Вывести! И дать ему коленом…

15

На переезде через полотно железной дороги Порфирий повстречался со скачущей парой лошадей, впряженных в легкий ходок с плетеным кузовком. Кони испугались вдруг появившегося из темноты человека, прянули назад, едва не перевернув тележку. Обнесенный столбиками из нарубленных рельсов, узкий въезд не позволял лошадям развернуться. Они запутались постромками среди столбиков, храпели и долбили землю копытами. Порфирий стоял посредине переезда, пе понимая, что случилось. Он даже сделал вперед несколько шагов, чтобы помочь кучеру. Кони забились еще сильнее.

Эй! Кой там черт стоит на дороге? — услышал Порфирий и догадался, что это относится к нему.

И тут же из сумерек выплыла высокая, плечистая фигура и надвинулась на него.

Говорят тебе — с дороги сойди! Кто ты такой?

Домой иду… — проговорил Порфирий. Он узнал этого человека: когда-то он рыл во дворе у него колодец. — Это я, Тихон Астафьевич.

Кто это «я»?

Коронотов я.

Какой Коронотов?

Порфирий… Колодец я рыл у вас.

Колодец? Ах, вон кто! Да что ж это тебя два года не видать было? Бродяжил, что ли? Ходили тут всякие про тебя разговоры. Гляди-ка, волосами как оброс…

Мимо них, держа под уздцы, кучер провел лошадей, все еще храпящих. Жалобно выкликнул:

Тихон Астафьевич, едемте. Все руки мне повывертел жеребец.

Сбивая каблуками с насыпи мелкий щебень, Тихон Астафьевич поднялся на косогор и вспрыгнул в ходок. Кони сразу понеслись галопом.

Порфирий прислушался к затихающему топоту копыт.

«Всякие, говорит, ходили разговоры, — подумал оп, припомнив, как ушел из дома. — Конечно, всякие…»

Стало совсем темно. Правее, в низине, блестели огни Шиверска. Прямо впереди угадывался глубокий распадок, заросший черемушником, Уватчик, а за ним… За ним его заимка. Порфирий пошел напрямую, ломая и отводя в стороны мешающие ему кусты.

Вдруг он остановился. Отсюда было вовсе недалеко — только спуститься в распадок к Уватчику и вновь подняться в гору. А там тропинка приведет домой… Он ощупал себя, изорванную, всю в заплатах рубаху, косматую голову. Хотел постричься в Тайшете, а получилось…

«Зарос волосами. Обрезать бы их где… Тоже, приду к Лизавете! Люди приходят в дом с подарками. А у меня для нее подарок какой?»

19
{"b":"284676","o":1}