Он ударился о землю боком и головой. Ударился не очень крепко, но все-таки на время словно бы окунулся в какую-то тихую черную муть, которая понесла его на своих волнах далеко от всяких земных ужасов. Однако очень скоро в глаза его снова проник свет жаркого солнечного дня, а в уши — рев и грохот. Поднявшись на ноги, он увидел, как четверо упитанных парней в серо-зеленых куртках подбирались к русскому. Сквозь кустарники и огрызки деревьев они стреляли по его яме из автоматов и кричали: «Русс, сдавайся!». Это были идиоты. Четыре желторотых глупца! Вместо того чтобы закидать его в яме гранатами, они собирались, кажется, взять его живьем. Они захотели взять живьем русского, на глазах которого только что убили его жену и ребенка! Четыре гитлеровских олуха с далекой немецкой земли!
Они думали, что русский не видит их, а он видел. Он хорошо знал, сколько их проскочило через топь, и был наготове. По их стрельбе он чувствовал, откуда к нему подбирается опасность, и когда они внезапно выросли на краю ямы, готовые прыгнуть в нее сразу с четырех сторон, черный ствол его автомата описал быстрый полукруг прямо у них перед носом. Арви услыхал короткий треск и увидел, как один из них упал, откинувшись назад, а второй переломился пополам в сторону ямы, куда и сполз, оставив на виду ноги в подкованных сапогах. А короткий треск получился у автомата русского по той причине, что иссякли патроны в его диске. Сообразив это раньше двух уцелевших врагов, он метнул свой разряженный автомат одному из них прямо в лицо и вслед за этим выпрыгнул сам, выдернув попутно из расщепленного пня сосны нож Арви.
Выпрыгивая в сторону четвертого врага, он одновременно нырнул под ствол его автомата, но все-таки не избежал от него хорошего заряда. Пули скользнули вдоль его спины сверху донизу, исполосовав на ней всю одежду и процарапав кровавые борозды на коже. Далее оба они покатились по земле, заслоненные от Арви стволами двух поваленных сосен, и по их яростному хрипенью и стонам он понял, что его нож не остался в бездействии. Эсэсовец, опрокинутый было разряженным автоматом русского, тоже перевалился к ним, вплетая в их возню новые проклятия и хрип.
Арви, прихрамывая, устремился туда же. Он знал, рядом с кем было его место. Но, обогнув мохнатую вершину лежащей сосны, он замер в неподвижности. Он увидел, как приподнялась над землей круглая голова с налитой шеей, уже отмеченная автоматом русского, и как она ударилась о лежащий ствол сосны затылком, приведя в содрогание все ее сучья и хвою. А над этой головой поднялась голова русского, чьи руки надавливали на горло врага с такой силой, словно отрывали ему голову от плеч. Пиджак и рубаха русского были изорваны в клочья, и на белой коже его тела смешались кровь, пот и грязь. Но проглянувшие наружу сквозь лохмотья одежды облитые кровью, напряженные мышцы его крупного тела не превращали его в подобие истерзанной жертвы, а как бы полнее выявляли глазу скрытые в нем силы, которым не видно было предела. Русский не заметил Арви, но Арви увидел белки его глаз и торопливо отступил под прикрытие зелени.
Опять на какие-то секунды стало тихо в лесу, и среди этой тишины послышалось новое чавканье сапог по грязи. Русский, пошатываясь, переступил через тело задушенного врага и выглянул из-за листвы. Через переправу торопливо перебирались четыре минометчика со своим оружием и сам офицер. Это были последние из полувзвода. Считая, что с русским наконец покончено, офицер приказал им идти вперед, а сам двинулся следом держа наготове пистолет. Но он не видел того, что творилось за той частью уцелевшей листвы, которая еще прикрывала яму. Под ее прикрытием русский спрыгнул на дно ямы, устланной опустевшими пулеметными лентами, и в тот же миг выпрыгнул из нее с двумя гранатами в руках.
Это были крупные гранаты, назначенные для разрушения танков, орудий и грузовых машин. Они были доставлены русскому партизанскому отряду вместе с разным другим снаряжением зимой на самолете, который ночью сел на заснеженный лед Пуссиярви и той же ночью улетел. Сдвинув предохранители у обеих гранат, русский высунулся из-за листвы на край перелеска и метнул их одну за другой в направлении переправы. Он высунулся для того, чтобы не промахнуться и не попасть в грязь, а гитлеровский офицер воспользовался этим и выстрелил в него три раза подряд.
Он собирался выстрелить еще и еще, но не успел. Гранаты взорвались. Они всегда очень быстро взрываются, эти русские гранаты, особенно в тех случаях, когда у кидающего хватает духу выждать секунду-другую после того, как он сдвинет предохранитель. Одна граната упала на чью-то мертвую спину, и один из минометчиков прыгнул к ней, чтобы отбросить в грязь, но в этот момент она взорвалась. Другая взорвалась, ударившись о ствол миномета. Это были очень сильные гранаты. Они не оставили ничего от всех пятерых и даже от некоторых мертвецов, оказавшихся в зоне разрыва. Но и русскому пришел конец. Все три пистолетные пули уже сидели в нем, и он тоже упал, упал еще до того, как взорвались на переправе его гранаты, пронесшие и над ним часть своих осколков. Он вывалился из-за кустов на мягкий зеленый край перелеска и больше не поднялся. Только его окровавленная лохматая голова сделала попытку оторваться от земли, чтобы бросить последний взгляд через болото, где уже нашли такой же конец его жена и ребенок, но, не одолев усилия, снова откинулась назад, оставшись неподвижной на солнцепеке среди зеленой травы и мха.
И на этот раз окончательно стихло в лесу. Уцелел только один Арви Сайтури — маленький, слабый финн, и то лишь потому, что оказался случайно в стороне от этой страшной битвы. Он вышел из-за кустов и приблизился к русскому. В нос ему ударил запах крови. На земле валялись люди, которым не суждено было больше двигаться. Черная трясина превратилась в кладбище. Все это сделал тот, кто лежал немного в стороне от остальных, открытый солнцу. Кровь и пот смешались вместе на его суровом лице. В крови было все его тело, и черт его знает, сколько дырок пришлось в нем сделать, прежде чем он свалился наконец.
Но теперь он уже не был страшен, и Арви смело остановился рядом, глядя на его раскинутые в стороны мужицкие кулаки. Арви даже тронул его слегка носком сапога. Он был мертв, совсем мертв, этот разъяренный русский, отправивший на тот свет три десятка откормленных Гитлером бравых парней. Он здорово потрудился, делая непривычное для себя дело, и вот получил отдых. Ему, изволите ли видеть, не понравилось, что кто-то сунулся в его мирную берлогу. Для его же пользы сунулись, чтобы привить ему, дураку, более разумный образ жизни. А он принял это за враждебное вторжение и начал поступать с незваными гостями сообразно силе и размерам своей земли. И вся планета вздрогнула, когда он отбросил плуг и потянулся к своей испытанной оглобле.
Оглобля эта, правда, имела не вполне свойственный ей вид. Она гремела железом и полыхала огнем, проявив неожиданно умение нести врагу гибель сотнями новых способов. Целыми лавинами железа проносилась она по русским равнинам, опрокидывая силы Гитлера, и тысячами крылатых смертей настигала его с небесной высоты. Такая на этот раз была эта оглобля, выкованная на их таинственном Урале, не ведающем оскудения в создании подобных диковинок. И такие это были люди, чьи плечи выдержали ее новый, непомерной ширины размах.
Но вот один из них лежал теперь в крови и лохмотьях у ног маленького Арви Сайтури, и грозные глаза его были закрыты навсегда. Трудно было уложить на землю такого медведя, но вот нашлась все-таки сила, которая уложила его. Арви оглянулся и прислушался, а потом ударил его с размаху носком сапога в бок и сказал со злостью:
— Ну, что! Достукался? Вот и ты лежишь теперь. Нашлась и на тебя управа. А я вот стою. Слабый, маленький финн, стою над большим, сильным русским. Что ты мне сделаешь теперь? Может быть, встанешь сейчас и меня тоже схватишь своей железной лапищей? Попробуй, встань! Я жду. Ну! Вставай!
И Арви еще два раза ударил мертвого Ивана сапогом в бок. Он хотел ударить и третий раз, но на третий раз у него не поднялась нога… То есть она поднялась и даже откачнулась немного назад, чтобы размахнуться и ударить, но не ударила и снова с большой осторожностью опустилась на свое место. Корни волос вдруг заныли на голове Арви Сайтури, и сами волосы шевельнулись под его солдатской кепкой. Мертвец действительно начал вставать…
