— Очень хочу! Я буду ждать. Вечерами в правлении я провожу оперативки с бригадирами. Сижу допоздна. Заезжай.

— Договорились. — Доти взглянул на Анну. — А зоотехника, значит, оставляешь. Правда, муж ее будет, наверное, работать у меня на конзаводе… Аннушка, я правильно понял: Каскул — твой муж?

Анна Александровна смутилась.

— Что вы! Он просто жил у меня, помогал… Последнее время что-то вообще не появлялся.

— Ну, ты еще молодая. Смотри, чтобы тебя в горы не умыкнули. Не перевелись пока джигиты…

— Откуда? Все на войне, — улыбнулась Анна.

— Так ведь вернутся же с войны! Знаешь сколько свадеб будет! Фронтовики! Кавказцы! С ними шутки плохи. — Доти направился к линейке в окружении женщин, стараясь шутками развеселить их, особенно Апчару, молча шедшую рядом.

— Ну, до свидания.

Линейка с гулом покатила прочь. Нарчо вдохновенно крутил кнутом в воздухе и посвистывал. Он не ехал — летел, в ушах у него гремел бой…

Забегая вперед, скажем, что Апчара сама не ожидала, что добьется таких успехов в свиноводстве — столь непривычной для кабардинцев отрасли хозяйства. Три четверти колхозного плана дала ее свиноферма, и Апчара, таким образом, оказалась в числе хозяйств, больше всего сдавших мяса государству. Она души не чаяла в заведующей свинофермой. Анна оказалась превосходным работником. Настоящим знатоком дела. Апчара Казанокова стала первым председателем колхоза, снабжавшего мясом даже детские учреждения. Прочитав об этом в газете, Зулькарней Кулов скажет: «расточительство» — и предложит потребсоюзу скупать у Казаноковой мясо для снабжения чайных, входивших тогда в моду…

Анна на своей бидарке зря не раскатывала. Она наладила отношения со столовыми и чайными и добывала там пищевые отходы для свиней. Особенно ей помогал госпиталь, где лечились раненые…

Бюро обкома обычно заседало целыми днями, нередко приходилось задерживаться и до утра. Проблем было великое множество. Неотложные хозяйственные вопросы, требующие нового подхода, вопросы, связанные с расстановкой кадров, восстановлением культурных и образовательных учреждений. Слушались и персональные дела — наследие оккупации… За длинным столом, крытым сукном, члены бюро иногда просиживали сутками. В перерывах буфетчица Тамара, веселая, миловидная брюнетка, кормила их своей скудной едой, поила крепким горячим чаем.

Ирине Федоровне Казаноковой приходилось то и дело, взяв Даночку вечером из детского сада, приводить ее в обком. Она давала девочке игрушки, просила «не мешать дядям». В обкоме Даночка освоилась быстро. Польше всего ей, конечно, нравилось бегать в буфет. Добрая Тамара совала ребенку то кусочек сахару, то пирожок с повидлом. На вопрос соседки: «Даночка, куда ты пойдешь сегодня вечером?» — девочка отвечала: «В обком». — «А что ты там будешь делать? » — « Пирожки кушать»…

Доти Кошроков шел по коридору бодро, высоко подняв голову. Увидев его, Ирина вскочила с места:

— Наконец-то, Доти Матович! Еще раз здравствуйте.

— Здравствуйте, Ирина. Жаль, не могу передать тебе привет от Альбияна: давно его не видел.

— Зато я могу передать вам его поклон. Он только что прислал письмо, спрашивает о вас, знает, что вы директор конзавода…

— Где он — неизвестно?

— Обратный адрес — один цифры. Полевая почта. Разве поймешь?..

— Ну да. Конечно. Но важно, что он жив-здоров.

Раздался звонок, и Ирина тотчас скрылась за обитой дерматином внушительной дверью. В тот момент, когда она открывала ее, раздался голос Кулова: «Не приехал еще?» Услышав утвердительный, ответ, Зулькарней Увжукович оживился:

— Чего ж он там сидит?

Ирина, стоя в дверях, позвала:

— Доти Матович, проходите!

Кабинетом и одновременно залом заседаний бюро обкома партии служила большая комната с тремя окнами. В правом углу стоял большой дубовый письменный стол под голубым сукном. К нему был приставлен телефонный столик, где аккуратно, в понятном лишь владельцу стола порядке разместилось шесть телефонных аппаратов; один — полевой в зеленом деревянном ящике. В кабинете было душно, но окна не открывались, чтобы на улице не слышали слова выступавших.

— Садись вот сюда, Доти Матович, — сосредоточенный, хмурый Кулов указал комиссару на свободный стул неподалеку от молоденькой стенографистки.

Доти кивком головы поприветствовал сидевших в зале. Все повернули в нему головы, многие дружелюбно заулыбались. Не пошевелился лишь Чоров, с опущенной головой сидевший на противоположном конце стола заседаний. Неподалеку от Чорова Кошроков заметил Бахова в новенькой военной форме, но все еще с полевыми погонами — свидетельством того, что борьба с бандитизмом в горах не закончилась.

— Докладывает Сосмаков, — объявил председательствующий. Талиб Сосмаков встал, раскрыл какую-то папку. Чоров еще ниже пригнулся к столу.

— Семь минут тебе хватит? — спросил Кулов.

— В семь не уложусь. Минут двадцать-двадцать пять…

В зале зашумели:

— Пятнадцать — не больше!

— Документы придется зачитывать.

— Зачем документы? И без них все ясно, — возразил Кулов.

— Я буду предельно краток. Опущу даже историю жизни Чорова, хотя она могла бы кое-что объяснить. По крайней мере, по ней было бы легче установить связь между событиями прошлыми и нынешними.

— Ты выкладывай факты. Связь между ними мы будем устанавливать сами. — В голосе Кулова зазвучал металл. Не говоря более ни слова, он углубился в справку по делу Чорова, подготовленную специальной комиссией обкома партии. Сосмаков спросил:

— А где автор письма? Ему бы надо быть здесь…

В дверях появилась Ирина.

— Пригласи Куантова, — распорядился Кулов. Зураб нерешительно переступил порог, от смущения и робости не зная, куда стать, где сесть. Кто-то из работников обкома предложил ему стул. Журналист опустился на него осторожно, не решаясь даже глядеть по сторонам. Костыли он беззвучно поставил рядом.

Для Доти Матовича все это было ново, неожиданно. Он с интересом разглядывал автора статьи, давшей пищу для сегодняшнего обсуждения. «Да, Чоров, видно, горит синим пламенем», — подумал он. В этот момент заговорил Сосмаков.

— Только факты? Хорошо, я начну с того, какой урон Чоров нанес животноводству своим непродуманным решением согнать коров на еще не восстановленные формы, когда кормовой базы для общественного поголовья скота не было и в помине. Потом он убедился, что скот кормить нечем и отменил приказ, но это обошлось району очень дорого. С мнением руководителей хозяйств, опытных, знающих людей, Чоров не считался нисколько.

— Он же один в районе! С кем ему советоваться?

Сосмаков не оценил иронии Кулова.

— Почему? Актив ведь есть. Один Батырбек Оришев чего стоит. Кстати сказать, Оришев-то как раз и не послушался Чорова, отказался забирать у колхозников коров, розданных под сохранные расписки, раньше времени. И выиграл. У него не было падежа.

— И Апчара Казанокова.

— Совершенно правильно. Но каких нервов это стоило молодому председателю!

Талиб Сосмаков методично перечислял промахи, ошибки, просчеты Чорова. Зураб Куантов слушал все это, еще больше убеждался в своей правоте и необходимости того, что он совершил. Он даже в какой-то момент с вызовом поглядел на Чорова, как бы говоря: а ведь ты пугал меня, что письмо мое не дойдет до Кулова. Видишь, дошло…

Сосмаков назвал многое из того, что теперь знал и о чем хотел поговорить с Куловым Кошроков. Куантов опередил его со своим письмом. «Молодчина парень, — думал комиссар. — Смелый, бросил вызов самому большому начальнику в районе».

После обстоятельного доклада Талиба Сосмакова, слово взял Бахов, принимавший участие в проверке фактов, изложенных в статье Зураба Куантова. То, о чем собирался говорить Бахов, естественно, со статьей никак не было связано, но Кулов уже был в курсе дела. Это была капля, переполнившая чашу, и какая капля.

— Помните день эвакуации, лето сорок второго года, — обратился к собравшимся Бахов, — когда на сборы нам были даны уже часы, а то и минуты? На станцию, неизвестно почему, прибыл эшелон со зверинцем.