— Поздравляю тебя! Я так рада, просто счастлива. Ты не можешь себе представить…

— Постой, с чем ты меня поздравляешь? Прежде всего — давай поздороваемся. Доброе утро!

— Ой, я забыла… С добрым, хорошим утром!

— Садись. Ты уверена, что оно хорошее? — Доти улыбнулся. «Ведь она не знает о разговоре с Хабибой», — подумал он.

— То, что случилось, делает его хорошим, — сказала Апчара уверенно.

Доти Матович рад был это слышать.

— Что же именно случилось?

— Как? Ты же сам был на бюро! Говорят, это именно ты предлагал Чорову пост заведующего топором. Надо же придумать — заведующий топором! — Апчара залилась смехом. — Весь район уже знает о вчерашнем бюро. Беспроволочный телеграф сработал точно. Все довольны, никто не защищает Чорова.

Доти Матович, ничего не отвечая, молча пристально глядел на Апчару.

— Хочешь, ошарашу тебя еще одной новостью?

Апчара задорно тряхнула головой:

— Я и другие новости знаю. Ты имеешь в виду, что станешь первым секретарем райкома? Так и это все знают и очень радуются.

— Я не о том.

— О чем же?

— Апчара, только что я был у тебя дома, виделся с Хабибой.

Доти умолк, собирался с духом. Он по-прежнему не отводил взора от девушки, изучая выражение ее больших красивых глаз.

— Говори. — У Апчары екнуло сердечко от предчувствия чего-то необыкновенного.

Но в последнюю секунду комиссара покинула уверенность. Он не мог найти нужные слова. Как же сказать Апчаре о своей любви?..

— Только учти: я не стану тебя ни к чему принуждать. Взвесь все, посоветуйся с матерью, подругами, не знаю, с кем еще, и назначь мне день ответа.

— О чем ты говоришь? — Чутье уже подсказывало Апчаре, в чем дело. Голос ее уже не звенел так весело и беспечно, как несколько минут назад.

— Мы с тобой не вчера познакомились. Нас сблизила боевая обстановка. На фронте я узнал тебя и уже там, сам, быть может, того еще не сознавая, полюбил… — Комиссар снова замолчал, справляясь с волнением. Апчара не произносила ни звука. — Ты уже знаешь, что меня прочат в первые секретари райкома, а ты — председатель колхоза. Это, мне кажется, даст повод для сплетен. Благоразумнее опередить события. Одним словом, нам надо пожениться до районной партконференции, пока я еще не секретарь.

Апчара всплеснула руками, как это делала ее мать в минуты крайнего изумления. Лицо девушки залила краска.

— Я должна выйти за тебя замуж?

— Почему бы нет?

— И до партконференции? — Апчара засмеялась, но поняла по тени, набежавшей на лицо Доти, что ее неуместный смех звучит оскорбительно Она продолжала, улыбаясь: — Узнаю тебя, дорогой Доти Матович. У тебя общественное — прежде всего. Ты даже жениться собираешься с оглядкой на партконференцию. Да разве так уж важно, кто из нас какой пост занимает!

— Критика, прямо скажем, не в бровь, а в глаз. Но ты все же ответь мне по существу. Согласна ли ты, хочешь ли стать моей женой?

Апчара действительно испытывала привязанность к Доти, уважала и чтила его. Иногда ей даже казалось, что здесь не только привязанность. Но лишь иногда. Глубоко в душу девушки чисто женское влечение к комиссару не проникало. Ее покоряли, восхищали, еще с фронтовой норы, честность, мужество Доти Матовича, его преданность долгу, сердечность, чистота. Но это было все не то, не то…

Апчара чувствовала себя неловко. Не хотелось огорчать комиссара. Она виновато улыбнулась:

— Можно я отвечу тебе по телефону?

— Ну что ж, если иначе нельзя…

Апчара тотчас уехала домой. Ее бидарка катилась под гору с такой прытью, будто Доти гнался следом.

Мать, за спиной которой Апчара надеялась спрятаться, с решительностью, свойственной ее характеру, объявила:

— Ты выйдешь замуж за Доти. Я уже дала ему согласие. Благословение матери — не клок соломы, который уносит ветер. — Хабиба хотела проявить твердость, но каждую секунду ждала от дочери возражений. Сама-то она вышла замуж вопреки материнской воле, поэтому на «клок соломы» слишком не нажимала, а апеллировала больше к благоразумию Апчары. — Сколько девичьих судеб обуглила война! Сколько еще обуглит! Год за годом ждут невесты женихов с войны. Дождутся ли? Трем из десяти, не больше, посчастливится выйти замуж. О аллах, за какие грехи остальные должны стать старыми девами, не узнать счастья материнства? Доти! Ах, если бы каждой девушке достался такой жених! Руки целы, ноги целы, сам — ума палата. Да за такого жениха и без родительского благословения… Как я за твоего отца… — При последних словах Хабиба лукаво усмехнулась.

— Тебе можно было! — не удержалась Апчара.

— Не можешь ты попрекнуть мать, еда поперек горла становится. — Хабиба неожиданно нашлась: — Что я? Кем я тогда была? Несмышленая девчонка. А ты? Председатель колхоза! К тебе весь аул, как в амбар за зерном, ходил за советом, за умным словом. Почему ты должна равняться на меня? Я не умом выбрала твоего отца, да отведет ему аллах лучшее место в раю, а сердцем. И, слава богу, не ошиблась. Вы, нынешние, выбираете больше по анкете.

— Как это — по анкете?

— Ты не хочешь за Доти, потому что он уже в возрасте. Но муж должен быть старше жены.

— Неправда, не поэтому.

— А почему?

— У меня есть свои соображения.

— Значит, все-таки по анкете! Я тебе вот что скажу: отца у тебя нет. Брат на фронте. — Хабиба что-то хотела еще добавить про Альбияна, но у нее перехватило дыхание. — Я тебе и мать, и отец, и брат. За всех говорю: отдам тебя за Доти, хоть ты весь колхоз подними против меня. Это дело материнское, и не смей мне перечить.

— Как это «отдам»? Что я тебе — тыква? Хомут?

— Отдам! Никто мне не помеха.

— Не отдашь!

— Тогда я тебе не мать, а ты мне не дочь. Живи, как знаешь. — Хабиба сердилась, понимая, что дочь все равно поступит по-своему. А как он хотелось видеть комиссара своим зятем! Апчара сама не понимает, как это было бы хорошо… Доти переезжает к нам, семья обретает второе дыхание, счастливая бабушка нянчит внуков… — Я буду хранителем этого дома, не дам погаснуть огню в очаге, а ты ступай на все четыре стороны… «Молодым везде у нас дорога…»

— Не выгонишь ты меня из дому. Тебе же будет хуже. Впрочем, я уйду, если хочешь…

Хабиба еще надеялась, что дочь одумается, бросится к ней в объятия, со слезами, как это уже бывало не раз, будет просить прощения. Но Апчара говорила спокойно, твердо, глядя в окно, и тем ужаснее для Хабибы звучали ее слова.

— А куда ты уйдешь? Можешь сказать матери?

— Могу. Меня хотят избрать секретарем райкома комсомола.

— На место Чоки, «велосипедного всадника»? Теперь ты сама будешь крутить велосипед?

— Буду. Сяду на районную вышку, как бахчевник в шалаше на столбах, и стану высматривать женихов. Вернется же с войны хоть один жених на весь район?

— А ты что, первая невеста в районе? Для таких перестарков, как ты, в пору открыть магазин уцененных товаров. — Хабиба мстила дочери за непослушание, но сама не верила тому, что говорила. — Если ты о себе такого высокого мнения, зачем забираться на вышку? Тебя и так заметят.

Апчара теперь старалась не ездить в райцентр, чтобы не встретиться с Доти. Ответ у нее был готов, но очень не хотелось травмировать хорошего человека отказом. По традиции на размышление невесте даются месяцы, а тут прошло всего несколько дней… Кроме того, всегда можно отговориться делами. С хлебом еле-еле управились, мясопоставки завершают, потом предстоит вспашка зяби, подготовка животноводческих помещений к зиме… Апчара поймала себя на том, что сама чем-то напоминает Доти, у которого общественное дело превыше всего. С Хабибой они тоже больше не говорят о ее замужестве, будто и не было приезда комиссара, не было сватовства…

Апчара собралась в правление колхоза. Бидарка стояла у ворот. В этот момент во двор вбежал мальчик лет девяти и выпалил:

— Тетя Апчара, меня послала тетя Аня. Гошка ранен. Мы с ребятами нашли мины в школьном огороде, хотели их выбросить в овраг, чтобы не взорвало школу. Гоша не сумел кинуть далеко, он же самый маленький, мина взорвалась, и его ранило. Тетя Аня плачет, просит тебя скорой приехать, говорит, надо Гошу в больницу везти.