Тут Губерт, с точки зрения Арлетт, повел себя несколько странно.

— Но я не хочу ни на ком жениться… — произнес он обескураженно. — Зачем мне жена? Что я с ней буду делать?

Арлетт захохотала. Когда последние отзвуки ее звонкого смеха замерли под сводчатым потолком, она произнесла:

— Губерт, малыш, ты, право, удивляешь меня. Когда я стану твоей женой, ты будешь делать со мной то же самое, что и раньше…

— Но… но это ведь будет потом, через много лет, правда? — спросил он с надеждой. — Мне, конечно, придется жениться, потому что… потому что род Монтвиллей не может угаснуть. — Не замечая странного взгляда Арлетт, «наследник» барона Рикхарда продолжал: — Я женюсь на какой-нибудь мымре вроде Адельгайды, возьму в приданое много золота… — Мысль показалась Губерту забавной. — Представляешь? Высохшая святоша… радом со мной? Она так ненавидела Юдит, наша госпожа… Смешно, да?.. Я давно так не веселился… Эй, ты что не наливаешь мне?.. Гвильямино… Иди сюда, ну же! Ты обязан слушаться господина! — Пальцы Губерта нервно дергали завязки костюма «слуги». Другой рукой он привлек Арлетт к себе, поцеловал, стараясь попасть в губы, но всякий раз промахивался, не находя привычного отклика. — Ну же, голубка, я пошутил, я ни на ком не женюсь, ты и так всегда будешь со мной. Зачем нам священник?.. А дети? Отлично, пусть их будет много-много, полный замок!.. Ну, иди сюда… Какая ты сладкая…

«Сабина! — подумала Арлетт, стиснутая в объятиях любовника. — Она обманула меня! Так для чего же тогда все? Дня чего же погибла моя мать?! Проклятая ведьма! Колдунья! Для чего?! Ну погоди! Ты мне ответишь за это, я вырву твои бесстыжие глаза!»

Полет кончился внезапно. Губерт, как ястреб с пробитым сердцем, сложив крылья, рухнул на дно пропасти. Он открыл глаза, вокруг не было ничего привычного.

«Куда девалась Арлетт?! — подумал он, вспоминая, что они снова поссорились, едва оставшись вдвоем, потому что Боэмунд все не звал его. — Стоп. А куда это. я угодил? — Юноша прислушался. — Что за писк?..»

— А ну вон, вон отсюда, я тебе покажу, как жрать меня, тварь! — Он сбросил с себя мерзкую мокрую крысу, решившую, что для нее настал час обеда. Однако тварь оказалась не одинокой.

«Господи Боже! Они сожрут меня! — с ужасом подумал Губерт. — Проклятая Летиция!»

Он встретил ее на торговой площади на следующий день после того, как они с Арлетт впервые поругались непонятно из-за чего. Найденыш узнал бы ясновидящую из тысячи тысяч слепых, а страшная старуха не нуждалась в глазах, она читала мысли, видела Губерта насквозь, знала его лучше, чем он сам знал себя.

«Она донесла на меня!»

Самозванец вспомнил, как в комнату ворвались люди герцога, с которыми был и Арнольдо. Губерт был готов поклясться, что все это привиделось ему в кошмаре, но то, что он оказался здесь, говорило о том, что страшный сон оказался явью.

«Господи, помоги мне!»

Едва отбившись от проклятых тварей, решивших в конце концов все-таки повременить с обедом, Губерт с удивлением обнаружил, что он в подвале не один. Найденыш попробовал рассмотреть незнакомца получше. Как ни странно, это удалось, хотя еще минуту назад, когда самозванец воевал с крысами, в подвале стояла непроницаемая темень. Ни лучины, ни свечи, ни факела никто не зажигал, их просто не было.

Впрочем, источник света не вызывал сомнения, одежда неизвестного, окруженного зеленым сияющим ореолом, поражала изысканностью — одна горностаевая мантия чего стоила, а диадема в волосах?

«Это, наверное, император ромеев? — предположил узник, но тут же отмел вздорную догадку: — Да не может быть, чтобы столь высокую особу посадили в такую ужасную дыру! А потом, разве Константинополь уже пал?»

Губерт поднялся и подошел поближе. Приглядевшись, он понял, что уже встречал этого человека или даже не человека, бога, древнего бога норманнов, даже не бога, демона… Это он восседал на кресле с подлокотниками в виде волчьей пасти и головы змеи. Именно он приказал разбойникам идти с ним, Найденышем, именно он помог избежать смерти от рук сообщников. Теперь он вновь пришел на помощь Губерту.

Найденыш посмотрел в глаза магистру, но не встретил в них сочувствия.

«Я сделал что-то не так!» — мелькнуло в голове у узника.

Словно бы подтверждая догадку, раздался тихий гул, постепенно переросший в рокот, все вокруг задрожало, жалобно запищали, прячась по углам, крысы, уже и не помышлявшие ни о чем, кроме спасения.

Вибрация нарастала, стены заходили ходуном. Точно шатер, подхваченный ветром, поднялся в небо каменный потолок, уступивший место мраку ночи.

— Вон! — произнес сияющий бог. — Вон!!! — закричал он с утроенной ненавистью. — Пошел вон!!!

В глазах у Губерта потемнело, ноги стали чужими, в животе забурлило. Он рухнул на слизкие от грязи камни пола.

— А-а-а!!! — закричал Лёня и подскочил в кровати. — А-а-а!!! А-а-а!!! — вопил он.

Прямо из стеллажа с книгами протянулся, мечом упираясь в грудь, длинный зеленый луч.

— Что это? Что?! — в ужасе повторял Бакланов.

— Разве ты не понял? — спросил голос изумрудного демона. — Не понял?! — очень зловеще проговорил рыжебородый, выглядывая из стеллажа.

Тон бога из кошмара… то есть, конечно, из книжки, очень напомнил Бакланову манеру общения бригадира братвы, вышвырнувшей сегодня «Фору» вон из уютного подвала. Лёня присмотрелся.

«Боже! Да это же он и есть! И с чего это я взял, что он рыжий? Просто светлый, да еще стриженный почти под «ноль»… и никакой бороды у него нет…»

— Вали отсюда! Ты понял? — повторил «бригадир». -Понял или…

Он недоговорил.

— Да!!! — закричал Лёня и как был в джинсах и майке (домой пришел поздно и сильно выпивши — сил раздеться не осталось), не дав себе труда обуться, выскочил в коридор, а оттуда, на удивление быстро справившись с замком, вылетел на лестничную площадку.

Сбежав вниз на один пролет, он обернулся и застыл, точно жена Лота. Дверь осталась незапертой и приоткрылась вглубь более чем наполовину; прихожую наполнял зеленый свет, в котором не было и не могло быть места Лёне.

Он развернулся и, кусая губы и бормоча себе под нос не то ругательства, не то жалуясь на загубленную жизнь, не замечая даже, что наступает босыми ногами на осколки бутылочного стекла, помчался прочь из дома.

Веселье на «запасном аэродроме» Прбдента продолжалось до утра с небольшими перерывами на тяжелый и непродолжительный сон. Валентину то и дело снились какие-то кошмары, в которых события, происходившие в веке нынешнем, перемежались с картинами средневековья и еще Бог знает с чем.

Одним из самых отвратительных оказалось общение с медведеподобным Биорновым, проводником вагона поезда, в котором майор ехал… на Чукотку. На станции они вышли за водкой (а зачем еще?), и проводник вдруг начал, стуча себя кулаком в сундук грудной клетки, доказывать Богданову, что он, Валентин, — молодой и не видел жизни, а вот сам Биорнов, напротив: «Пересажал ихнего брата немеряно! Сажал и буду сажать!»

Учитывая профессию вышеозначенного субъекта, хотелось верить, что, используя в своей речи столь многозначный глагол, Биорнов имеет в виду исключительно «зайцев».

В какой-то момент проводник ринулся обниматься с пассажиром Богдановым; последний эту попытку пресек, но тут оба обнаружили, что «паровоз» отчалил и уже довольно резво мчится вдоль перрона. Они кинулись вдогонку, но все двери оказались закрытыми, кроме одной, куда и попрыгали, — первым проводник, затем… неведомо откуда взявшаяся Вера, а потом и сам Валентин.

Майор проснулся, обнаружив, к великому своему счастью, полное отсутствие как проводника, так и Веры, а самое приятное, осознал, что в реальности поедет на Чукотку не поездом.

Хотелось пить. Отхлебнув немного шампанского, Богданов поморщился, подняться он не мог, так как Лена… или Зинаида лежала на нем, устроившись почти как на диване. Будить дам Валентину ни в коем случае не хотелось, он решил терпеливо ждать, когда Морфей сжалится над ним.