Из рассказа Бекана получалось, что сначала Ирина хотела помочь побыстрее распродать вещи, но передумала. Пусть лучше Бекан пойдет на базар один, а она тем временем поищет денег у своих знакомых. Бекан не стал медлить и сказал, что за деньгами зайдет после базара. Первым делом Ирина пошла к аптекарю. Старик думал, что Ирина пришла, как всегда, за лекарством для Даночки, в которых он никогда не отказывал. Не огорчил он Ирину и на этот раз. Выслушал без слов и выложил тысячу рублей. Не взял даже расписки.

У Бекана дела сложились гораздо хуже — базар оказался пустой. Говорили, что незадолго перед этим на базар нагрянули полицаи и всех разогнали, искали будто бы партизан, которые под видом крестьян проникают в город. Так это или не так, но люди с базара разбежались. Бекану удалось продать только два седла.

— Хорошо, что Ирина не пошла с тобой на базар, — порадовалась Хабиба, слушая рассказ седельщика.

— Ирина твоя просто молодец. Говорил я тебе, что москвичка не может быть плохой снохой. Тысячу рублей заняла у аптекаря…

— Аллах вознаградит ее за щедрость. Я так соскучилась по Даночке! О аллах милосердный, милостивый, не дай мне умереть, не увидев последний раз мою внучку.

— Почему последний раз? — Бекан раскладывал деньги по купюрам, стараясь не сбиться со счета. — Ты ее не раз увидишь. Только не горячись перед бургомистром. Времена не наши. Часы нынче заводили не мы с гобои. Ключи пока у них. Так ты не дразни их. Отдай деньги, разжалобь как-нибудь, слезами, мольбой, молитвами…

Хабиба рассматривала вещи, которые не удалось продать, разглаживала их на коленях, слушала Бекана, а думала совсем о другом. Ей вдруг стало обидно за себя. Она не позволила Апчаре уйти в партизаны. «Будем делить все, что судьба пошлет, а праха отца не оставим». Говорила тогда Сентралю: «Жизнь, что дарует тебе враг, — позор, а не жизнь!» А теперь сама собирается вымаливать пощаду у бургомистра…

Пришла Данизат. Ее скудный взнос не обрадовал никого. Даже Бекан удивился:

— Это все? Ни на свадьбу, ни на саван не хватит…

— Аллах свидетель, больше не накопила.

Бекан пересчитал. Не хватает около двух тысяч.

— Что будем делать? Когда мудрецу Жабаги Казанокову не с кем было советоваться, он клал перед собой свою папаху и с ней советовался. Я — папаха перед вами. Советуйтесь. Где взять две тысячи рублей?

Все молчали.

Ехать снова к Ирине? Она достала сколько смогла. Просить Мисоста продлить срок — бесполезно. Бекан знает, для чего бургомистру нужны деньги — ему предложено внести кругленькую сумму на расходы по курбан-байраму, который затевают гитлеровские прислужники. Этому религиозному празднику они решили придать иной смысл — сделать из него праздник освобождения горских народов от большевизма. Помимо сбора денег готовились праздничные номера с участием населения, создавались танцевальные ансамбли, на ипподроме предполагается провести большие конноспортивные состязания. Тут нечего рассчитывать на уступки Мисоста.

— Мне ничего не надо, мой старший брат, — сказала Хабиба, — только одного хочу — хоть краем глаза увидеть Апчару, попрощаться с ней…

Бекан понимал ее чувства, но понимал также, что сейчас невозможно организовать такую встречу. Апчару тут же схватят. Утром надо уже сдавать деньги.

— Хочешь помочь Мисосту, навести на след Апчары? Мисост скажет спасибо. Лучше отдохни перед испытанием, а мы с Данизат проедем еще по аулу. Надо найти недостающие деньги. В два сердца будем просить. Бродить по аулу ночью опасно. Могут схватить. Потом докажи, что ты не партизан. Наложат штраф в несколько тысяч рублей… Мисосту дай только повод. Мы скажем, что собираем «заработки» бургомистрового быка.

В ночной темноте исчезла двуколка Бекана.

Хабиба не собиралась ложиться. Какой может быть сон в эту ночь? Ей советовали вспоминать лучшие суры из корана. А как их вспомнишь? Тут собственное имя забудешь от тревог и отчаяния. Увидеть бы Альбияна. Но он далеко. Апчара рядом, но Хабиба к ней не пойдет. Только бы выдержать пытки, не поддаться боли, не потерять присутствия духа. А там — встреча с Темирканом. Он скажет: «Я твое лицо умою водой из райского источника!» Нет, не заставлю я его страдать от своего малодушия. Мисост не услышит моего стона. Темиркан при жизни сам настрадался. Хотел сеять только семена добра, света, честности, служить людям, но все равно — были у него враги, укоротившие ему жизнь. Хабиба вспомнила слова Темиркана, которые он говорил, когда над ним потешались недруги: «Не покорюсь злу под страхом смерти. Жизнь, прерванная злом, как саженец. Она даст молодую листву». Не покорится и Хабиба. И ее жизнь даст побеги…

Назначенный срок подходил к концу, но Хабибу это уже не пугало. Она приготовилась к самому худшему и с вечера еще оделась в лучший свой наряд, чего ни разу не делала после смерти Темиркана. Пусть знают машуковцы, что Хабиба ни слезами, ни мольбой не станет унижать себя. Жаль только, синее ситцевое платье с красными цветочками не удалось разгладить. Нет утюга. Платье сидит мешковато. Можно было бы немного его подобрать, но к чему? Да и черного платка с шелковой бахромой не надо надевать на голову. Все равно сорвут с головы платок, когда будут надевать петлю на шею. Тряпичные чувяки с подошвой из сыромятной кожи надо снять и обуться в туфли Ирины. После первого снега на улице развезло.

Взгляд Хабибы упал на женский пояс, извлеченный из тайников. Он напомнил незабываемый день свадьбы. Темиркан накануне принес его вместе с нагрудником, украшенным драгоценными камнями. Он отдал за это верхового коня. Хабиба мечтала подарить этот пояс с нагрудником Апчаре в день ее свадьбы.

Готовясь к смерти и думая теперь только о ней, Хабиба слышала, как за порогом давно уж скулит и жалуется пес Мишкарон. Собаки чуют беду. Хабиба не любила собак, но никогда их не обижала без надобности, не оставляла голодными. Теперь Мишкарон скулит и не сводит с хозяйки слезящихся глаз, словно навсегда прощается с нею.

Хабиба взяла большой кусок кукурузного хлеба и бросила его псу. Обычно в таких случаях Мишкарон хватал подачку и уходил под грушевое дерево. Но сейчас он и не посмотрел на хлеб.

— Прости, Мишкарон, — говорила Хабиба псу, — не попрекай меня на том свете. Если ты иногда голодал у меня, то потому, что и сама я была голодной. Я не била тебя по злобе, а меня судьба била каждый день. Ты не знаешь, что такое одежда вдовы, но ты видел мои слезы. В этом мире я не была счастливее тебя. Но ты доживешь до лучших дней. Ты увидишь, может быть, Альбияна. На празднике его возвращения тебе дадут много костей. Но как ты расскажешь ему обо мне? Как узнает мой сын, что его мать сама надела петлю на шею? Об одном тебя прошу, Мишкарон, не потеряй ты моих следов. В какую яму меня ни свалят, найди меня, проложи тропу, приведи ко мне Апчару и покажи место, где я лежу. На, Мишкарон, бери и мясо, видит аллах, я его берегла для дочери.

Мишкарон взял мясо осторожно, словно не поверил в щедрость хозяйки, и долго еще смотрел на Хабибу: не возьмет ли назад? Но, убедившись, что вяленая баранина отдана ему, встал и понес ее под старую грушу.

Когда собака ушла, Хабиба опять обратилась к аллаху: «Господи, дай силы принять смерть в ясном сознании. Помоги рабыне своей. Я жизни уже не прошу. Не дай мне слабости наговорить в бреду слов малодушия, о которых при ясном уме противно подумать. Я помню, как говорил Темиркан: «Если обидел друг — плачь, не стесняйся. Нет горше обиды, чем обида от друга, поэтому слезы эти простительны даже для мужчины. Но если обидит враг — гляди ему в глаза сухими глазами. И виду не подай, что тебе больно. Ну а боль можно перетерпеть». Я не отведу своих глаз от вражьего взгляда. Буду держать в своем сердце Темиркана. Пошли, аллах, чтобы в последний миг я почувствовала рядом его плечо. Вместе с ним я уйду в райские сады, незапятнанная, с чистым лицом…»

Хабиба решила совершить омовение перед казнью, сходить на речку за водой, нагреть ее и помыться. Мысленно Хабиба уже была где-то наверху, в райских кущах. Вот ее ведут под руки. Она шагает так по верхушкам трав, а стебельки под ступней не сгибаются. Аллах ей скажет: «Брось свою обиду, оставь ее на земле. Здесь не едят, не пьют, не умирают, не рождаются — здесь вечный покой и благоденствие. Хорошо, что ты перед смертью помылась, очистилась от прикосновения вражеских рук, а душой ты всегда была чиста, как и помыслами. Я испытывал тебя на верность. Каких невзгод я ни насылал на тебя, но ты не роптала…»