В ней под стеклом, покрытым густым слоем пыли, выставлено было изображение святого Николая-угодника, тощего и строгого старика. На всех мельницах можно найти такую икону. Николая-чудотворца принято считать самым честным из святых, вручать ему охрану мельниц и кузниц, блюсти в них порядок и защищать хозяйское добро.

Перед иконой лампадка. В ней до краев мучная пыль.

Муку мололи к престольному празднику и, конечно, для продажи на базаре. В Горсткине еще пять мельниц, но мельница Полосухина считается лучшей; на ней литые кремневые жернова какой-то особой ковки.

Иван Павлович подошел к Ваньке, что-то шепнул ему. Тот вздрогнул и кивнул вниз, где в яме крутились шестерни. Еще что-то шепнул ему Иван Павлович, и они, а за ними я направились к яме. Туда вела узкая лесенка.

Деревянное колесо с зубцами угрожающе скрипело. Того и гляди, зацепит за одежду.

— Вон, глядите, — едва расслышал я среди шума и скрежета колес Ванькин голос.

Он указал наверх, где виднелся недвижимый нижний камень, укрепленный на железной крестовине. Между верхним жерновом и нижним промалывалось зерно.

— Вот желобок, — указал Ванька на косо идущий от нижнего жернова четырехгранный желоб.

Он уходил вправо вниз, в глухую стену. Конца его не видно.

— Это самая жила и есть? — спросил Иван Павлович об этом потайном желобе.

— Она.

— А мука где?

— Мука?.. Вот где мука.

В полутьме мы не заметили, что правее в стене, покрытая пылью, маленькая дверка. Она так слилась со стеной, что, если бы не веревочка с узелком, мы и в жизнь не догадались бы о дверке.

— Открой-ка, — предложил Жукову Иван Павлович.

Ванька взял веревочку, дернул на себя. С дверки посыпалась пыль, и она открылась. За ней зияла черная яма.

Иван Павлович хотя и не курил, но всегда носил зажигалку. При колеблющемся свете огонька он всунул в яму голову, затем, выпачканный пылью, вылез.

— Что, — спросил я, — интересно?

— А ты посмотри сам.

Он передал мно зажигалку, и я всунул голову в отверстие. Яма была довольно просторная, — можно спуститься и повернуться в ней. Стены обиты тесом, частью заделаны горбылями.

Точнее — это походило на маленький погребок, один из тех, которые мужики роют под полом в своих избах для хранения продуктов.

Я спустился в яму. Она неглубока. Первое, что я увидел, — это закрытый ларь в углу. Сверху наискось в крышку входила четырехугольная палка. Без труда сдвинул с ящика доску. То, что я принял за палку, оказалось отводным, сбитым из четырех дощечек желобком — «жилой». Из отверстия, как ручеек, тонкой струйкой, вернее — толчками, стекала в ларь мука.

В ящике муки набралось немного. Меры полторы-две. Сверху она лежала бугорком, а ниже разровнена и примята. В другом углу ямы лежала длинная проволока. Видимо, ею пользовались для прочистки этого таинственного желобка.

Не закрывая ларя, я выбрался из ямы.

— Что там? — спросил Иван Павлович.

— Теперь ты сам полезай.

Забрался туда и предчека. Быстро вылезши, он чихнул и засмеялся.

— Ловко!

— Пещера Лейхтвейса, — ответил я.

Федя заявил:

— Надо помольщикам показать.

— Подожди, — сказал Иван Павлович. — А как под вторым жерновом? И там есть?

— Туда трудно добраться. Я сейчас попробую.

Лезть под второй жернов было опасно. Захватит зубцом за пиджак, втянет между шестернями — и конец.

Над ямой кто-то остановился. Затем, нагнувшись, спросил:

— Нашли, что ль?

К нашему удивлению, это был Егор. Голос безразличный, даже с оттенком радости. Видимо, он следовал пословице: «Семь бед — один ответ».

— Механика у тебя ловкая, — с восхищением сказал ему Иван Павлович.

— У многих мельников так.

Мы с Иваном Павловичем выбрались из ямы, отряхнулись.

— Много капает? — спросил предчека.

— Засоряется, — как бы пожалел мельник, — а то бы ничего.

— Эх, Егор, Егор, — вздохнул Иван Павлович, — придется тебе все-таки с нами в город прокатиться.

— А разь я не знаю?

Позвали Алексея. Он тоже слазил, посмотрел и страшно выругался. Затем в это дело посвятил помольщиков и одного за другим сводил посмотреть, куда течет их мука. Мужиков не столько удивило, сколько восхитило это хитрое приспособление. Только один возмутился.

— Ты бы хоть свечи в церкви покупал да грехи замаливал, — смеялись над Егором.

— Нет, как все у него ловко!

— Вместе с брательником Ефремом старались, — ответил Егор.

— Награду тебе дать!

— Награду — это как есть. За тем вон и приехали из города.

А сердитому мужику неймется. Очень ему обидно.

— Какой ты обжора! — крикнул он. — И чтоб тебе подавиться нашей мукой!

Другой игривым голосом запротестовал:

— Ну вот еще, мукой подавиться. Да много ли на каждого придется? Не больше, чем по две горсточки. Корове один раз в лохань посыпать.

Нашелся бывалый мужик из соседней деревни.

— Это что, братцы, горстка муки! А вот в Москве есть церква, и прозывается она «Микола-на-капельках».

— На капельках?

— На них. А почему? А потому, что трактирщик ее выстроил на капельки вина. Вру? Ей-богу, нет. Вон Миколай-угодник в углу, он подтвердит. В его имя построено.

— Да говори ты, складно говори! — подтолкнул его второй мужик из той же деревни. Он-то уж знал, в чем дело.

— Трактирщик тот вино в стаканы недоливал аль сливал, кто не допьет. Ну и сызнова остатки эти в посуду, и опять же продавал. На выручку и построил церкву.

— Врешь ты! — заметил Алексей.

— Вот тебе и вру! А после смерти в рай попал. Ей-богу. Знамение с того света было такое. Прямо в церкви при чтении Евангелия голос…

— С неба?

— Оттудова прямо.

Все, даже Егор, с интересом слушали мужика. Один задумчиво произнес:

— Ну, эта мука сироткам пойдет. Комитет бедноты раздаст.

— И бедным вдовам.

— Мука, братцы, что! Много ли ее! А вот давайте-ка амбар у них проверим.

— Пора у всех проверять. Чего ждать! Нынче начнем.

— Ждать вредно. Пока прохлаждаемся, весь хлеб попрячут.

Они уже, свои и из соседней деревни, готовы были идти, но их остановил Федя.

— Мы сами, без вас проверим.

Мужики принялись спорить. Они словно опомнились от шуток. Федя вопрошающе посмотрел на нас.

— Орудуй, Федя, проверяй с ними, — сказал Иван Павлович, — а мы обойдемся без тебя.

Пятистенный амбар Егора стоял недалеко от мельницы, на луговине. В амбаре были две плотно сколоченные и окованные дубовые двери. Каждая заперта на два замка — висячий и внутренний, винтовой. Крепкие запоры, что и говорить!

Егор и к амбару пошел с охотой. Ему все равно теперь. Только Ефрем, брат его, сидел в сторонке, будто чужой. Егор, конечно, успел рассказать ему обо всем.

— Иван Павлович! — позвал я предчека. — Нет у меня охоты идти на обыск к Жукову. Делайте без меня.

— Жалеешь, что ль, его?

— Какой черт! Просто мне противно на него смотреть. Потом — надо проведать Андрея. Да я приду скоро.

— Ты его не отпускай. Поедем вместе.

— Не отпущу. О-ох, как я устал, Иван Павлович! Голова болит, и ноет рука. Надо сделать перевязку. Я разбередил рану.

— Тогда иди, иди отдохни. Обойдемся тут. Надо еще одну подводу нарядить — этих чертей везти.

Туча приблизилась, ветер усилился, и крылья мельницы бешено сновали снизу вверх, снизу вверх. Того и гляди, ветер поломает их.

Шел я сначала дорогой, потом гумнами и свернул в имение. Надо навестить Василису, спросить, не был ли кто…

Со стороны села налетел вихрь и так крутанул, что поднял пыль на дороге и солому на гумне. На момент ничего не стало видно.

Переждав возле стожка сена, когда вихрь перенесется на поля, я заторопился. Имение недалеко.

А дождь уже шумел и шел стеной. Пронесся ветер, сердито блеснула молния, и вдруг потемнело. Послышались урчащие многократные раскаты грома, и сильнее зашумел вдали дождь. Пришлось прибавить шаг.