— Да кто, кто?

— Дур-рак!! — отрезала Федора непонятливому супругу.

Егор вздохнул, посмотрел на меня, я ему подмигнул, подбодрил, и он, к моему ужасу, принялся хвалить меня:

— Эх, Федора, Федора! Не знама людей, как это так говорить? За что ты костеришь человека? Что он тебе плохого сделал? Что в тот раз меня арестовал? А мне так и надо. Не лез бы сам! А он, как распознал я, больно душевный человек, прямо сердечный. Совесть имеет, не то что мы с тобой, бессовестные люди. Ты копаешь яму другому, а сама головой в нее и угодишь.

Вот как Егор сказал. Складно и резонно обо мне получилось. Но в ответ послышался язвительный вопрос:

— Ба-атюшки-матушки, да уж не сдружился ли ты с ним?

— Сдружился обоюдно. В гости к нам зазвал.

— Зови, зови. Что ж, угощу… ухватом. Он, ухват-то, на кухне стоит. Обломаю, не пожалею черенка.

Мы с Иваном Павловичем толкнули друг друга.

А Егор развел руками, как бы говоря: «Видите, что идет?» Но продолжал упорно:

— Они с Ванькой скоро вместе к нам нагрянут. Они тоже сдружились, как братья.

Не знаю, какое выражение было на лице Федоры после такого сообщения Егора о моей дружбе с хромым Ванькой. Только после долгого раздумья Федора вынесла решение:

— Ваньку-то я угощу, а того и на порог не пущу, Ваня хоть сейчас приходи, первяка поднесу.

— А мне как? — радостно спросил Егор и опять глянул на нас.

— И тебе, черту, так и быть, безо время поднесу. Только если вместе с ним придете. О свадьбе надо говорить, о венчании.

— А мы уж и пришли. А мы уж вот и тут. Открой, погляди!

Иван Павлович тихо кашлянул, посмотрел на Ваньку и кивком дал ему понять, что пора. Ванька, бледнея и превозмогая свое волнение, решительно поднялся.

Подойдя к двери, он сильным ударом ноги толкнул ее внутрь.

С криком:

— А, батюшки, кто это так? — Федора отскочила в сторону.

— Я. — И Иван Петрович Жуков предстал перед ней во весь свой маленький рост.

— Ванечка! Да ты меня чуть не пришиб. Вот легок на помине. Я сейчас. Ты присядь, милай… Аннушка, — обратилась Федора к помощнице, — ты подотри там и давай на то место сундук сдвигать. Как это ты вошел, а я не слыхала? Уехал, что ль, безрукий храпоидол?

— Нет! — каким-то не своим голосом прокричал Ванька.

Видимо, у него было не совсем обычное лицо. Федора, вглядевшись, через некоторое время спросила:

— Что с тобой, Ваня? Не заболел ли ты? Да войди, вон сядь на стул. Говоришь, он не уехал? А где же, у сестры Катерины ночует?

— Н-нет!.. Он… тут!! — отрезал Ванька.

— А?!

— Тут! И все люди тут. Вот!

И Ванька открыл дверь до отказа. Открыл и посторонился. Федора вышла к нам с грязной, мокрой тряпкой в руке. Вышла и узрела целый взвод «гостей». Впереди я, за мной предчека в кожаной куртке, потом Егор, потом Федя и, наконец, красноармеец Степа. Только Алексея не было. Где-то задержался.

— Здравствуйте, Федора Митрофановна! — весело поздоровался я с ней.

— А?!

— С наступающим праздничком петрова дня! Мы все вас поздравляем! — обвел я широким жестом поздравителей.

— Че-его?!

— Бог помочь вам, Федора Митрофановна!

— Сгинь, сгинь!

— Вы в расстройстве? Это от усталости. Полы могли бы вымыть девки. Зачем самой утруждаться? Да вы сядьте, сядьте! С гостями надо поговорить. Гости — все мои товарищи. Некоторых вы знаете. Например, вот Егора, мужа. Он-то нас и пригласил к себе в гости. Егор сказал, что и вы, Федора Митрофановна, будете рады нас видеть. Что ж, мы с удовольствием. Коль так, надо идти. А то ведь никогда и не попадешь без случая к вам. Правда?

— А?!

— Да вы что, слабоваты на ухо стали? Тогда мы можем и уйти совсем. Видать, не вовремя заявились. Ах, да вы еще пол не домыли в кухне. Подождем.

Федора наконец-то немного пришла в себя. На ее страшном лице красные пятна сменились сине-бордовыми.

— Ваня, — шипящим голосом обратилась она к Жукову, — кто это? Зачем они пришли?

Через плечо Федоры Жуков посмотрел на Ивана Павловича. Тот ему кратко приказал:

— Говори!

Набравшись духу, Ваня, не помня себя, словно ругаясь, выпалил на самой высокой ноте, почти взвизгнув:

— Как уполномоченный Советской власти, вместе с понятыми я должен произвести у вас обыск!!

Наступило молчание. Как мне показалось, оно длилось очень долго. В это время вошел Алексей.

— Обыск? Обы-ы-ыск? — шепотом, отступая в горницу, со свистом повторила Федора и там упала на большой кованый сундук.

— Показывай, где что! — приказал Жуков, входя в горницу.

— Ваня-а? Ты-ы?!

— Я — Ваня. А это Федя, а вон Алексей пришел.

— У нас? Обыск? Да ты… ты что? Ты, Елькин жених?! Ты… — задыхалась Федора.

— Никакой ныне я не жених. Родниться с вами, с кулаками и контриками, откровенно говоря, не желаю.

— Ваня-а?!

— Что «Ваня»! Хватит ломаться. Понятые, войдите. Слушаться меня. Федор, Алексей, обыщите сундук. Там, я знаю, откровенно говоря, уйма керенок. Встань! — крикнул Жуков на омертвевшую Федору. — Добром приказываю, откровенно говоря, от лица нашей Советской власти.

Но Федора таращила на Ваньку свои выпуклые серые глаза. В ее голове все перепуталось. Вид у нее был таков, что вот-вот хватит удар. С сундука она не встала.

Тогда за дело взялся сам Егор. Он уже не был робок. Он даже казался довольным, что и на его жену нашлись усмирители. Подошел к Федоре, взял ее за руку.

— Встань, дура, обыск ведь. Из уезда приехали. А я… арестант. — И Егор вдруг заплакал.

В это-то время Федора, молниеносно вскочив, в бешенстве так ударила кулаком по лицу Егора, что тот, не удержавшись на мокром полу, грохнулся и опрокинул ведро с грязной водой. От неожиданности Егор даже вскрикнуть не успел. Из носа на вымытый пол потекла кровь.

— А-а-а-а! — обрушилась Федора теперь уже на Ваньку. — Это ты, банди-ит? Это ты, предатель Юда?.. Это ты все, ты?

Но Ванька принял боевую позу, выставив хромую ногу вперед для равновесия. Он был готов ответить ударом на удар. Девушка Аннушка молча выбежала из горницы, не забыв прихватить пустое ведро.

Алексей схватил Федору за руки, но она, остервенев, принялась лягать его ногами, кусать руки.

— Вожжи! — крикнул Егор и заметался с окровавленным лицом.

— Не надо, — вступился Иван Павлович, входя в горницу. — С одной бабой не справитесь. — И обратился к Федоре: — Успокойся, гражданка Полосухина. Ты арестована. Степан! — позвал он.

Вошел Степа.

— Карауль арестованную.

Степа вынул из кобуры наган, и Федора, покосившись, села на кровать. Лицо ее стало мертвецки безразличным. Мне противно было смотреть на нее. Да, в сущности, больше и делать мне тут было нечего. Я вышел на кухню покурить.

Там за столом в одиночестве сидела Аннушка. Она как выбежала с тряпкой, так и забыла ее бросить. Пустое ведро стояло возле стола вверх дном. Девка была перепугана и тяжело дышала.

— Здравствуй, Аннушка!

Она даже не взглянула на меня.

— Аннушка, брось тряпку и пойди вымой руки. Ну, живо! — нарочно строго приказал ей.

Только тут она, вздрогнув, взглянула на меня, и тряпка упала ей под босые ноги.

— Вымой руки, а то цыпки будут. Вон рукомойник, — указал я на висевшую посудину с двумя дудочками по бокам.

Аннушка судорожно вздохнула, посмотрела на свои руки и молча пошла мыть их.

«Конечно, это она», — присмотрелся я к ней.

Вымыв и вытерев руки, она молча направилась к выходной двери.

— Аннушка, — сказал я, — тебе уходить пока нельзя.

— Да ведь домой.

— Говорю, «нельзя» — стало быть, надо слушаться. Посиди со мной.

И бедная Аннушка покорно села, испуганно посмотрев на меня. Затем испуг ее начал проходить, и скоро в глазах ее пробежали живые огоньки.

— Узнала, что ль? — спросил я.

— Да, — ответила она.

— Вот какие дела-то. Я тебя сразу узнал. Вы что, уже отпололись?

— Да.

— А ведь нас с тобой чуть в поле бабы не обвенчали вокруг полыни.