— Над особенностями поведения серых хищников в условиях вечной мерзлоты при… ограниченном количестве алкоголя в крови.

Неизвестно, что (кстати, абсолютно не моргнув глазом) возвестила гостю хорошенькая (да просто сногсшибательная), как принято говорить, жгучая брюнетка Зина, однако тот ничуть не удивился и, истово закивав, с восторгом пропел:

— So great![32]

— Сенкью, — вякнул Богданов и, совершенно неожиданно для себя, обращаясь к фокуснику, заявил: — Очень хорошее шоу.

— Да? — проговорил Игнифериус, и Валентину показалось, что в этом негромком возгласе прозвучала плохо скрываемая насмешка. — Я рад. Однако это всего лишь репетиция.

«Сейчас спросит: «И что же вам больше всего понравилось?» — отвечу: «Декорации», нет, к черту декорации — «Ящерица» — вот что надо сказать!» — подумал майор, покрываясь липким потом конфуза.

Положение спас иностранец.

— Карош, карош, — закивал он. — Very wonderful show![33]

Распрощавшись с таинственным Игнифериусом и с «восторженным придурком» Шарпом, а также с сопровождавшей его Зиной, Богданов и Козлов вышли из зала, в фойе на них набросился какой-то тип с рыжеватой бородой и попытался завладеть вниманием Процента, который ловко «ушел из-под удара», указав явно нежелательному субъекту куда-то в сторону, когда же тот, не увидев там ничего, повернулся, чтобы спросить Романа, что же так заинтересовало его там, Козлов, прибавив шагу и перейдя едва ли не на бег, крикнул:

— Я занят! Занят, понятно тебе?! Зайди завтра!

— А когда?..

— Часиков в двенадцать — в три, — отрезал Процент, поднимаясь по лестнице на второй этаж, там, где находился его «служебный кабинет с секретаршей».

Какими бы краткими ни были несколько десятков секунд, понадобившиеся старым друзьям, чтобы достичь «берлоги» Романа, майору пришлось дважды в течение их испытать удивление. С высоты стало видно, что Игнифериус никуда не ушел, его перехватил какой-то тип и, размахивая руками, принялся что-то ему доказывать. Маг отвечал спокойно, но в позе его Валентину отчего-то почудилась некоторая напряженность. Слов не было слышно.

«Это не артист и вообще некто, в спектакле не участвовавший», — подумал Богданов. Немного странноватое заявление для человека, не видевшего представления.

Как раз в тот момент, когда друзья закончили подъем (Игнифериус и споривший с ним неизвестный вот-вот должны были исчезнуть из виду), вследствие какого-то необъяснимого акустического явления или же иным (следует тогда предположить, что фантастическим) способом до ушей Богданова долетел обрывок фразы: «…же так, Игорь Владимирович? Если не собираетесь издавать, отдайте книжку…»

— Кто это? — придержал Богданов Процента и показал рукой на собеседника консультанта.

— Хрен знает, пошли.

— А этот? — вновь спросил Валентин, указав на прогуливавшегося внизу и бросавшего нервные взгляды на все ту же парочку, что так привлекла внимание майора, типа, столь ловко отшитого Козловым.

— Рядовой Фуфляк! — отмахнулся тот. — Пошли, мне после всей это братии охота горло промочить.

Но Валентин, хотя и последовавший за другом, настаивал:

— Кто он?

— Амбросимов, — презрительно бросил Процент. — Выгнал бы взашей, если бы Аркашка не попросил. Завтра приму, а второго не знаю, тоже говно, наверное.

«Так, — воспрянул духом Богданов, — вот это уже кое-что, с этим уже можно работать: Амбросимов плюс Игорь Владимирович… Не издают книжек фокусники! Хотя издают… нет, свои, а это, выходит, чужая… И еще — Аркаша. Спокуха, Дбцент-Процент! Ты мне все выложишь!..»

Войдя в дверь, майор буквально остолбенел.

«Что это за чушь?! — И было тут от чего прийти в замешательство: за столом в «предбаннике»-секретар-ской сидела жгучая брюнетка. — Зина?.. Когда же она успела и как же без нее норвежец Шарп?..»

— А я не Зина, — обиделась красотка, наделенная телепатическими способностями.

Богданов вздрогнул:

«Началось! Потолок поплыл!»

— Он у тебя давно поплыл, — подтвердил опасения Валентина Козлов. — Орешь на всю деревню и думаешь, что мы мысли читаем. Это Ленка, сестра Зинаиды.

Девушка мило и озорно улыбнулась. Так что стало ясно: никаких телепатических способностей у нее нет, зато у бывшего контрразведчика майора Богданова есть… вернее, появилась и успешно развивается способность размышлять вслух!

— Вам звонили, Роман Георгиевич…

— Потом, — оборвал Лену председатель «Зеленой лампы» и, обратившись к Валентину, уже берясь за ручку двери, закончил представление: — Между прочим, девочки — твои кадры.

— Как?! — каркнул Валентин.

— Так, — расплылся в улыбке Козлов. — Кто за тебя газетки почитывает да заметочки подчеркивает? — спросил он уже в кабинете и заспешил к холодильнику.

— А что же она, — не желал сдаваться бывший контрразведчик, — и с ним ходит и…

— Она не ходит, — пояснил Роман, который уже понял, что обречен сегодня отвечать на извечные «почему», «отчего», «кто», «что» и «зачем» взрослого дитя-ти. — Я попросил, он по-русски ни ухом ни рылом, а деятель этот, гид его, нажрался как свинья и дрыхнет под сценой.

— A-а… — протянул Богданов.

— На… — передразнил его Роман, ставя на стол водку и открытую баночку с черной икрой. — Хлеба нет, да и не надо!

По ту сторону оленьих и моржовых шкур, покрывавших остов яранги, недолгий весенний день уже несколько раз сменил ночь, но та, которую прислали духи, дочь города, где живет Солнечный владыка, забыла об этом.

Сколько прошло времени, Ирина не знала, ока утратила счет часам и минутам, она почти забыла свое имя и так и не узнала имени того, кого увидела утром того дня, когда пришла сюда.

Старуха Ринэна сказала, не шевеля губами:

«Разве важно, как его зовут? Тебе нужно согреть его дыханием, а потом принять в свою душу… Но если хочешь, придумай сама, как называть этого человека. У того, кто ходил путями духов, много имен, ты можешь дать еще одно».

Когда это случилось? Очень давно, неделю или, может быть, месяц назад. Группа, конечно же, уже уехала, и ей — она стала называть себя Етгэвыт[34] — теперь, возможно, самой придется искать способ добраться домой. Впрочем, Етгэвыт это волновало мало: какой смысл думать о том, что должно случиться когда-то потом, и разве может быть что-либо более важное, чем то, что есть сейчас, в божественный миг, бесконечный и непоколебимый, как сама вечность. Ни прошлое, ни настоящее не имело больше значения для Етгэвыт, еще раньше оно утратило значение для того, которого она назвала Гырголтагын[35], первое, что пришло в голову…

Если бы Етгэвыт снова сделалась сейчас Ириной (самая глубинная часть мозга помнила это имя), то, возможно бы, возвращаясь к деталям далекого утра, когда впервые пришла сюда, она ужаснулась бы тому, что случилось потом, но… Почти тридцатичетырехлетняя москвичка с высшим техническим образованием, неплохая портниха, делившая постель с человеком, присутствием которого тяготилась, мать-одиночка в компании своей школьной подруги Натальи, дрессировщика удавов Караимова, на собачьей упряжке, управляемой смешливым мужичком по имени Памья, назвавшимся Павлом, отправилась на поиски приключений…

«Боже ты мой, — подумала Ирина, впервые переступив порог яранги. — Какой кошмар!»

Она с трудом поборола в себе желание броситься вон и бежать, бежать без оглядки. Таким диким показался Ирине, м-м-м… интерьер жилища шаманки, напомнив вдруг разом несколько американских фильмов про первобытных людей, скажем, сказочку про Кска-на-варвара.

Но то, что увидела Ирина в первый день пребывания тут, поразило ее. Отложив намерение немедленно исчезнуть, она огляделась. Если отвлечься от некой экзотичности внутреннего убранства яранги и пораскинуть умом, можно было бы сделать вывод — все здесь устроено во имя человека и служит на благо оного. Хотя куда большего внимания заслуживала старуха, сидевшая возле костра, на котором кипело некое варево в маленьком котелке. Она кусала край вырезанной из лахтачьей шкуры подошвы, придавая ей нужную форму. Чтобы разглядеть что-либо в слабом свете полуугасшего костра и коптивших жирников, озарявших чоттагин, гостям пришлось поднапрячь глаза, которые отказывались верить тому, что видели, — женщина сбросила кэркэр[36], чтобы не мешал ей работать, обнажив часть пропитанного копотью и грязью торса — плечо и сморщенную грудь. Лицо шаманки казалось маской, ликом высеченного из дерева или камня изваяния.