«Сколько еще веселиться Олежке? Дней десять (неделю, три дня) всего-то и осталась. Потерпи, уедет, жалеть будешь, что черствость проявлял, родная кровь, не кто-нибудь…» — говорил себе участковый, не решаясь отказать брату.

К тому же существовала Люба — прежняя любовь. Нет-нет да затаскивала она Андрея в постель вспомнить старое, а он не слишком-то и упирался, все равно в верность его жена не верила.

Наличествовал и еще один, как говорится, фактор — оказываясь в шумной, слаженной компании, участковый успокаивался: вот они, все прямые или косвенные соучастники убийства той девушки… Кровь на снегу. Кровь… И все пока еще живы… Пока.

Именно соучастники. Если бы не дурацкие разговоры про волков-людоедов, которые начала Люба и подхватила Марина, а вслед за ней и Олег, желая бросить под ноги даме сердца шкуру матерого хищника, если бы не это… Не было бы удалого воздушного рейда, стрельбы по бегущим волкам и… гибели женщины.

«Но главный-то я, я! — не раз холодея, думал участковый. — Я стрелял в нее, и если все эти разговоры правда, я…»

Через два дня после происшествия они вдвоем (Андрей и вертолетчик) слетали на то место, где нашли убитую. Труп исчез. Никаких следов не осталось, да никто и не верил, что они останутся: пурга была знатная.

Все клялись молчать, но… кто-то все-таки проболтался?

Слухи наполняли город. Оборотни. Оборотни. Оборотни. И не суеверный ранее участковый все чаще ловил себя на мысли о том, что самец мог уцелеть…

«Он вернется, он обязательно придет, — думал Корниенко. — Чушь, он не может знать, кто убил ее… Да нет же! Никаких оборотней не существует! Их просто нет!»

В этот внутренний спор нередко вмешивался некий оппонент, будто участковый спорил сам с собой. Вот и сейчас он, этот некто, уверенно произнес:

«Он знает, что ее убил ты, он идет сюда, чтобы покарать убийцу своей волчицы».

Участковый подпрыгнул и задрожал так, что прикусил язык. Выругавшись, он почувствовал себя лучше.

«Чертов телефон!»

И действительно, краснопузый аппарат надрывался, захлебываясь от злости.

— Старший лейт… — начал было Корниенко, но, узнав звонившего, отчего-то совершенно успокоился и даже обрадовался. — Ты… все пьянствуешь…

— Ты когда будешь? — озабоченно поинтересовался брат.

— Да сейчас выйду, — пообещал Андрей, которому вдруг страшно захотелось выпить. Марина жила рядом, — десять минут ходу.

— Ты что шепелявишь? — спросил Олег

— Язык прикусил, — нехотя признался старший лейтенант, почувствовав, что брат хочет сказать что-то еще. — Ну что у тебя?

Олежка помялся.

— Ну, ты, Андрюх, через полчаса прийти не можешь? Генку на работу вызвали, там авария какая-то, ну а мы пока… Ну, ты же понимаешь?

— Я вообще могу не приходить, — рассердился Андрей и повесил трубку, но через пять секунд ему вновь пришлось поднять ее: — Я не обижаюсь… Да нет же… Знаю, что тебе послезавтра отчаливать… Трахай свою ненаглядную… Это не оскорбление… Хорошо, не трахай! Все, бывай… Обязательно приду… — Нажав на рычаг, участковый проговорил: — Не доведет она тебя до добра.

Телефон зазвонил вновь.

— Ну чего тебе, — утомленно проговорил в микрофон Корниенко. — Да, опорный пункт… Да… Что?.. Породистая?.. Ах, вот как. Позвоните завтра, молодой человек… Да, часиков в десять-одиннадцать или лучше… лучше в двенадцать… Не знаю?.. Хм, да, не знаю, у меня никогда не было собаки… Друга?.. Ну, это вы глупости… — В наушнике раздались нервные короткие гудки.

«Что за чушь, — подумал старший лейтенант. — Как это — у меня никогда не было друга? Собака одно, а друг… Да что за чертовщина?!»

Андрей опять почувствовал себя не в своей тарелке. При чем тут собаки? Он повернулся к унылому казенному стальному ящику — раз уж все равно полчаса сидеть, надо, что ли, разобрать бумаги.

Участковый открыл дверцу сейфа, вынул часть бумаг и, положив их на стол, хотел было достать и остальные, но… взгляд старшего лейтенанта остановился на табличке — подарке Олега, — которая лежала в сейфе уже почти месяц. На ней имелась надпись: ОСТОРОЖНО! ПРОТИВНИК ПОДСЛУШИВАЕТ. Андрей застыл, буквально окаменел как изваяние.

«Этого не может быть! — Его сознание словно бы обожгло. — Не может быть!»

Такого, конечно же, не могло быть, надпись, нанесенная по трафарету на кусок жести, черным по белому, гласила: ОН ПРИДЕТ, ЧТОБЫ ОТОМСТИТЬ ЗА СВОЮ ВОЛЧИЦУ.

Дверной звонок зазвучал вновь, выводя свою привычную электрическую трель. Хочешь не хочешь надо отворять ворота.

— Это, наверное, Андрюха, — проговорил Олег, вставая с кровати. — Полчаса прошло, пойду дткрою… Да чего мне одеваться? Это ж брат мой, чудачка… Да лежи, я сейчас его за бутылкой отправлю.

Марина посмотрела на разбросанную по комнате одежду и мысленно махнула рукой — и правда, чего спешить?

Спешить, и верно, было уже поздновато. Олег влетел в комнату и растянулся на полу от мощного удара Гены. Марина вскрикнула: таким она мужа еще не видела, правда, и он не видел ее такой: факт измены был, как говорится, налицо — вилять поздно, оставалось одно — каяться. Делать это пришлось, глядя в жерла горизонталки двенадцатого калибра, которую Гена успел сорвать со стены, — патронташ, к несчастью, висел рядом. Обманутый муж несколько раз врезал сопернику прикладом по физиономии, а потом, заставив неверную жену слезть с кровати на пол, велел ей встать на колени рядом с любовником.

— Убери простыню! — захрипел Гена, выпучив глаза. — Убери, сука! Не заворачивайся! — повторил он, поводя дулами двустволки. — Стой так.

Марина поняла, что муж шутить не собирается. Она отбросила простыню.

— Ген, старик, ты чего… — начал было Олег, но едва взглянув в глаза человеку с ружьем, осекся.

Марина попыталась успокоить мужа, представив ситуацию как можно менее драматичной.

— Ну ты же знаешь, Ген, — проговорила она, — мы с Олегом еще в школе гуляли, ну выпили…

Рогоносец молчал, казалось, он даже успокоился, но никак не мог найти повод, чтобы отложить ружье и сделать вид, что ничего страшного и на самом деле не случилось.

Марина, ободренная такой реакцией, продолжала:

— Это ж по пьянке, правда, Ген… Ну, мне ведь тоже обидно, что ты Любку трахал, когда я на аборт ложилась. Ты с ней тут был, мне Любка созналась, она говорит, ты и ее сестру трахал, а ей ведь всего шестнадцать… Прости, Ген, ну, пожалуйста…

Кажется, старания Марины возымели действие: муж начал опускать ружье. У Марины отлегло от сердца. Внезапно Гена задержал свое внимание на Олеге, несколько раз смерив того взглядом от колен до подбородка.

«О черт! — мелькнуло в голове у Марины. — О черт! Только не это!»

Приступ помутнения рассудка кончился.

Андрей Корниенко сидел за столом в расстегнутом кителе, спущенном галстуке и темной от пота рубашке.

Светлые волосы слиплись на мокром лбу. Пальцы рук побелели, сжимая жестяную табличку с надписью. Призыв к бдительности остался на прежнем месте. Участковый даже переворачивал табличку, чтобы убедиться, что и на тыльной ее стороне нет ужасных слов, при воспоминании о которых старшего лейтенанта милиции охватывала дрожь. Дверной звонок окончательно вывел Корниенко из состояния умопомрачения.

«Кого еще черт… — подумал он. — Впрочем, живой человек мне не помешает».

С этой мыслью Корниенко наскоро привел себя в порядок и направился к двери.

— Ни себе фига… — произнес он растерянно, — Ты кто?

Живого человека за дверью не оказалось, вместо этого Андрей увидел огромного черного пса. Рука невольно потянулась к кобуре, но пальцы нашарили только клок мокрой рубашки. Вместе с тем поводов для беспокойства как будто не находилось, пес вел себя вполне миролюбиво; грустные, как у большинства крупных собак, глаза печально взирали на взъерошенного человека в помятой и застегнутой не на те пуговицы милицейской форме.