К тому времени мины успели основательно поработать в лесу, открыв перед глазами Арви такие места, которые были до того укрыты от него листвой. И это помогло ему разглядеть наконец яму русского, выкопанную позади двух толстых сосен, уже искромсанных наполовину пулями и минами, а в яме — пулемет, направленный влево, на переправу, и между стволами сосен — автомат, смотрящий прямо через болото. Но вместо окровавленного трупа русского Ивана он увидел его живую русую голову, прильнувшую к прицелу пулемета, в то время как руки его спешно заправляли в пулемет новую ленту, ту самую, что принесла ему желтоволосая девка. Волосы его были всклокочены, и в них застрял разный мелкий лесной сор, вперемешку с иглами сосны и клочьями мха, но он были жив и здоров.
На этот раз Арви не раздумывал долго. Не видя пользы от своего крика, он применил иное. Страшное дело надо было прервать как можно скорее, и он попытался сделать это. Выхватив нож, он взял его за кончик лезвия и метнул в русую голову, стараясь попасть ниже уха. Когда-то он умел попадать довольно точно ножом в цель метров за десять, а тут было не больше восьми. Но получилось так, что от резкого движения сучок под его ногой подломился, и он полетел вниз. Сам-то он не упал, удержанный поясом, которым привязал себя к стволу, но рука из-за этого сделала неверное движение, и нож вонзился в ствол сосны на целую ладонь выше головы русского. Тот скорее почувствовал, чем услыхал среди стального грохота и рева сухой короткий звук входящего в дерево лезвия возле своей головы. Но, почувствовав, он сразу же поднял вверх глаза и моментально определил по положению ножа, откуда он мог прилететь. И, определив это, он повернул свое лицо в сторону Арви.
И тут Арви увидел, что это был совсем еще молодой парень, гладко выбритый, худощавый, и что глаза у него были темно-серые, слегка тронутые голубым цветом. И ничего не было в нем приметного, в этом парне, если бы сквозь голубовато-серый цвет его глаз не проглянуло что-то настолько жуткое, от чего даже у Арви тронуло холодом затылок. Да, Илмари был прав, пожалуй. Не стоило их задевать. Но кто же знал, что в них пробудится такое! На первый взгляд все они выглядели способными терпеливо и покорно принять все, что на них обрушилось. Ну и принимали бы на здоровье! Зачем было им пытаться идти против судьбы? Страна их, правда, убавилась на изрядную долю. Ну и что же? Неужели им так трудно было примириться с этим и отойти за Урал, к чему их заранее обязывал их кроткий, незлобивый вид?
И этот парень тоже. Зачем он ударился в такое дело? Принял бы все безропотно и не потерял бы теперь свою Машу и ребенка. А ведь и он, должно быть, в мирное время был полон доброты и задумчивости. По вечерам он ходил, наверно, со своей Машей куда-нибудь на берег озера и мечтал с ней там, как у них водится, о коммунизме, который они вместе собирались построить. И глаза его в то время тоже были похожи на вечернее озеро. А теперь в них кипела буря и сверкали молнии. Да, не следовало, пожалуй, такой народ затрагивать. Только на одну секунду остановились эти глаза на Арви, и для него стало ясно, что спасения ему не будет, если останется в живых этот задумчивый русский Иван.
Но он мог еще и не остаться в живых. Как-никак две-три секунды он потерял, взглядывая на Арви и на нож. А за эти секунды гитлеровские ребята успели прорваться так близко к перелеску, что пулемет его мог не успеть справиться с ними. На этот раз тут подобрались, кажется, самые грозные каратели, рослые, сильные, с решительными лицами, готовые сокрушить перед собой все. Они двигались быстро, как могли, ведя на ходу из автоматов огонь в сторону русского и кидая в него гранаты, и, кажется, не было на свете такой силы, которая могла бы их остановить. И вдруг встала перед ними такая сила. Она ударила им трескучим огнем прямо в лицо, в грудь, в ноги. Она переламывала их пополам, заставляя валиться, корчиться, кататься по грязи, окунаться в эту грязь и, орать страшными голосами в предчувствии неотвратимой смерти. Арви не мог смотреть на это и закричал что было силы:
— Стой! Не смей! Перестань, сволочь! Довольно крови! Опомнись! Довольно крови, я говорю!
Но тот все бил и бил по ним, уйдя в это грозное дело всем своим русским сердцем. И Арви ничего больше не мог сделать. Ремень крепко держал его, прижимая спиной к стволу березы. Он попробовал вывернуться из ремня, так чтобы обхватить руками ствол, — и не мог. Он попробовал дотянуться рукой до сучка над своей головой — и не мог. Он попробовал нащупать что-нибудь ногами, но на их уровне ствол березы не имел сучков. И он только попусту дрыгал ногами и руками, как жук, приколотый к стене. Его ребра ныли от боли. Они оказались так туго перехвачены ремнем, что он готов был плакать от злости и обиды. И он заскрипел зубами, видя, как быстро тает вереница наступающих, несмотря на сильную огневую поддержку. Все меньше оставалось среди них способных держаться на ногах, и все больше оказывалось ползающих и тонущих в грязи. Один здоровенный детина уже совсем было выпрыгнул из грязи, протягивая руки к ближайшим сучьям перелеска, но и он вдруг ткнулся носом в сырой грязный мох.
И как он закричал, когда понял, что наступил его конец! Ах, как он закричал, катаясь по мху у самого края омута, который уже миновал! Все леса и болота вокруг заполнил он своим криком. Можно было подумать, что повалили на землю крупного зверя небывалой породы и начали перепиливать зазубренным ножом его горло и никак не могли перепилить, а он катался по вязкой земле и визжал от страшной боли. И визг его пронизывал все вокруг. Арви не мог слушать его воплей. Он весь дрожал, болтаясь на своем ремне, и тонкая береза дрожала вместе с ним. Он кричал так пронзительно, этот грозный каратель, пожелавший вершить суд на русской земле, что заглушил на время все остальные звуки леса. Не стало слышно ни стрельбы автоматов и пулемета, ни разрывов мин — так силен был его крик. Он висел над ними, он покрывал их. Он покрывал все звуки мира, и уши грызла боль от его проникновения. Он ни за что не хотел поверить своей преждевременной кончине, этот по-новому сделанный герой, приученный совершать свои подвиги позади линии фронта. Он был такой большой, румяный и здоровый. Он еще очень долго хотел жить. Ведь он собирался завоевать, кроме России, еще и Азию, и Африку, и Америку. А тут его заставили так обидно умереть, уткнувшись рылом в грязь.
Да, Илмари был прав, пожалуй, говоря насчет ошибки. Он кое-что все-таки понимал, этот старый умный дурак. Не стоило затевать войны с русскими. Не стоило. Война — это несчастье для народа! Она приводит к тому, что пожилой, достойный уважения человек болтается, как дурак, на стволе березы, прихваченный ремнем, и без толку дрыгает ногами, а вокруг него осатанелый мир извергает огонь и грохот. Но кто же знал, что они себя так поведут? И если они такое же творят на каждом из трех тысяч километров, составляющих линию фронта, то ничего доброго это не сулит ни одному из тех, кто вызвал их на совершение таких дел. Не следовало вызывать их на это. Ведь с ними можно было все улаживать миром, о чем не раз твердил Илмари Мурто. А теперь попробуй их удержать. «Зачем было доводить русского до такого состояния, когда руки его потянулись к оружию и начали убивать? Это был глупый просчет, от которого теперь жди беды. Кем бы ни был он в мирной жизни, но на войне он обязательно вспоминал, что родила его очень большая, богатая и сильная страна, которая не разрешала никому из своих сынов быть слабым и трусливым. Враги своим вторжением в его земли только помогли ему вспомнить об этом и тем самым повредили самим себе. Нельзя доводить русского до такого состояния, когда цвет мирного озера в его глазах сменяется цветом полыхающих молний.
Арви не мог больше висеть на ремне. Он задыхался и начинал стонать понемногу. Пряжка так надавила ему на ребро, что оно готово было треснуть. От страшной боли у него помутилось в голове. Надо было кончать с этим. Не мог он долее любоваться сверху на эту кровавую кашу, которая варилась там, среди болота. И пока лес вокруг него орал зверем и раскалывался пополам, пригибаясь вершинами к земле, он достал из кармана бритву. Все вокруг него было порождением сна, занесенного сюда из каких-то неведомых для земли мест, и только боль в ребрах была настоящей. И сквозь этот недоступный для разума нездешний сон он успел еще увидеть, как надломились и рухнули обе сосны, обдав его дымным ветром от своих близко мелькнувших вершин, как проскочили, наконец, в перелесок, давя друг друга, четверо гитлеровских молодцов и как русский, не обращая на них внимания, продолжал срезать огнем пулемета всех остальных, оседлавших болото. Далее Арви не мог терпеть. Проведя бритвой по туго натянутому ремню, он полетел вниз.
