Полковник кашлянул. Лиза быстро повернула голову к нему. Нет, он ничего не спросил. Перевернул лист бумаги и сделал на нем пометку карандашом. Прошло еще пять минут, десять…

…Окно выходило в открытое поле. Пересекая его, вьется узкая проселочная дорога. Наверное, сейчас Лиза пойдет именно по ней. Куда идет эта дорога? Да не все ли равно, куда? Из тюрьмы — вот что главное… Из березничка па дорогу вышла женщина. Потом выскочила маленькая коротконогая собачонка и покатилась вдогонку за ней. Какая забавная!.. Лиза совсем повернулась к окну, прильнула лицом к стеклу… Догнала!.. Догнала… Скачет вокруг, бросается на грудь к женщине, не дает ей ходу… Вот бы она задержалась немного, и Лиза пошла бы с ней вместе… А собачонка… собачонка-то какая смешная. О!.. О!.. Лижет хозяйке руки… Своим шершавым языком… Хорошо это… Хорошо. Как приятно, когда так собачонка возле тебя… Лиза тихо и радостно засмеялась. Ой, да что же это такое? Ведь не дает!.. Ну, никак не дает человеку и шагу ступить!.. Лиза не чувствовала стекла перед собой, — она словно была уже там, за окном, купалась в ярком, радостном солнечном свете, бежала по мокрым зеленям…

Коронотова, ты на сколько лет была осуждена? Не сразу даже Лиза поняла, откуда этот голос. Кто и

почему ее об этом спрашивает? Она с трудом оторвалась от окна.

— На пять лет, — сказал она, улыбчиво глядя на добродушного седого полковника.

Ты полностью отбыла свой срок наказания?

И сразу свет померк в глазах у Лизы. Так неужели? Неужели действительно произошла ошибка? Разберутся — и снова вернут ее в камеру… О боже! Как ответить?

Нет, я не отбыла, — с усилием сказала Лиза.

И вдруг ей стало страшно, что она сама себя сейчас погубила. А что, если срок уже окончен? Или хотя и по ошибке, но все же собирались выпустить ее?

Не отбыла, — повторил полковник.

Не знаю… может, я и сбилась.

Нет, ты не сбилась. Тебе действительно по приговору положено сидеть еще полгода. Но дело в том, милая, что мы разобрались и установили твою невиновность.

И опять радость наполнила Лизу: что-то произошло такое, что решили ее отпустить.

— Верно… Верно, ни в чем не виновна я.

—'.Как получилось? Тебе сунули в сундучок запрещенные книжки. Что ж, это бывает, — продолжал полковник, поглядывая на свои заметки, — прокламации наклеивают на заборы, разбрасывают по дворам, но кто это делает, не всегда известно. Не понимаю, как можно было поставить в вину тебе эти брошюры? Дверь вагончика ведь не была закрыта?

Нет. Забыла я замкнуть ее, — с готовностью сказала Лиза: надо во всем соглашаться.

Как ласково разговаривает этот полковник! Совсем не так, как Киреев тогда, на первом допросе, и потом здесь, в Иркутске.

Ну вот, видишь, милая, а тебя обвинили. Ты, конечно, даже не читала этих брошюр?

Нет, не читала.

И если бы тебе их не подбросили, а дали в руки, ты бы их не взяла?

Нет, не взяла бы.

Этот вопрос поставил Лизу в тупик. Она почувствовала в нем какую-то ловушку, по в чем ловушка — понять не могла.

Почему не взяла бы? — с ласковой настойчивостью еще раз спросил полковник.

Ну, потому, что в них… плохое написано, — это уже трудно было сказать, но сказать было нужно.

А откуда бы ты узнала, не читая, что в них плохое написано?

Вот она где, опасность… Лиза теперь немо смотрела на полковника. Но он словно и не заметил ее замешательства.

Нет ничего зазорного, если бы даже ты и прочитала, — по-прежнему ободряюще-ласково говорил он. — В самом деле, нельзя узнать содержание книжки, не прочитав ее. Важно, как бы ты поступила потом. Ну, как бы ты поступила?

Я… я… — все труднее становится отвечать. Ну, зачем он задает такие вопросы? Ведь если они считают ее невиновной и отпускают на свободу, зачем ее спрашивать об этом?

Ты отнесла бы и отдала эти книжки начальству или в полицию, — утвердительно, словно диктуя Лизе урок, закончил полковник.

Да… — так ответить было легче всего.

Ты очень правильно рассуждаешь, милая. И это меня еще раз убеждает в полной твоей невиновности. Ты заслуженно получаешь свободу. Вернешься к семье. У тебя есть дети?

Да.

Кто?

Сын.

Один?

Да.

А сколько же у тебя всего было детей?

Только один и был, — и Лиза почувствовала, что и эти все вопросы задаются ей неспроста.

Как один? Но ведь одного ребенка ты убила?

Я не убивала. Он живой. Я подкинула его.

Но ты сама подписала свое показание!

Солгала…

Почему?

И опять это в лоб: почему? И опять Лиза молча смотрела на полковника.

Почему же ты солгала?

Надо было отвечать. Но зачем, зачем все эти вопросы?

Чтобы в тюрьму с собой не нести.

Полковник сидел прищурясь и глядя куда-то вбок. Ответ Лизы был для него неожиданным. Он был уверен, что Лиза действительно убила ребенка. Иначе зачем бы ей в этом сознаваться? Ведь это признание добавило ей несколько лет тюрьмы. Она солгала, чтобы ребенка в тюрьму с собой не нести? Логично… И тогда, если она так любит ребенка, это облегчает ему задачу.

Лиза, похолодев, ждала, о чем еще ее спросит полковник.

Я понимаю твои чувства матери. Ты поступила правильно. Ты очень любишь своего сына?

Лиза на мгновение задумалась. Нет, она отвечала сейчас не полковнику, она отвечала себе, своей совести, своему сердцу:

Очень!..

И ей сразу представилось, как, возвратившись домой, она прежде всего отберет своего Бореньку у Ивана Максимовича. Жить вместе с сыном… Со своим сыном… Слышать его голос. Теплое дыхание у щеки, когда он будет ей в ухо шептать маленькие ребячьи просьбы…

Я надеюсь, что никогда больше в тюрьме ты не будешь?

Нет, никогда! — Лиза сама в это твердо верила: теперь она так не сплошает. И только бы скорее, скорее отпустил ее этот седой, с добрым сердцем полковник, только скорее выйти бы за ворота, на светлую зелень лугов, на примоченную пролетевшим дождем дорогу…

И я думаю, — удивительно ровен все время был голос полковника, — я думаю, что все сказанное тобой — это от чистого сердца? Это истинная правда? Ребенок твой жив, и ты не детоубийца?

Да, да, — торопясь, подтвердила Лиза. Ах, как он тянет, как он тянет! Скорей бы.

…Я также уверен, что обвинили тебя и в революционной деятельности совершенно напрасно. И ты, конечно, преданно и честно будешь служить государю-императору? — Он повернулся вполоборота к портрету и показал на него Лизе пальцем.

Да, да, — опять сказала Лиза.

Теперь скажи: куда тебя направить отсюда?

Домой… — хмель этого слова кружил ей голову.

В город Шиверск?

Да.

Хорошо, — полковник обмакнул перо в чернила, приподнял его над столом. — Ты свободна. А когда приедешь домой, ты явишься к господину Кирееву — помнишь его? — и скажешь, что будешь всемерно ему помогать. Поняла?

Как помогать?

Ну, узнаешь или услышишь что-нибудь такое: кто против царя говорит или запрещенные книжки читает, другим раздает, где тайно собираются царем недовольные… Придешь, предупредишь…

Горькая слюна наполнила рот Лизы. Что? Что это такое? Ей предлагают стать доносчицей, провокатором?.. И это… это цена свободы?

Нет… Я не могу… — побелевшими губами сказала Лиза.

Что «не могу»? — спросил полковник.

Не умею я это… — голос у Лизы совсем погас, она пе нашла сразу, что ей еще нужно сказать.

Не умеешь? Ничего. Тебе расскажут. Вот, поставь здесь свою фамилию, — и он пододвинул к ней заполненный четко и крупно листок бумаги.

Пестрые строки запрыгали перед глазами Лизы. Она улавливала в них только отдельные слова: «…нижеподписавшаяся… обязуюсь… в тайне… сохранить… Сообщать… замыслы… Все, что станет известным… Если нарушу… отвечать… всей строгости…»

…Долг каждого русского человека — служить государю, заботящемуся о счастье народном… — услышала Лиза будто сквозь вату.

В руке у нее очутилось перо. Не сама же она взяла? Кто ей подал его? Почему оно оказалось зажатым в ее руке? Седой полковник смотрел на нее выжидающе. Лиза наотмашь швырнула ручку.