— Я уеду теперь.

Она ответила:

— Да, конечно, поезжайте. Теперь уж он дома.

Это она сказала про меня, но он пояснил:

— Нет, я из этих мест уезжаю на некоторое время. Нужно решать судьбу страны.

— Судьбу страны? Понимаю. — Она некоторое время молча смотрела на него, потом добавила: — Вам предстоит сложная и трудная задача. Но что же делать? Это веление истории. Желаю вам успеха.

И она протянула ему руку. Он очень осторожно подвел под ее руку свою ладонь и, не сжимая ее ладони, просто так обернул вокруг нее свои огромные пальцы, как бы создавая этим вокруг ее ладони броневую защиту. Сделав такую защиту, он прогудел потихоньку:

— Вот я и хотел… еще раз… чтобы сказать «прощайте».

Но она ответила ему:

— Разве вы навсегда уезжаете? Нет же? Так мы с вами еще увидимся не раз. До свиданья.

Он повторил за ней это слово и постоял в конце коридора, пока мы с Верой Павловной не свернули в столовую. Когда хлопнула наружная дверь, Вера Павловна задумалась на мгновение, не замечая детей, которые собирались в столовой на утреннюю молитву, потом быстро прошла в класс и, разыскав там на стекле окна чистое от морозных узоров место, стала смотреть на дорогу. Илмари быстро прошагал по дороге в сторону Корппила. Проводив его глазами, она снова задумалась и такой задумчивой оставалась весь этот день.

Но они напрасно сказали друг другу «до свиданья». Свиданья между ними больше не произошло. В январе к Вере Павловне приходила Каарина. Она отвела Веру Павловну в угол и спросила по-фински:

— Вы не имеете от него вестей?

Вера Павловна с удивлением на нее взглянула:

— От кого?

— От Илмари Мурто.

— Почему я должна иметь от него вести?

Каарина заплакала и сказала сердито:

— Почему, почему… Слепой надо быть, чтобы не знать этого.

Она ушла, не сказав даже прощального слова.

В середине февраля перед воротами приюта остановился отряд вооруженных лыжников. Не заходя на двор, они вызвали к воротам старшую женщину, которая руководила всеми делами приюта, и спросили ее:

— Красных не прячете?

Женщина эта, носившая всегда монашеское одеяние, степенно покачала головой и заверила их, что администрация приюта не собирается вмешиваться в дела финской страны, имея своей единственной целью сохранение уважения и дружбы к ныне существующей власти господина Свинхувуда. Вооруженный отряд, в котором находился также Арви Сайтури, прошел дальше, в сторону Алавеси, везя на маленьких санках пулеметы.

Но получилось так, что к Вере Павловне пришли ночью в трескучий мороз неизвестные люди, попросившие от имени Илмари Мурто оказать помощь двум раненым, которые не могли больше выдержать суровой лесной жизни в окружении врагов. Она не могла им отказать и устроила так, что раненые были доставлены тайком ночью в хижину Ивана, где и остались. По ночам она ходила помогать жене Ивана их лечить.

Очень скоро раненые пошли на поправку. Погода потеплела, и они готовились покинуть хижину Ивана. Но однажды ночью на двор приюта нагрянул тот же самый вооруженный отряд, в котором был и Арви Сайтури. Пока они обыскивали приют, Иван успел вывести обоих раненых в сторону леса. Они ушли прямо в болотную сырость, старательно обходя те места, где еще не растаял снег, чтобы не оставить следов. Но сам Иван попался. Его схватили и вывели на дорогу.

Среди схвативших его был приказчик Линдблума, с которым у него уже была когда-то стычка. Приказчик сказал: «А-а, собака!» и ударил старого Ивана по лицу. А Иван ответил. Тогда на него набросились другие и даже выстрелили в него. Но он к этому моменту сцепился с одним из них так плотно, что пуля попала в того, с кем он сцепился. Иван попробовал убежать. Но он был слишком тяжел и неповоротлив. Его догнали и свалили в канаву. Там его прикончили несколькими выстрелами, потом вытащили на дорогу и уже мертвого кололи ножами и топтали каблуками.

Женщины, ведавшие приютом, похоронили его потом на видном месте, с трудом вырыв с помощью старших мальчиков могилу в неоттаявшей земле. А снег в канаве еще долго сохранял красный цвет, пока не растаял до конца.

Веру Павловну и жену Ивана наши егеря увели в ту страшную ночь. Они собирались крепко наказать их за спасение жизни двух финских людей. Наша старшая женщина поехала наутро в Виипури, но в тех краях еще шла война, и ее вернули с дороги. Тогда она поехала в Корппила и оттуда послала куда-то телеграммы. Но телеграммы ничего не изменили. Вера Павловна и жена Ивана не вернулись.

И после этого у нас не стало уроков по русскому языку, арифметике и географии. Остались только уроки закона божия, которые нам продолжал давать русский священник, живший в Корппила. Но к середине мая и эти уроки прекратились, и тогда меня еще раз отпустили в Кивилааксо.

Каарина схватила меня в охапку, когда я появился возле ее домика, и в таком положении я находился большую часть того времени, что провел у нее. В таком же положении мне пришлось выслушивать от нее рассказы про то, как молодцы из «Суоелускунта» убивали и резали людей. На этот раз у нее накопился очень большой запас таких рассказов, и, кажется, она собиралась выложить мне их все до конца. В промежутках между рассказами она восклицала:

— Боже мой! Они убивали и убивали. Они шли и убивали. Как можно убивать столько народу! А в чем виноват народ? Разве народ может быть в чем-нибудь виноват?

Такие мудрые вопросы задавала она мне, который сам был полон вопросов. Я спросил ее насчет Илмари, и она сказала, прижав меня к себе еще крепче:

— О, не спрашивай! Если бы ты знал, что они с ним сделали! И все из-за Вейкко Хонкалинна, как мне потом рассказывали. Это он был против объединения с отрядом Ромпула, потому что отряд Ромпула призывал, видишь ли, к тому, чтобы не сидеть на месте, а перейти в наступление. Илмари тоже стоял за это. А Вейкко был против. Он говорил: «Нет приказа из революционного центра». А пока они так медлили, стоя под Корппила, туда нагрянули отряды Суоелускунта. Прямо через озера с севера. Пришлось им в лес уйти. Еще бы! Те настоящую выучку военную прошли у немцев, а этих кто учил? Тут бы им к отряду Ромпула прилепиться, где были храбрые ребята, знающие военное дело, да уж поздно. Окружили их и до самой весны держали в болоте. А тут еще немецкий батальон подоспел, подброшенный по железной дороге. Ромпула пробовал их выручить. И один из русских матросов даже крикнул им ночью с вершины скалы: «Эй, ребята! Держись! Идем на соединение!». Но в это время его подстрелили немцы. Говорят, будто он был хорошим приятелем Илмари и Вейкко и будто у него дома, в России, жена осталась с ребенком, которого он еще в глаза не видал. Он тут занялся финскими делами, а своего собственного сына сиротой сделал. А Ромпула так и не пробился к Илмари из-за немцев. Ему пришлось отступить к Виипури. Илмари и Вейкко были уже совсем без сил, когда их схватили в лесу. Их всего человек двенадцать уцелело из отряда к тому времени. Назначили наутро полевой суд. А на ночь бросили их прямо на цементный пол в машинном отделении лесопилки. Кинули им по куску някккилейпя, чтобы не умерли до утра, и весь вечер измывались над ними. Но к Илмари боялись подойти: такой он был страшный, хотя даже в сидячем положении с трудом держался у стены. Когда их назвали изменниками, он ответил: «А кто вы, отдавшие свою страну кайзеру?». Ему ответили: «А ты помалкивай, красная шкура. Тебе, конечно, не по вкусу, что немцы помогают нам добиться самостоятельности. Это мы знаем». А он спросил: «С каких это пор кайзеровские войска стали приносить самостоятельность той стране, по которой они шагают?». Ему ответили: «Ладно, умник. Завтра утром получишь на это полное разъяснение у наружной стенки». Он сказал «Еще бы. Такая уж ваша мясниковая тактика: убивать тех, кто борется за полную самостоятельность Суоми, и дружить с русскими офицерами, которые желают вернуть себе Россию в прежних границах». Ему ответили: «Много ты понимаешь о границах». А он сказал: «Нет, я понимаю, что пора, давно пора присоединить к Суоми Великороссию и Белоруссию, не говоря уж о Сибири». — «Это еще почему?» — «А потому, что все те края прежде были финскими». — «А ты-то на каком основании берешься это утверждать?» — «А на таком, что там тоже растут финские деревья: сосна, елка и береза. И вдобавок эти деревья очень нужны немецким баронам. Поэтому их нужно присоединить к Суоми». За эти слова Арви Сайтури ударил его рукояткой тесака по голове и отпрыгнул раньше, чем тот достал его рукой. Тогда Илмари сказал: «А для Арви Сайтури я бы еще присоединил Малороссию, которая незаконно владеет его степями из чернозема». Но если бы ты знал, что сделал после этого Арви, этот кровожадный зверь! Он попросился в ночную охрану, а сам пробрался ночью к спящему Илмари и стал бить его тесаком по голове. Он бил и приговаривал: «Это тебе за то, а это вот за то». Когда его оттащили, Илмари лежал без памяти, весь в крови. Его даже судить не стали утром. Думали, что мертвый. Судили тех, кого могли вывести наружу, и всех расстреляли. Вейкко тоже. Его младший брат убежал из дому в лес и сейчас еще прячется. А мать сама не своя. Это она помогла мне перевезти Илмари на санках в свою баню. Он пролежал у нас четыре дня, не приходя в себя. Те уже ушли с немцами на перешеек. Но за нами следили другие и, когда поняли, что он выживет, отправили его в тюремную больницу, чтобы подготовить к суду. Это в таком-то виде пришлось ему трястись на солдатской повозке до самой станции. Проклятый Арви! Как только бог терпит на земле такого изверга! Когда он появился тут, я кинулась, чтобы выцарапать ему глаза, а он отпихнул меня ногой и сказал, что я могу убираться хоть сейчас. Я не буду у него больше работать, но мне надо сначала найти Илмари.