— Нашто, проходи сюда, посиди на кушетке. Я сбегаю к соседке. Тут недалеко. Попрошу молока для Гошки. Второй день ничего не ел ребенок. Побудь с ним. Я недолго.

Нарчо молча прошел в глубину комнаты и сел на лежак. Хозяйка, накинув большой платок поверх телогрейки, вышла. Ребенок шевелил губами, словно ему не хватало воздуха. От него шел острый кислый запах. Нарчо тоже почувствовал голод, но без разрешения Айтека не смел притронуться к еде. Вяленое мясо, вспоминал он, жарят на горячих углях. Шашлык получается особенный, хрустящий, ароматный, а если варят, то с картошкой и пшеном, да еще заправляют луком. Если добавить немного молока и мелко нарезанного чеснока, получается что-то вроде чахомбили. Это сойдет и за первое, и за второе. К такому блюду хорошо подать пасту — круто сваренную пшенную кашу, которая режется ломтиками после того, как остынет, или мамалыгу из кукурузной муки. Дали бы Нарчо волю, он бы приготовил такую еду, — пальцы оближешь, варежки вместе с нею проглотишь — не заметишь. О его кулинарных способностях, правда, никто и не подозревал… Нарчо все же решился. Без спросу отрезал кусок вяленой баранины, решил сварить мальчику бульона. За этим занятием его и застала хозяйка. Войдя, она со стуком поставила кружку на подоконник. «Не дали», — понял Нарчо. Будь в комнате посветлее, он увидел бы на щеках женщины следы слез, заметил бы дрожащие губы…

Почуяв мать, больной ребенок захныкал чуть громче. «И плакать по-настоящему не хватает сил», — подумал Нарчо.

— Что, мой родной? Не дала мне молока соседка наша, не дала ни капельки. Говорит, сама все выпила. — Хозяйка кинулась к ящику, обхватила голову ребенка и зарыдала, не обращая внимания на Нарчо. Он растерянно смотрел, как вздрагивают ее худые плечи. Малыш заплакал еще сильней.

— Я сварю мясо. Для больного бульон лучше всякого лекарства. — Эти слова мать Нарчо произносила в доме всякий раз, когда кто-нибудь заболевал. Он достал торбу с пшеном, мешочек с хакуртом, все эти продукты Айтек предназначил для обратной дороги, он назвал их «НЗ» — неприкосновенный запас. Как бы теперь Нарчо не надрали уши…

Когда Оришев вернулся, в комнате стоял аппетитный запах вареной баранины. Айтек не подозревал, что это варится его «НЗ», он подумал, что хозяйка решила попотчевать дорогих гостей. В этот момент она бросала картофель в чугунок. У мешка возился Нарчо: он хотел набрать пшена, но, увидев Айтека, замер.

— Положить бы в суп немного пшена… Можно? — Голос его от испуга задрожал.

— Можно. «НЗ» уже не понадобится. Будем возвращаться поездом. — Айтек отыскал в комнате табурет и, не раздеваясь, сел, вдыхая аромат мяса.

— Поездом? — чуть не подскочил от радости Нарчо. — Лошадям в вагонах лучше — не устанут.

— Положим, вагонов для таких кляч нам никто не даст. Уедем не солоно хлебавши. Доти зажарит нас с тобой на вертеле, если вместо конематок мы пригоним здешних кляч. Да они и не дойдут: еле-еле душа в теле держится. Обшарил все. Может быть, пару-тройку еще выберем, остальное — не для воспроизводства. Оказывается, этих доходяг и без наряда колхозам продают, бери — не хочу.

— Да вы на что смотрели? — вмешалась Анна Александровна. — То, за чем вы приехали, не здесь искать надо — в Грачах. Километров двадцать отсюда. Там кобыл много, не сосчитать. Михеич хитрит. Его на хромой козе не объедешь, самого черта окрутит. Маточное поголовье отдельно содержится.

— Завхоз про это ничего не сказал!

— Михеич-то! Он за каждую конематку дрожит, сам готов кобылице хвост нести. У него снега зимой не допросишься, не то что лошадей.

— Завтра съезжу — посмотрю.

— Лучше подожди Антона Федоровича, генерала нашего. Коль он разрешит, Константин, начальник тамошнего отделения, даст тебе лошадей. А без приказа генерала он и разговаривать с тобой не станет. — Анна опять вспомнила, что Константин тоже с Кавказа. — У генерала он в чести, тот ему доверяет. Стоял у меня, а как его назначили начальником отделения — в Грачи перебрался. С Михеичем не ладит; чуть что — сцепляется, ни в чем друг другу не уступят. Коса на камень… Когда Костя тут жил, нам с Гошей легче было.

Айтек в этом «Костя» услышал многое… «Тоскует она по нему, — думал он. — Имя-то у него православное, видно, грузин или в крайнем случае моздокский кабардинец. Но все равно — кавказец, земляк, должен помочь».

— Фамилии не помните?

— Фамилии он не называл. Михеич его называет Каскул. Он без отчества.

— Молодой? Старый?

— Тридцать будет. Натерпелся за войну. Огонь, воду и медные трубы прошел, все на своей шкуре испытал. Самостоятельный. Только генералу подчиняется. И работяга. Восстанавливает хозяйство, даже Михеич доволен, говорит: «башковитый», в лошадях толк знает. Посмотрит и сразу: эта такой породы, эта — беспородная. Все понимает.

Суп с бараниной оказался отменным. Анна Александровна хотела добавить чего-нибудь своего, но Нарчо не позволил. В мешке был еще узелок с затвердевшими лакумами. Он выложил их на стол с полного одобрения Айтека. Анна Александровна накрошила лакум в бульон и, усадив ребенка на колени, покормила. Айтек и Нарчо, наголодавшись, ели шумно, с аппетитом.

— Какой он нации? — Айтеку не давал покоя «кавказец».

— Не знаю. Из мусульман. Свиней не терпит. Был у меня поросенок, думала, подкормлю, продам, куплю Гошке что-нибудь. А он, будь неладен, выпустил поросенка из свинарника, тот и пропал. И тогда поссорились, дня три не разговаривали…

Нарчо снова порылся в мешочке.

— Хакурт! Попробуйте.

Анна нагнулась, хотела сначала понюхать эту странную коричневую муку; как и следовало ожидать, хакурт попал ей в горло. Хозяйка закашлялась, из глаз полились слезы. Придя в себя, она спросила:

— Кофе? По цвету похож на кофе. — Попробовать хакурт Анна уже не рискнула.

— Это очень вкусно, только молоко нужно. Лучше всего кислое, — объяснил Айтек.

— Где ж его возьмешь…

Нарчо не мог примириться с тем, что репутация хакурта вызывала сомнение; он набил полный рот и жевал с улыбкой, наслаждаясь.

Анна Александровна положила щепотку на язык. Ей понравилось, только суховато.

— Дети очень любят хакурт, — рассказывал Айтек. — Матери дают им его в награду за послушание. И хранится он долго. Ни зимой, ни летом с ним ничего не сделается. Только от сырости держи подальше… Если во рту хакурт, разговаривать нельзя, — засмеялся Оришев. — О молчуне говорят: «У тебя что, хакурт во рту?» А если замешать на меду…

— На меду? На сладкой водичке замешаю для Гошки — попробует. Вкусно.

— С молоком бы его! — Нарчо вспомнил дом, маму, которая, позвав детей ужинать, наливала каждому по чашечке кислого молока и клала сверху две-три ложки хакурта. Нарчо перемешивал хакурт с молоком, получалась вкусная, ароматная еда.

— А еще у нас говорят, — не умолкал повеселевший Айтек, — если человек дал тебе отведать то, чего ты никогда не ел, считай, он тебе день жизни прибавил.

После ужина беседовали недолго. Хозяйка понимала: гости с дороги. Вскоре все легли.

Нарчо долго не мог заснуть. Все думал, как сделать что-нибудь хорошее хозяйке. И обликом своим, и именем она напоминала ему учительницу русского языка. Жаль только, недолго он учился… Отремонтировать хлев? Но живности нет никакой. А что, если сложить печь? Старая вот-вот развалится, дымит вовсю, а до весны еще далеко. Хорошая печь — спасение, но сложить ее не просто. Вот если бы Айтек взялся за это дело!.. Вдруг мальчику пришла в голову новая идея — а может, купить ей козу? Это дело. Анна ведь в долг брала козье молоко для ребенка. Дороговато, конечно. Командировочных не хватит, придется добавить и те, что дала Кантаса. Нет, так нельзя, до дому еще далеко, мало ли что ждет впереди. Нарчо спорил сам с собой: внезапную мысль, как непослушного жеребенка, он старался загнать назад, в вольер, а она лезла на волю, не давая ему покоя.

Гошка, наевшись бульона, мерно посапывал. Ребенок, может быть, первый раз за много месяцев сытно поел. Анны Александровны словно не было дома, до того тихо она лежала. Айтек как завалился, так и захрапел, изогнулся, уперся коленками в бок Нарчо, а головой — в плечо. Хозяйка гостеприимно предлагала гостям единственную кровать и хотела сама устроиться вместе с ребенком на лежаке, но Айтек наотрез отказался: «Разве табунщики спят в кровати? Их дом — пещера, одеяло — бурка, матрац — трава, а подушка — седло». Тогда хозяйка принесла им охапку соломы, расстелила ее между низким лежаком и стеной. Айтек покрыл солому кошмой, которую не забыл прихватить с собой, и постель получилась что надо.