Тут столь разные и внешне и внутренне братья проявили изрядное единодушие, Боэмунд поддержал Рутгера Скупого.

— Будет вам, — неожиданно рассердился Гвискард, которому очень не понравилось упоминание о кровавых рогах, «проросших» из черепа Петра Беззубого. Герцог хотел сказать: «Нечего кликать чертей», но вслух произнес иное: — Я сам решу, как и кого мне казнить!

Он понимал, что нельзя долее томить подозрениями сироту, следовало поскорее покончить с проблемой, но что-то мешало герцогу принять единственно подобавшее решение. Он задумался. Нет, не зря прозвали лаской мессира Роберта, сына норманнского рыцаря Танкреда де Готвилля.

— Твой оруженосец, — спросил герцог, — сколько лет ему?

— Тринадцать, господин, — проговорил «Роберт». -Я родился в один год со старшим братом Гвильямино, их мать была моей кормилицей.

— Была?

— Да, господин, была, она погибла.

— Ты видел сам?

— Да, Летиция Кривая ударила ее ножом в бок…

Губерт осекся. Сейчас герцог спросит, откуда он знает разбойников по именам. Однако Гвискард не заметил смущения юноши и проговорил с участием:

— Прискорбно, прискорбно… Ну что ж, нет корысти в долгой скорби, дела не ждут. Марк, сын мой, — обратился герцог к Боэмунду. — Я стал замечать в последнее время, что обделяю тебя во всем. Прими под крыло нового вассала, наследника моего верного друга, да и твоего знакомца, мессира Рикъярда, светлая память ему. Великий воин, надеюсь, что сын не посрамит отца…

Когда он произносил последние слова, голос его едва заметно задрожал. Боэмунд наклонил голову в знак признательности и из почтения перед заслугами погибшего. Губерт же опустился на колено. Однако Рутгер, по всей видимости, испытывал совсем иные чувства. Едва отец кончил, как юноша, вскочив с кресла, закричал:

— У него и без того воинов больше, чем у меня, и земли полно! Куда ему больше?!

Боэмунд повернулся и метнул в брата торжествующий взгляд:

«Что, съел?!»

Губерт, уперев глаза в пол, шептал первую пришедшую на ум молитву.

«Спасен, спасен, спасен! — только и стучало в мозгу, отдаваясь, казалось, гулким эхом во всем зале. — Поверили, Боже мой! Все удалось!»

— Ты тоже получишь новых вассалов, Рутгер, — успокоил герцог младшего сына. — Не забывай, ты мой наследник.

— Да! Ведь правда, отец?! — Юноша улыбнулся, подумав:

«Веселись, Боэмунд, наследник-то я, отец сам напомнил об этом. Интересно, что ты запоешь, когда я стану герцогом!»

Боэмунд же не унывал:

«Когда отец умрет, мы еще посмотрим, кто унаследует его владения. Тебе, братец, стоит помнить, что я куда крепче в седле, чем ты, и у меня под рукой немало добрых рыцарей, с которыми я бывал во многих битвах!»

Все так или иначе оказались довольны, но один лишь герцог имел повод гордиться достигнутым. Теперь, если случится так, что обман раскроется, барон де ла Тур — вассал Боэмунда, а не герцога Гвискарда и не его наследника и соправителя.

Вопрос можно было считать решенным. И все же…

— Летиция, ты сказал? — спросил герцог на прощание. — Летиция Кривая, так кажется?

Губерт, едва заметно вздрогнув, кивнул:

— Да, господин.

Между тем радость Губерта оказалась не такой уж продолжительной. Прошел день, другой, но никто не спешил обласкать сироту. Князь Боэмунд оказался очень занят, так или иначе у него пока не нашлось времени для того, чтобы сделать подобающие распоряжения относительно «Роберта».

Какой бы ни была причина легкомыслия Боэмунда, Губерту, который никак не мог забыть воплей Индульфо Вора, промедление казалось подобным смерти. «Роберт» становился день ото дня подозрительнее, чем совершенно извел «Гвильямино». Особенно не давали покоя Найденышу слухи о появлении некой блаженной, слепой, которую звали… Летиция.

«Летиция. Летиция. Летиция, — стучало в мозгу у ворочавшегося в кровати Губерта. — Летиция. Летиция. Летиция…»

Тщетно пытался «слуга» успокоить «господина», что это всего лишь совпадение, он сделался нервным, и готов был вспылить по любому поводу.

— Да успокойся ты, — вскричала Арлетт. — Успокойся, у них просто дел по горло. Пока ты тут сидишь и дрожишь от страха, как лист, я кое-что сделала…

— Что ты сделала?! Переспала с кем-нибудь?

Вот это было что-то новенькое. Арлетт лишилась дара речи. Она не ведала такого понятия, как ревность, никто не объяснил ей этого, зато рыжеволосая прелестница не малой мерой успела испытать страсть и иссушающий огонь желания.

Она вызывала интерес даже и наряженная мальчиком, с остриженными волосами и в мешком висевшей одежде. Арлетт имела в столице еще больший успех, чем дома, она нравилась теперь и мужчинам и женщинам, последних привлекало общество робкого юноши, почти ребенка. Дамы могли позволить себе не слишком стесняться его, что давало им возможность держаться свободно, избегая условностей, необходимых в общении со взрослыми мужчинами, в то же время им можно было не опасаться с его стороны болтливости, свойственной подругам и служанкам. Некоторые из скучавших красоток, вероятно, даже не отказались бы затащить в постель неопытного кавалера — наверняка еще девственника.

Мужчинам нравилось в «Гвильямино» нечто другое; одни, вероятно, видели в нем товарища — младшего брата, с которым не придется делить ни наследство родителей, ни внимание женщин, ни рыцарскую славу; иных — тех, кто уже изведал прелести однополой любви, — привлекал немного робкий и оттого казавшийся еще более игривым взгляд.

Вопрос Губерта застал «слугу» врасплох, оба знали, что Арлетт не может ответить ни на чьи ухаживания, даже если захочет. Однако страх отнимает разум: Губерту, не находившему сил окончательно прийти в себя после посещения дворца герцога, все виделось только в мрачном свете.

— Я принес вина, — проговорил «Гвильямино». -Не кричи так громко, называя меня Арлетт, кто-нибудь может услышать нас. Не думаю, что следует проявлять такую неосмотрительность, когда дело уже решено.

— Ничего не решено!

«Слуга» покачал головой и налил вина себе и «господину», а когда оба выпили, произнес уверенно и спокойно:

— Перестань, я знаю точно, скоро Боэмунд позовет тебя… Успокойся, мы вернемся в замок… Однако тебе придется искать нового оруженосца.

— Почему, черт возьми? — нахмурился Губерт, которому не нравились любые неожиданности.

Арлетт усмехнулась и снова наполнила сосуды.

— Ты, кажется, уже и сам начал верить, что я — Гвильямино, твой слуга, — проговорила она. — Но меня больше устроит другая роль, я ведь все-таки родилась женщиной.

Губерт еще больше помрачнел, слова отчего-то не понравились ему.

Однако вино вызывало приятные ощущения, напряжение спадало, после него ничего не казалось таким уж страшным. Подруга вела себя сегодня особенно игриво, в последнее время им почти не удавалось остаться вдвоем — в комнатке, отведенной им в дворцовой пристройке, жило еще от пяти до восьми человек. Возможно, причиной шаловливости Арлетт стало вино, на которое любовники набросились с большим аппетитом.

— Что ты этим хочешь сказать? — спросил он с подозрением.

— Ни-че-го, — загадочно пропела Арлетт и кончиками пальцев оттянула в области живота старый камзол, принадлежавший ранее довольно крупному мужчине. — Наверное, никто еще долго ничего не заметит, но вдруг придется выступать в поход, а твой Гвильямино решит родить ребеночка? То-то все удивятся, правда? — Губерт так глупо уставился на возлюбленную, что та невольно рассмеялась: — Боже, дружок ты мой, да ты что? Не знал, отчего появляются дети?

Губерт застыл, не донеся чаши до рта.

— Ты… ты что хочешь ска…

— Ты все-таки выпей, — предложил «оруженосец» и лихо осушил свою чашу. — Ешьте, пейте… все равно умрете… Так, кажется, говорил наш смешной Прудентиус.

— Ты…

— Я… я… — прошептала Арлетт, склоняясь к уху Губерта. — Я беременна. Никогда не думала, что со мной это случится. Скоро я окажусь неважным оруженосцем, дружок… Да, впрочем, тебе все равно понадобится другой… настоящий, так как я собираюсь выйти за тебя замуж. Моя судьба — стать госпожой.