— Ерунда. Там с вами был Аксель. Обошлись бы без меня. Но с такими мерзавцами надо поступать круто и решительно, без всякой жалости.

— Вот в этом у меня с вами полное совпадение взглядов. Остается лишь распространить это совпадение на все другое.

Они опять посмеялись немного, после чего Антеро сказал:

— А вот и мои ребята. Они дожидаются меня, где мы условились. Не составите ли нам компанию?

Но Юсси ответил:

— Благодарю. И за справку благодарю. Теперь я могу не задерживаясь ехать дальше по своим кожевенным делам. Будьте здоровы!

И они не задумываясь пожали друг другу руки — бывший член «Суоелускунта» и коммунист. А я не успел даже подскочить к ним поближе в этот момент, чтобы напомнить им также о том человеке, имя которого они несколько раз упомянули. Когда же я спохватился, один из них уже удалялся в сторону вокзала, а другого тянули к садовой скамейке его товарищи, среди которых я различил сквозь белые ночные сумерки знакомые лица двух рабочих, строивших весной на скалистой сцене летнего театра половинку водяной мельницы.

Я не знал, с какой стороны подойти к ним, и, когда чуть приблизился к скамейке сзади, один из рабочих сказал:

— Ну, рассказывай, что у вас новенького. Все здоровы? Хозяин с вашими требованиями смирился? А того заморского типа не раскусил еще?

И Антеро ответил:

— Нет. Я предложил это сделать полисмену.

— Правильно. С кого же и начинать, как не с полиции? Если ей доверено быть опорой власти, пусть и оберегает ее от всяких подозрительных субъектов.

— Так-то оно так. Но оберегание власти придется нам, пожалуй, взять на себя. Полисмен оказался ненадежным. Он вернулся и сказал, что документы у приезжего в порядке. Кроме того, он находится под покровительством господина Муставаара. А у того финский паспорт. Вот какие дела.

Тут они все встали с места и отправились куда-то по своим делам. А я остался. Что мне было делать? Я уселся на той же скамейке, пропуская мимо себя гуляющую по бульвару публику. Не хотелось мне их догонять. Не очень-то приятно плестись вслед за чужими пятками. Да и не так уж весело было слышать лишний раз имя Муставаара.

Но я не собираюсь рассказывать вам про Муставаара. Будь он навеки проклят. Не о нем думал я, отправляясь на следующий день с автобусной остановки в Алавеси. А думал я все еще о том, что едва не покинул мою славную Суоми и что никто из финнов об этом, слава богу, не знает и никогда не будет знать. Поэтому так невозмутимы были их взгляды, скользившие по мне и по моему большому чемодану. А в Алавеси тоже взгляды людей не выражали при виде меня ничего другого. Я был для них тем же, чем был ранее. Я был для них Акселем-неудачником, который не годился ни на что иное, как бродить по Суоми, работая на чужих людей и сам оставаясь для всех чужим… Но пусть я был для них пока неудачником. Не беда. Пусть. Они не могли, конечно, знать, зачем принесло меня опять в эти места и зачем я так долго стоял на краю сельской улицы, поглядывая на ворота лесопилки Линдблума. Откуда им было знать, кого я поджидаю у этих ворот, если на заводе работало около полусотни таких же молодцов, как Антеро Хонкалинна? Поэтому так равнодушны были взгляды финских людей, скользившие по мне и моему чемодану, стоявшему у моих ног.

И только чужой человек не проявил ко мне равнодушия. Он сдавил мое плечо своей огромной ладонью и рывком повернул к себе. Мне понадобилось запрокинуть голову, чтобы увидеть его лицо, которое оказалось прямо над моим лицом. Но лучше бы мне не видеть его. Сверху на меня глянули два черных, бездонных глаза, которые я уже надеялся никогда в жизни больше не встретить. И пока я силился отвести от них свой взгляд, его рот, не похожий на рот, приоткрылся и выпустил только одно короткое слово:

— Сюда!

Я ничего не понял. Я только увидел автомобиль уже знакомого мне цвета перекаленного кирпича. Задняя дверца у автомобиля была открыта, показывая пустоту мягкого сиденья. На это сиденье и указал мне Рикхард Муставаара. Он сказал что-то водителю по-английски, и машина понеслась в Кивилааксо.

Не знаю, как все это назвать. Я не собирался работать на даче Муставаара, но стал работать. Все, что там уже было сделано, сделал сам Арви Сайтури. Другого человека, заслуживающего их доверия, они пока еще не разыскали. Я оказался таким человеком. Арви Сайтури сказал мне:

— Молодец! Дом я тебе поставлю в один месяц. Старый пришлось распилить на дрова. Но дрова твои.

Я ничего не ответил на это. Я не знал, что ответить. А он водил меня вокруг дачи и указывал, где копать ямы для новых елок и берез, которые предстояло доставить сюда из его леса, где выкладывать из камней основание для беседки, где разбить новые цветники и проложить новые дорожки.

Я все это делал. А дни мои проходили. Две сосны и одна береза, привезенные из леса самим Арви, не привились на новой почве. Я выкопал их и разрубил на дрова. В лесу я подготовил к перевозке в сад восемнадцать новых деревьев пятиметрового роста. Среди них было двенадцать густых елок с молодыми шишками, четыре березы и две сосны. Грузовая машина Линдблума с прицепом перевезла их в три приема, но для погрузки и выгрузки потребовалась помощь работников Сайтури.

Время для пересадки деревьев было выбрано самое неподходящее, но приходилось выполнять желание заморского господина и его молодой жены. Она была особенно нетерпелива, и едва я успел покрыть пространство, занятое деревьями, пластами лесного дерна и посыпать старой хвоей тропинку, как она уже появилась там, одетая в тесные зеленые трусики с широкими вырезами на загорелых бедрах. И пока я сажал привезенные в дополнение к высоким деревьям рябину, черемуху, иву и можжевельник, она подходила ко мне, растягивая в улыбке красивые большие губы, и, указывая пальцем то на одно из них, то на другое, спрашивала их финские названия. Я называл деревья по-фински, она повторяла мои слова, но тут же забывала их и на следующий день снова спрашивала.

Резвости в ней было как в молодой кошке. Но недолго, пожалуй, оставалось ей так бегать и прыгать. Полнота уже начинала закруглять и утяжелять в ней все женское, и, чтобы это не так бросалось в глаза, она носила туфли на высоких каблуках. В них она выбегала на песчаный берег озера и только там сбрасывала, прежде чем прыгнуть в воду. Купался с ней в паре чаще Муставаара, чем супруг. Но не похоже было, чтобы он позволял себе с ней какую-нибудь вольность. Да и она тоже не пыталась его на это вызывать. Она знала, что ей грозило за такие дела. И Рикхард Муставаара тоже знал. А еще лучше знал о том же самом их господин. Поэтому он так спокойно отпускал их вместе, не пытаясь даже за ними подглядывать. Он просто выгнал бы их при первом же подозрении. А без него что они оба значили? Вот о чем они помнили постоянно, этот стареющий рослый красавец и молодая желтоволосая красавица с длинными черными ресницами.

Основание для беседки я выложил по указанию Арви из колотых камней, закрепив их цементом, а самую беседку срубил по его же указанию из коротких смолистых бревен, придав ей вид крохотной финской хижины самого простого устройства. Все это делалось для молодой госпожи, как пояснил мне Арви. Для нее возвели на этом голом участке кусок финского дремучего леса с крупными обомшелыми валунами, упрятанными в самые тенистые места. Для нее по вершинам деревьев прыгали две молодые белки, пойманные еще весной старым Ахти Ванхатакки. И для нее же теперь соорудили в гуще этих деревьев беседку, имеющую вид хижины и установленную на маленькой скале, сделанной из колотых камней, откуда открывался вид на озеро.

Впрочем, беседка была сделана не только для нее. Принеся туда вечером по ее приказу круглый чайный столик из гостиной, я увидел с крыльца беседки мигающий за озером огонек. Я не обратил на это внимания, думая, что это случайный огонь какого-нибудь рыбака. Но, отойдя от беседки в сторону, я увидел идущего к ней Рикхарда Муставаара. Он торопился, поглядывая на свои часы. Поднявшись по деревянным ступенькам на крыльцо беседки, он зажег в ответ заозерному огоньку свой электрический фонарик и сразу же отступил с ним в глубину беседки. Я кинул взгляд через озеро, но уже не увидел огонька с того берега, хотя и вышел на самый край обрыва. Стало быть, он мигал из такого места, что был виден только с высоты крыльца беседки. И огонь Рикхарда из беседки тоже видел, наверно, только тот, мигающий с того берега, и никто больше. Вот какое еще назначение оказалось у беседки.