Дверь открылась, и мы облегченно вздохнули. В дверях стояла с покрытым пылью лицом, полная, добродушная, красивая сноха Анна. В прошлом году, когда я со стыдом после отказа в сватовстве уходил от них, она одна пожалела меня и, провожая через дверь во двор, ласково похлопав по спине, промолвила: «Ничего, Петя, не убивайся».

Федя еще подержал дверь открытой на всякий случай, но никто больше не входил. Он снова защелкнул ее на щеколду.

Анна не сразу разглядела меня, а подойдя ближе, радостно воскликнула:

— Пришел?

— Заявился, Анна, — чувствуя, как вдруг пересохло в горле, отозвался я.

— Елька где? — спросила мать, и в голосе ее послышалась, как мне показалось, тревога.

— Сейчас умоюсь, скажу. Мы допололи тот участок проса. Ну-ка, Саня, полей мне воды.

Пока Анна умывалась на крыльце, где висело ведро с водой, мы молчали. Наконец Анна вошла, вытерла лицо и руки. Сняв фартук, подошла ко мне, поздоровалась, села рядом.

— Так-то, Петя. Стало быть, в наши края заявился? Долго тебя не было. Небось мимо-то из городу аль в город проезжал, а к нам, как допрежь, не заехал?

— Уезд наш большой. В нем сорок две волости, а в них двести двадцать селений, а жителей, считая грудных и ползунков, больше четырехсот тысяч обоего пола.

— Говори, говори. — Анна улыбнулась. — Вот насчитал! Только про брюхатых забыл… Ну-ка, я на тебя как следоват погляжу.

И она уставилась на меня, как бы в зеркало. Затем рукой провела по моим щекам, за уши потрогала и волосы погладила. Руки ее были холодноваты от воды. Наконец при общем молчании она произнесла:

— Ты поправился, как бы не сглазить. Тьфу, тьфу, тьфу!

— А моя мать говорит, что я кощей!

— Какой там кощей. Вот и глаза твои. Нет в них прежней робости. Ты ведь в начальниках ходишь, я знаю. А там робость вроде ни к чему. Правду тебе гадаю аль вру?

— Ты, Анна, как цыганка. О тебе тоже нельзя сказать, чтобы похудела.

— У меня, Петя, кость широкая.

Федору не терпелось узнать, куда запропастилась Лена.

— Где, спрашиваешь, Елька? — наконец сказала сноха. — Федора на дороге ее перехватила.

— Как перехватила?

— А так. Шли мы мимо ихней избы, она увидела, чуть не бегом к нам. Схватила Ельку за руку и увела.

— Зачем?

— К себе потащила.

— Ну, зачем, зачем? — допытывалась Арина.

— А затем, чтоб не дать ей повидаться. — Анна кивнула на меня.

— И Елька пошла? — спросил Федя.

— Елька — теленок. Куда ее сестра позовет, туда и пойдет.

Потом решительно добавила:

— Все вы ходите под началом Федоры. Она вами помыкает как хочет.

Мне окончательно стало все ясно. Если бы Лена, узнав, что я пришел, и захотела бы повидаться со мной, то не пошла бы за Федорой.

— Будет тебе! — прикрикнула на Анну Арина, и в голосе ее послышалась, как мне показалось, радость. — Зачем зря говорить?

— Я правду говорю.

Обернулась ко мне и прямо заявила:

— Ты, Петя, от души тебе советую, не гонись больше за Елькой!

Я молчал. Рядом сидела Санька. Посмотрел на нее. Чуть заметная улыбка пробежала по ее лицу.

— Не нужна она тебе, Петя, — вконец отрезала Анна.

— Вот это… правильно! — громко и решительно подтвердил Федя.

— А чего молчать? Не вздумай вдругорядь ее сватать.

— Да он и не сватает, — опять вступился Федя. — Откуда вы взяли?

— И не думаю сватать. Ну как я породнюсь с такой семьей, где зять — кулак, бандит, острожник, спекулянт? Ведь мне пришлось бы с этим рыжим Егором, которого я арестовывал, сидеть рядом за столом. И с Федорой тоже! Вот симпатия! Это сейчас они как будто притихли, поприжали их, хотя не совсем, а в случае чего, они первому мне, а второму Алексею, вашему зятю, нож в бок сунут. Нет, не полезу в кулацкую родню, хоть бы какая разлюбовь ни была. Даже тошно об этом думать.

Видимо, мои слова задели Арину за живое.

— А разве мы, Петя, кулаки? — спросила она полушепотом.

— Не про вас говорю. Ты, тетка Арина, не думай этого.

— Обидно мне, Петя, такие речи слушать.

— Ну вот. Я, может быть, и сейчас еще немного люблю Лену. Потому-то и зашел, чтобы повидать ее напоследок, распроститься и забыть совсем, навсегда. А тут вышло вон что: Федора на дороге ее перехватила, как овцу в стаде, чтобы куда зря не убежала. Стало быть, у Лены никакого желания повидаться со мной нет. Она, конечно, узнала от Федоры, что я тут…

Санька сидела молча. Анна задумалась, и лицо ее было грустное. Федя очень серьезно вслушивался в мои откровенные слова и курил цигарку.

— Так-то, тетка Арина, прости за прямоту. Вообще, получилось хорошо. Жениться успею и через десять лет. Сейчас не до женитьбы. Дела большие. Федя вон тоже согласен со мной. Согласен, Федя, не жениться до конца войны?

— Полностью.

— А не пора ли нам идти?

— Пойдем, — сказал Федя. — Ужинать нас ждут.

— Ты хоть молочка бы немножко попил. Совсем разобиделся на нас, — неподдельно жалостливым голосом попросила Арина.

— Спасибо, — отказался я.

— Эх, какой! И молочка не хочет.

— Прощайте. Поклон Лене передайте.

И только мы хотели уйти с Федей, как в дверь негромко постучали. Я невольно вздрогнул и почему-то сел на прежнее место, на край скамьи. Санька пошла открывать дверь, за ней Федя, а потом Арина. Только Анна осталась на прежнем месте. Я обернулся, посмотрел на нее. Она сощурила глаза, и горькая складка легла меж губ.

— Кто-о? — певуче спросила Санька.

— Свои, — ответил грубый голос.

Я облегченно вздохнул. Кто угодно, только бы не Лена. Встретиться с ней уже не было никакой охоты. Особенно после такого разговора. Сейчас мы с Федей пойдем, а завтра пораньше надо ехать в Инбар. Там дела, там ждут товарищи. И так две недели в разъездах, в работе. Вижу, с какой неохотой подошла к двери Санька, даже с испугом. Взялась за щеколду и медлит, как до этого Федя, — снять ли? Сзади в напряжении стоят Федя и Арина. Слышу, как тяжело вздохнула Анна: «Э-эх!»

— Мамка, открывать, что ль? — осекшимся вдруг голосом спросила Санька.

— Чего ж теперь делать? — ответила мать. — Открывай.

— Ну-ка, обожди, — Федя слегка отодвинул Саньку. — Тоже солдат-девка! Трусиха!

На пороге двери предстал, высоко задрав голову, небольшого роста, кряжистый парень, одетый в серый, из солдатского сукна френч с накладными карманами.

Обут он был в добротные сапоги, в которые заправлены плотно облегающие икры галифе. Кепка с пуговицей на макушке. В руках трость.

Несмотря на такой шикарный наряд, в парне было нечто петушиное. Задранный кверху нос с раздутыми ноздрями придавал ему особую, подчеркнутую лихость, вызывающую невольную улыбку.

— Здрасте! — небрежно бросил он и, не дожидаясь ответа, обернулся к двери, повелительно позвал: — Иди!

«Что за щеголь? — думал я, разглядывая его. — И кого он зовет?»

С крыльца никто не откликнулся. Тогда он шагнул к нам и остановился, разыскивая, где бы сесть. Арина торопливо подставила ему свою табуретку и услужливо попросила:

— Проходи, садись.

— Благодарю покорно, мамаша, — ответил парень. — Всем приятный вечер! Погодка хороша.

Никто на это ни слова. Только Федя что-то промычал.

Парень снял кепку, металлической расческой провел по густым и, как брови, белесым волосам, затем, спрятав расческу в левый кармам, вынул серебряные часы. Открыл их, посмотрел на циферблат, звонко щелкнул крышкой, сунул в карман и сделал еще шаг. Я невольно взглянул на его сапоги. На левом был нормальный каблук, а на правом раза в три выше. Несмотря на это, парень не мог скрыть своей хромоты. Согнутая в колене нога «косила», как бы загребая по пути.

«Вот кто ты такой!» — наконец догадался я. Ванька-сапожник прохромал к табуретке. Подал руку Феде и, хозяйски усевшись, протянул ноги, словно всем напоказ.

— А ты что там стоишь? — крикнула Арина по направлению к крыльцу.

Оттуда послышался голос: