— Ты что зажурився, Богдан? — толкнул майора в плечо Козлов и, пьяно улыбнувшись, предложил: — Давай еще врежем!

Богданов кивнул, они выпили, и Роман произнес, обращаясь к Шарпу:

— Мы были в армии вместе… Переведи ему, Вальк!

Майор ткнул пальцем себе в грудь, потом показал на Процента и проговорил:

— Уи воз… то есть вё ин зе арми тугеза[53].

Американец радостно кивнул и заявил:

— Oh yeh! Great! I was a soldier, too, when young. A marine. I fought in Korea.

Из фразы Богданов уяснил, что в молодости их с Козловым собеседник также служил в армии и даже воевал в Корее, одного только не понял майор, что такое «marine». Впрочем, это к делу не относилось. Решив воспользоваться тем, что Роман не понимает английского, Богданов, как бы продолжая разговор на тему армейской службы, спросил Шарпа, старательно выбирая слова:

— Ю сэд, ю рэд уоркс ов… м-м-м, му фрэндс чиф?[54]

Ответ Шарпа был обескураживающе прям:

— I don’t remember I told you I had, but I can tell you now. As a matter of fact, the thing he invented is… is a chemical hallucinative preparation, a kind of drugs[55].

Шарп говорил довольно быстро, однако от внимания Валентина не могло ускользнуть слово «драге». Оно оказалось знакомым даже и Козлову.

— Чего он там про наркоту говорит? — спросил Роман.

— Говорит, что наркотиками баловался, когда воевал, и считает, что это — яд, — не моргнув глазом заявил майор. — Наш друг за здоровый образ жизни. Я бы удивился, если бы услышал что-нибудь другое.

Процент пьяно кивнул, мол, понятное дело, мы тоже за, но вдруг спросил:

— А он правда воевал? Он вроде не такой старый?

— В Корее, я ж тебе перевел, — спокойно ответил Богданов, а Шарп с восторгом прибавил:

— Yeh, sure! In Korea against Kim II Sung’s communistic hordes[56].

Богданов решил сделать американцу комплимент:

— Май фрэнд сэз ю лук со йанг фор э персон ху воз ин вор[57], - проговорил майор и вытер пот со лба.

— In the war[58], - строго поправил Шарп, но, не желая обидеть майора, заверил его: — Your English is good[59]. — Далее он добавил, обращаясь уже к Роману: — Thanks, mister Kozloff. I’m not old I suppose. I’m only sixty four…[60] — признался он и вдруг запел неожиданно чистым, приятным, хотя и слабеньким тенорком: — When I’ll get older, losing my hair, many years from now. Will you still be sending me a Valentine, birthday greeting — bottle of wine… — Он пропел всю песенку до конца, закончив бодро, точь-в-точь как у «Битлз»: — When I’m sixty four[61].

И хотя ни хозяин кабинета, ни его друг фонами ливерпульской четверки не являлись, они от души похлопали певцу. Он поблагодарил.

Когда скончалась очередная бутылка, Роман посмотрел на часы и проговорил что-то насчет того, что ему пора. Вечер был закончен. Козлов вызвал такси. Втроем они с трудом растолкали доблестного переводчика и проводили гостей к машине. Улыбаясь, будто говоря на прощание американцу какие-нибудь дежурные, подходящие к случаю слова прощания, Богданов спросил:

— Ай уонт ту оск ю сомтинг? Ин прайвит? Мэй Ай контакт ю сомхау?.. Гуд бай [62].

— I’ll contact you soon after you return, mister Bcgda-noff. Be glad to buy you a drink… See you around, mister scientist[63].

— Чего он тебе сказал? — спросил Процент с некоторым подозрением.

— Говорил, мол, рад был знакомству и все такое, с удовольствием, мол, выпью еще.

Роман кивнул и, как-то не очень весело усмехнувшись, изрек:

— Все на халяву рады… Ладно, погнали.

И по дороге домой, и на лестнице Валентин, не раз недоумевая, вспоминал:

«Что он имел в виду, говоря после вашего возвращения? Может, я что-то не так понял? А, черт! Языком надо заниматься, а не водку трескать. Какой тут язык? У меня даже словаря нет дома… Дома?»

Поразительно, как немного времени понадобилось, чтобы чужая квартира стала домом, а родной дом… Где он, тот дом? Богданов поморщился, вспомнив последний телефонный разговор с Верой, которая убеждала его вернуться, грозя разводом и судом. Отвратительный разговор. Неужели жена не понимает, что он не вернется, пока не…

«Пока не — что? — Этого майор не знал. — Скорее бы, что ли, воскресенье!»

Богданов твердо решил не выпивать ничего крепче чая до возвращения с Чукотки, однако… сему благому намерению не суждено было сбыться.

Теперь Славика мучил и еще один вопрос: кто тот любопытный мужик, который говорил с ним? Тот он или не Тот? Самый простой ответ, приходивший на ум первым, выглядел так: конечно, не Тот, потому что, если бы он был Тот, я бы его узнал. Но что-то, вероятно, то, что за дело взялся дед Осип, подсказывало Славику: не все так просто.

Устав от этой головоломки, мальчик решил спросить об этом у камня. Большой — величиной с хороший булыжник — грязный кусок стекла (магический изумруд, который мама даже порывалась выбросить, никак не желая верить в то, что все описанное в книжке, купленной у старика-ханыжки, правда) не отвечал. Тогда Славик нарисовал краской прямо на паркете пантакль, положил свое сокровище в его центр, уселся рядом, сложив нога по-турецки, и принялся шептать слова заклинания.

На сей раз он не просил Зеленых демонов показать ему «кино», даже не спрашивал, кем был приходивший к дяде Лёне здоровенный мужик, похожий на милиционера (к слову сказать, мальчик не возражал и против того, чтобы Тот оказался даже милиционером, кем угодно, все равно). Славик только хотел, чтобы он поскорее пришел.

Зеленый свет залил комнату, сделав невидимыми все находившиеся в ней предметы. Впрочем, не так, разговаривая с камнем, мальчик сидел с закрытыми глазами и все равно ничего вокруг не видел. Просто на сей раз дед Осип появляться не стал, видимо полагая, что достаточно и устного общения, а может быть, Славику просто не хватило сил или же он что-то сделал неправильно, одним словом, пришлось ограничиться аудиорядом.

Впрочем, дед был предельно краток.

«Он уже в пути. Готовься к встрече».

Больше Славик не услышал ничего. Зеленый свет медленно рассеился, и мальчик обнаружил, что лежит на полу. До него не сразу дошло, что кто-то скребет ключом в замочной скважине. Стоявший за запертой на щеколду дверью позвонил.

«Это дядя Лёня, — мелькнуло в голове мальчика. Он поднялся, спрятал изумруд (что-то подсказало ему, что так надо сделать) и поспешил в прихожую, успев подумать на ходу: — Дед сказал, что тот уже в пути, и велел готовиться. Что это значит?»

— Ты не заболел? — спросил Лёня, войдя в квартиру.

Мальчик отрицательно покачал головой. Однако Бакланова такой ответ не удовлетворил, он потрогал лоб Славика и с подозрением посмотрел на растрескавшиеся губы. Разувшись, он вошел в комнату и увидел пантакль, наличие которого и внешний вид мальчика наводили на определенные размышления: что это?

— Я сейчас сотру, — пообещал Славик. — Это всего лишь гуашь, она смывается…

— Чем ты занимался?! — Лёня удивился металлическим ноткам, прозвучавшим в его голосе. — Хватит безобразничать! Где твоя побрякушка? Где твой чертов изумруд?! Неси его сюда!

— Я его… я его потерял… — соврал Славик и потупился.

— Врешь! Врешь! Ах ты!..

Через полчаса Лёня сидел на полу посредине комнаты прямо на пантакле и, дикими глазами озираясь на произведенный им же погром, спрашивал себя: