Опять воцарилась пустая пауза: Кампьен слушал внимательно, но лицо его не выражало никаких эмоций. Джес перешел на более доверительные интонации.

— Вы, мистер Кампьен, как и я, человек широких взглядов. И вы меня поймете, я знаю. Бедняга Уайлд был большой аккуратист. Неряшество его раздражало. У него над аптекой была комната, выходившая на улицу. А шторы на окнах были хуже половой тряпки. Я иной раз подсмеивался над ним. Ну вот… — Он понизил голос.

— В нашем похоронном деле мы употребляем, как вы, вероятно, знаете, хлопчатобумажную ткань очень хорошего качества. Короче говоря, я обещал ему несколько ярдов — чтобы фасад у него выглядел прилично. В конце концов, для гробовщика не безразлично, как выглядит его улица. Я отнес ткань ночью, чтобы никто из соседей не позавидовал. А когда отправляли тело в морг, увидел, что Уайлд не успел повесить шторы, и унес ткань домой. Я могу сию минуту показать ее вам. Она в мастерской. Теперь вы знаете, что мы делали на улице в два часа ночи.

Он закончил эту явную ложь чуть ли не с упоением и откинулся на стуле, весьма довольный собой.

— Да-а, — произнес Кампьен, и нельзя было понять, этим «да» он принимает рассказ или отвергает его. — Я хотел спросить у вас еще одну вещь. Почему вы первым делом решили позвать на помощь меня?

Мистер Пузо окаменел. У него в глазах явственно читалась тревога. Кровь схлынула со всегда розового лица, оно стало белым как полотно, маленький рот ощерился, очевидно в знак протеста. Гробовщик был явно смущен, если не испуган, — таким Кампьен видел его впервые.

— Я, сэр? Я звал вас на помощь? — заговорил он дискантом.

— Это какое-то недоразумение. Я ничего подобного не делал. Это не значит, что мы, я и мой мальчик, не рады знакомству с вами. Мы очень даже горды. Но посылать за вами, сэр… Господи спаси помилуй! Да как бы я смел? Даже если бы у меня была причина, я просто не мог бы себе этого позволить. — Он замолчал, его крепкая рука на красно-белой скатерти заметно дрожала. — Я мог написать письмо моему родственнику — ведь мое имя стали поминать в газетах, — продолжал он. — Но если он прочитал в моих строках нечто большее, то он гораздо глупее, чем я о нем думаю. Я рад видеть вас у себя, мистер Кампьен, потому что в моих интересах все это прояснить. Но я не звал вас на помощь, сэр, нет, не звал.

Кампьен опять зашел в тупик. Он понимал нежелание мистера Пузо признаться в этом опрометчивом шаге, но что его так напугало, этого Кампьен уразуметь не мог.

— Я понимаю, что полицейские расследования не очень-то способствуют роду вашей деятельности, — осторожно начал он.

— Такая огласка скорее навредит, чем поможет. Вам также известно, что мисс Руфь Палинод играла на скачках, по мелочи конечно, ставя не больше одного-двух шиллингов. Но согласитесь, всего этого недостаточно, чтобы призывать на помощь меня.

Мистер Пузо высморкался в большой белый платок, как видно, затем, чтобы выиграть время.

— Я вас не звал, — продолжал он упорствовать. — Но дело есть дело, а полиция всегда это забывает. Моя профессия держится на одном — тайна, тайна и еще раз тайна. Кому нужен гробовщик, пусть толковый и добросовестный, но который всюду сует нос и любит болтнуть лишнее? Однако раз мы с вами на приятельской ноге и вы не потащите меня на скамью свидетелей, а хуже этого ничего нет, я, пожалуй, шепну вам один малюсенький секрет. Когда умерла мисс Руфь, я случайно кое-что подсмотрел. Может, это и не имеет значения, но все-таки я тогда задумался. Я видел собственными глазами, как мистер Лоренс Палинод перемыл всю посуду.

В воображении Кампьена всплыла высокая, тощая фигура с очень близорукими глазами, располагающей улыбкой и маловразумительной речью.

— Где? — спросил он.

Мистер Пузо был все еще бледен, но частица его обычной самоуверенности уже вернулась к нему.

— Разумеется, не на кухне, — ответил он. — Она умерла немного позже полудня — очень необычное время. Вы, вероятно, не знаете, но ранние послеполуденные часы самое неподходящее время для расставания с жизнью, если так можно выразиться.

— Он мыл посуду сразу после ее смерти?

— Это было около пяти часов. Мисс Рене послала за мной мистера Грейса. Семейство ведь и мизинцем не шевельнуло. И знаете, это не черствость. Они просто беспомощны. Хуже всего то, что они считают свою непрактичность достоинством.

Он уже оправился от испуга и теперь окончательно входил в свою обычную роль резонера. Этот его рассказ отличался от первого как небо от земли. В нем не было и следа свободно льющейся импровизации. На этот раз гробовщик, скорее всего, говорил правду.

— Я как раз садился за стол, — продолжал он, — когда пришел мистер Грейс. Зная Палинодов сто лет, я сейчас же встал, надел черный сюртук, взял сантиметр и поспешил к ним. Мистер Грейс сказал, что ему не хотелось бы подниматься со мной к мисс Руфи, в чем, понятное дело, нет ничего предосудительного. Люди часто не любят на это смотреть. Пусть даже на хорошего знакомого. С другой стороны, есть такие, которые любят. Зависит от характера. Во всяком случае, я не очень удивился и пошел наверх один. «Оставьте это дело мне, — сказал я ему, — думаю, я ее ни с кем не перепутаю». Это я так, немного пошутил, но он моей шутки не понял. Иду я, значит, по лестнице, тихо, с достоинством, мы всегда стараемся ступать как можно тише. В дверях я помедлил немного и вижу — он там, моет посуду.

— Мистер Лоренс Палинод?

— Да.

— В спальне мисс Руфи?

— Да. Мисс лежала накрытая простыней, а ее брат — методично, немного нервничая, мыл посуду. Все чашки, стаканы, ложки, какие есть в комнате, были разложены на старинном умывальнике. Он как раз домывал в тазике последнюю чашку, когда я вошел; услышав стук двери, он резко повернулся, как вор, застигнутый в лавке. Но тут же улыбнулся и вежливо приветствовал меня. Но я все-таки застал его за мытьем. Оставшись один, я подошел к умывальнику — все было чисто вымыто и разложено для сушки на мраморной доске. И мистер Лоренс проделал это почти в открытую. — В голосе гробовщика звучали нотки негодования.

— Это все?

— Все. И это сущая правда. Я подумал, что это, наверное, важно.

— Вы еще кому-нибудь рассказывали?

— Ни одной душе. Я на коленях отца выучил эту мудрость: «Гробовщик должен быть нем, как его клиент». Как вы догадываетесь, это теперь и мой девиз. Конечно, после эксгумации я вспомнил о мытье посуды, но никому ничего не сказал. Это было давно, и, кроме меня, других свидетелей не было. Я скажу — он мыл, а он скажет — нет. Вот и весь разговор.

С этим спорить не приходилось. Кампьен сразу же стал прикидывать, как это повлияет на ход дела.

— Не хотите ли чего-нибудь выпить? — предложил гробовщик, поднявшись с места. — Мистер Люк говорит, я пью только состав для заморозки. Вот такие у него шутки.

— Нет, спасибо, — Кампьен поспешно поднялся с места, да оказалось, видно, слишком поспешно. Старик метнул испуганный взгляд мимо гостя в темный угол.

Кампьен, стреляный воробей, сделал вид, что ничего не заметил. Аккуратно задвинул стул под стол, что старик принял как должное, и, помешкав, пока тот пойдет к двери, успел как бы невзначай глянуть в угол — и его чуть удар не хватил.

В углу, в двух шагах от плиты, стояли напольные часы, и в промежутке между часами и стеной, на расстоянии руки от его стула, прятался человек. Он буквально не дышал, почти сливаясь с густой тенью, — наверняка простоял так весь вечер.

Кампьен вышел из двери, которую гробовщик придержал для него, быстрыми, легкими шагами, с бесстрастным по обыкновению лицом. Вряд ли хозяин заметил, какое потрясение он только что пережил.

Поспешно перейдя дорогу и кивнув одетому с иголочки мистеру Джеймсу, управляющему местным отделением банка, который отсалютовал ему аккуратно свернутым зонтиком, он поднял воротник и стал пробираться сквозь небольшую толпу любопытных, собравшихся у главных ворот «Портминстерской ложи». Но мысли его были заняты человеком в углу.