Одно время Арви стал надеяться, что работник и работница между собой поженятся и тогда арендуют у него наконец мой дом, сделавшись, таким образом, его пожизненными работниками. Но они не поженились. Они не нравились друг другу и по воскресеньям уходили гулять в разные деревни. Тогда он уволил работника, переложив на меня всю его работу, а на мое место к шерстечесальным машинам снова взял малолетнего мальчика-сироту.

Так он был устроен, этот Арви Сайтури, что не мог долго терпеть, чтобы доходы его топтались на месте, не получая прибавления. И вот он увеличил их, заменив платного работника бесплатным и взяв еще одного бесплатного. И снова голова его завертелась во все стороны на жилистой шее, выискивая глазными щелями новые прибавления и новые доходы.

Но я не собираюсь вам рассказывать об Арви Сайтури и его доходах. На черта мне нужно этим заниматься! Как будто и без того не найдется у меня, о чем вам поведать, когда придет наконец для этого время. Что мне Арви Сайтури! Ошибкой была вся моя жизнь у Арви Сайтури, и лучше о ней не вспоминать. Я несколько лет подряд пахал ему землю даром. Вначале он говорил, что я должен отработать ему долги моего отца. Потом он стал говорить, что в скором времени выделит мне участок на своей земле, как выделил Турунену и Ванхатакки. И я старался как мог, дожидаясь этого счастливого дня. Но я напрасно надеялся. Ничего не собирался он мне выделить.

Из чего мог он выделить? Земля, арендованная им у монастыря, уплыла из его рук сразу по истечении срока аренды. Не желая ежегодной возни с арендной платой, которая не всеми добросовестно вносилась, монастырь продал эту землю господину Линдблуму в Алавеси почти за ту же цену, за какую сам когда-то приобрел ее в диком виде от его покойного отца. А Сайтури прозевал эту сделку, несмотря на свою подвижность, и снова оказался в пределах одного лишь Кивилааксо, где ему было тесно и душно с его склонностью без конца расти и шириться.

Откуда мог он выделить мне землю? Кивилааксо нельзя было раздвинуть. Я все в ней распахал, что только поддавалось распашке, даже тот участок, где когда-то стоял домик Асты, превращенный позднее у Турунена в баню, даже то место на берегу, где Арви собирался строить новые дачи, и даже песок с камнями возле моего родного дома, такого недоступного для меня. Ничего не мог он мне выделить. Разве что кусок озера, на дне которого уже поселился навеки мой отец.

С другой стороны, не так уж мало было ему отпущено богом. Сорок три гектара земли входило в его владения, если считать ее вместе с болотом и лесом, прилегавшими к землям Турунена и Ванхатакки. Вполне мог бы он выделить мне гектаров пять заболоченного леса, не обижая себя и своей семьи, которая состояла только из четырех человек: самого Арви, его матери, жены и маленькой дочери. Но так уж были устроены его руки, что они охотнее брали, чем давали. Может быть, это перешло к нему в кровь от его отца или от матери, тоже не упускавшей случая отложить себе что-нибудь на черный день. Например, клубки шерсти, накопленные ею, уже не помещались в чулане. Однако она все еще пыталась намотать себе хотя бы небольшой клубок от каждого очередного заказа, и Арви стоило большого труда заставить ее вернуть этот клубок, чтобы не опозорить себя перед заказчиком.

Впрочем, эти заказы стали поступать к нему почему-то все реже и реже и скоро совсем прекратились. Какой-то застой надвигался на хозяйственную жизнь Суоми, и Арви заметался в тесноте своих сорока трех гектаров, ворочая головой направо и налево в поисках новых доходов. Но ни справа, ни слева доходов не предвиделось. С одной стороны, крепко держались за участки своих отцов Ууно и Оскари. А с другой стороны, не менее крепко сидели на своих местах Пентти и Ахти. Попытаться вытеснить Пентти — значит получить нож в бок. Пентти не потерпел бы обиды, хотя и был молчалив. А молчал он постоянно оттого, что ему просто некогда было разговаривать. Трое девочек было у него понаделано с Орвокки. Чтобы прокормить и одеть их, ему приходилось работать, как дьяволу, у себя на пяти гектарах каменистой земли и у чужих, забывая о том, что есть во рту язык для разговоров. А что касается Ванхатакки, то его даже выгодно было не трогать на том крохотном участке, которым он владел. С этого участка его легче было привлекать на временные работы, что Арви Сайтури и делал в нужных случаях.

У него было вдоволь свободного времени, у этого Ванхатакки. Жил он по-прежнему одиноко, хотя по возрасту уже приближался к сорока годам и некоторые зубы уже покинули его рот. И оттого, что он жил одиноко, и оттого, что обрабатывать ему не было нужды более двух с четвертью засоренных камнем гектаров, у него оставалось вдоволь свободного времени, чтобы сидеть вечерами на ступеньках своего маленького крыльца с трубкой во рту.

А когда к нему подсаживался с такой же трубкой хмурый и усталый Пентти Турунен, он говорил ему своим натужным голосом:

— Обещал дать кусок болота.

И Пентти, всегда желавший ему добра, переспрашивал участливо:

— Обещал?

— Обещал.

Они дымили некоторое время молча, сплевывая с крыльца каждый в свою сторону, и потом Пентти снова его спрашивал:

— Когда?

А Ванхатакки отвечал с натугой в голосе:

— Не знаю… Говорит, скоро.

— Дай бог.

И опять они сидели молча, только изредка крякали и сплевывали каждый в свою сторону, пока не угасала заря.

Но постепенно они перестали говорить о куске болота, потому что дождаться обещанного от Арви Сайтури было не так легко. И тогда они просто так сидели рядом и курили. Только изредка почерневший и высохший от работы Пентти Турунен говорил задумчиво:

— Н-да.

И Ванхатакки вполне соглашался с ним, повторяя своим натужным голосом:

— Да…

Но, видя, должно быть, что даже такой разговор не приносит им никакого толку, они скоро совсем перестали разговаривать и сходились только для того, чтобы молча посидеть рядом и выкурить свои трубки. И когда они сидели так на верхней ступеньке маленького крыльца Ванхатакки и смотрели прямо перед собой, то можно было подумать на первый взгляд, что сидят рядом два очень мудрых человека, проникающие своим взором бог знает в какие отдаленные пределы человеческой судьбы. А на самом деле никуда они не проникали, вперяя глаза только в свои собственные маленькие участки земли и видя от своего крыльца не далее усадьбы Арви Сайтури.

Я тоже напрасно ждал от Арви Сайтури земли и слишком поздно понял это, несмотря на свой большой ум. Только тогда я сообразил это, когда пришло мое время отбыть свой год в солдатах. Бездельничая в казарме города Корппила, я перебрал в памяти проведенные у Арви годы и вдруг спохватился, что работал у него все время бесплатно — за одну лишь одежду, пищу и крышу над головой. И там же я понял разницу между настоящей работой и ненастоящей.

Говорят, что жизнь солдата трудна. Нет, это сплошное безделье после работы у Арви Сайтури. У него я не тратил впустую ни одной минуты. Все они шли на дело. Даже идя на обед с покоса или пашни через его поля, и не просто шел, зевая по сторонам. Я нагибался, подбирал выглянувшие на поверхность земли мелкие камни и нес их к меже, я подправлял разваленные ветром копны сена, подбирал оброненные на жнивье колосья, подгребал мимоходом граблями у гумна разрытую курами груду мякины, колол мимоходом на дворе Арви дрова для кормовой кухни и даже подтаскивал туда с десяток ведер воды из колодца, если была в том нужда, мимоходом подбрасывал в конюшню сухой подстилки и сена на ночь, вычищал от мусора желоба для воды, мимоходом выкидывал навоз, мимоходом затаскивал со двора в сарай телегу, сенокосилку, плуг или борону, проверял хомуты и сбрую, нужные мне для очередной запряжки, мимоходом прокладывал зимой лопатой дорожки между хозяйственными постройками сквозь наметенные за ночь сугробы, мимоходом заносил в дом к большой хозяйской печи три охапки дров и тогда только садился за стол.

Все это и многое другое не считалось работой у Арви Сайтури. Он приучал делать это мимоходом, на пути к основной работе или на пути с работы. И все это надо было делать быстро, чтобы не отнимать времени у основной работы. Но и основная работа делалась быстро, и передышек на ней тоже не полагалось. Только лошади имели право на передышку. А когда я давал им передышку где-нибудь на пашне, то сам не пользовался этой передышкой. Сам я в это время проходил повторно по бороздам и поправлял руками плохо отваленные плугом пласты земли, попутно относя на межу вылезшие наружу мелкие камни, или же натирал куском свиного сала животы лошадей, чтобы их не так ели оводы и мухи, или приносил лошадям воды из болота.