Попив воды из специально приготовленной большой кружки (жажда — верный спутник «разговоров»), мальчик закрыл глаза, концентрируя волю на зеленом камне, который все время держал перед мысленным взором. Он, медленно отрешаясь от реальности, произносил слова заклинаний, представляя себе следующий эпизод из книжки, которую выучил наизусть.

— Так, выходит, ты вовсе не монах? — спросил Губерт старика. — Так кто же ты? Ты говорил, что сражался. Ты рыцарь?.. Нет, ты сказал, у тебя был замок!.. Ты смеешься надо мной?

Монах покачал головой:

— У меня был замок, он, пожалуй, не меньше этого, были слуги, воины, оруженосцы, лошади… У меня было все. Сам император Генрих посвятил нас с братом в рыцари…

— У тебя был брат?

— Двое, но они погибли от мора, а я остался, унаследовал титул и отцову крепость, расстроил ее… Местечко это называли мы Когти Сокола, я жил там счастливо. — Казалось, Прудентиус говорит о ком-то другом, и следа не осталось ни от надоедливого, болтливого монаха, ни от слезливого, немощного старика-калеки. С Губертом разговаривал рыцарь, господин, привыкший повелевать, вести в битву воинов, с оружием в руках сражаться за свою честь и славу.

— Так ты знатный рыцарь? — спросил юноша с такой интонацией в голосе, с какой никогда не разговаривал с воспитателем.

— Да, — твердо ответил тот. — Хотя наука, что мне довелось преподать тебе совсем, не та, которую я хотел бы преподать своему сыну. Надеюсь, Петр добро выучил тебя. Ты ведь лучше, чем Роберт?

Губерт не ответил, думая о свалившемся на него известии. Его отец — дворянин, мать — благородная дама, значит, и он… ровня Роберту! Да только кто же поверит тому, что этот вот жалкий калека — монах по имени Прудентиус — нобль, барон Конрад де Фальконкралль.

Губерт с презрением посмотрел на калеку:

«К чему все эти речи? Только зря бередят они душу!»

Однако то, что услышал юноша в следующую секунду, поразило его куда сильнее, чем сам невероятный рассказ об ужасной судьбе воспитателя.

— Род моего отца пресекся. Больше не будут потомки наши носить гордое соколиное имя, но… кровь-то осталась. Ты тому доказательство.

Это выглядело как самый настоящий бред, однако и он мерк перед дальнейшим.

— У тебя только один выход, — проговорил Конрад. — Если ты не возьмешь судьбу в свои руки прямо сейчас, никакой Бог не поможет тебе, как, впрочем, думаю я, и дьявол… Завтра утром Роберт с дружиной отправится в Салерно ко двору герцога, тебя же посадят под замок, если шут не предпочтет перерезать тебе глотку. Я бы не стал сидеть и ждать, пока меня казнят или помилуют. Черт его знает, как повернется?

Он засмеялся, и Губерт подумал, что никогда не слышал, чтобы Прудентиус так вот веселился, это был смех человека, предвкушавшего победу в смертельной битве, победу, но и гибель. Воспитатель сделался похож на самого Губерта, на Роберта, даже на барона Рикхарда, пришпоривавшего коня и опускавшего острие длинного копья, чтобы в следующую секунду врезаться в гущу врагов.

— Так что же мне делать? — спросил Губерт, решительно не понимавший, как ему следует поступить.

— Надо бежать, — заявил Конрад.

— Бежать? — удивился Губерт. — Но куда же я побегу? Меня схватят… И если даже не поймают, все равно… что это изменит, если я стану жалким, безродным бродягой?.. — Он хотел добавить «как ты», но вовремя осекся — не стоило обижать единственного человека, который желал ему помочь. — У тебя ведь, верно, есть какой-то план?

— План у меня есть, парень, хороший план, — сообщил старик и неожиданно заявил: — Налей-ка мне вина!

Губерт наполнил чашу монаха из почти уже опустевшего глиняного кувшина. Вряд ли следовало поступать таким образом. — Прудентиус был совершенно пьян, о чем говорили слова, которые он произнес:

— Ты должен выбраться отсюда, затем подстеречь их на дороге и убить Роберта, Гвиберта! Убить их всех! Убить! Убить! Убить!.. Говорят, вы здорово похожи со щенком барона, вот и хорошо! Ты возьмешь перстень Рикхарда и отправишься к Гвискарду, станешь рыцарем, бароном Робертом де ла Туром, хозяином замка в Белом Утесе.

Губерт выбил чашу из рук старика. Оловянный сосуд с глухим звоном ударился о каменную стену, разбрызгивая вокруг красную кровь винограда.

— Ты сошел с ума, старый шут!

— Ты убьешь Гвиберта, Роберта, перережешь его дружину. Потом вернешься и удавишь барона Рикхарда! И… перебьешь всех в этом замке, даже женщин и детей. Я хочу, чтобы ты, моя кровь, стал продолжателем его рода!.. Слышишь меня?! — Столько злобы и страсти было в выкрике Конрада, что Губерт отпрянул в сторону. — Легко выбить чашу из рук слепца, попробуй вырвать сердце из груди врага!.. Разве Гвиберт не совокупляется с твоей женщиной? Ей хорошо с ним, ведь иначе бы она давно уже тайком прибежала к тебе. Разве нет?

Губерт захрипел и взмахнул кулаком, но не ударил, отступил, едва взглянув в изувеченное лицо Конрада, а рыцарь-монах продолжал:

— Это так же верно, как то, что Два Языка не оставит тебя в покое…

— Но Роберт!.. — воскликнул юноша. — Он не даст ему убить меня, он станет бароном и прогонит шута!

Конрад засмеялся:

— Разве Роберт что-нибудь может сам? У барона вырос сын-слабак!.. И ты слабак, пошел к черту! Подожди немного, и тебя удавят или столкнут со стены… Может статься, и у тебя вырастут кровавые рога, как у старого придурка Петра! Может быть, они окажутся куда ветвистее…

Губерт нахмурился, ловя мимолетную искорку-мысль, которую высекли у него в сознании слова монаха.

— Ты хочешь сказать?.. Но ты же слеп… — проговорил Найденыш, в последнем он был уже совсем не так уверен. — Его столкнули по приказу баро… Гвиберт?.. Но что же мне делать?!

— То, что я сказал! — гневно воскликнул Конрад. — В двадцати милях отсюда есть лес, ты знаешь, он называется Мертвой рощей. Отправляйся туда, там прячутся те, кого вы так долго искали…

— Они же убьют меня… — проговорил Губерт.

— Возможно. Но там у тебя есть шанс спастись, а здесь ты погибнешь наверняка. Предводителя разбойников зовут Бибуло. Верно, он любит выпить… Откуда я знаю? Я знаю многое. Нет нужды иметь глаза. Куда ни глянь, вокруг тысячи зрячих слепцов… Смотри!

Конрад достал из-за пазухи рваной грязной рубахи кошель.

Тут что-то произошло, холодные сырые каменные стены каморки задрожали, расступились. Прудентиус-Конрад словно бы растворился, исчезло убогое убранство замка в Белом Утесе. Не стало унылой, сырой, продуваемой ветрами, Подтачиваемой сквозняками, поедаемой грибками бесформенной груды камней и дубовых балок. Губерт увидел себя стоящим у подножия покрытой дорогим ворсистым ковром лестницы, каждый из множества пролетов которой состоял, как успел заметить Найденыш, из тринадцати ступеней. Вдоль бордюров располагались скульптуры обнаженных женщин, лицом и фигурой походивших на Арлетт. Губерт хотел было протянуть руку и коснуться ближайшей из них, но услышал тихий, властный голос Конрада де Фальконкралля:

— Поднимайся, магистр ждет тебя.

Стараясь не смотреть на десятки соблазнительных Арлетт, Губерт зашагал вверх, туда, где на троне из зеленого изумруда восседал тот, кого Еонрад называл магистром.

Подъем составил не менее двадцати саженей. Запыхавшийся от быстрого шага Губерт остановился, поднял голову и посмотрел на магистра. Тот был не слишком высок ростом, широкоплеч и, насколько возможным оказывалось судить по лбу, носу и верхней части щек, не скрытым черной кожаной маской, белокож; густая широкая рыжая борода лопатообразным козырьком нависала над обтянутой пурпурным бархатом грудью. Непокорные рыжие волосы лишь слегка приминала золотая корона, усыпанная драгоценными камнями, среди которых изумруды главенствовали и числом и массой. Особенно поразили Губерта руки (также очень белые, что было хорошо видно в свете десятков факелов). Унизанные огромными кольцами, пальцы покоились на дубовых резных подлокотниках, одному из которых искусный мастер сумел придать вид оскаленной волчьей пасти, второму же — змеиной головы с торчащим изо рта раздвоенным языком.