Он вышел, а мисс Джессика придвинулась к Кампьену и доверительно прошептала:

— Думаю, он пошел посоветоваться со своим партнером.

— A-а, так есть партнер, — с облегчением выдохнул Кампьен.

— Да, мистер Уиллер. Наш мистер Кляч, боюсь, имеет пока всего несколько клиентов, но он очень, очень умен. Не обращайте внимания на его лексикон. В конце концов, он ничуть не хуже того, которым обычно говорят все другие юристы.

— Наверное, ничуть, — согласился он, смеясь. — Вас это очень развлекает?

— Я просто стараюсь относиться ко всему объективно. Что же касается Эдварда, то сразу признаюсь — он играл на бирже. У него была интуиция, смелость, но ему не хватало ума.

— Малоудачная комбинация.

— Да, наверное. Но, — добавила она с неожиданным блеском в глазах, — вы не представляете себе, как это щекотало нервы! Взять, например, «Консолидейтед каучук». Сегодня мы стбим сотни тысяч. Лоренс мечтает купить библиотеку. А завтра, когда мы уже привыкли к богатству, у нас в кармане ни пенса. Старик Кляч очень на нас сердился. Подозреваю, что в конечном счете его смерть ускорили эти наши бесконечные взлеты и падения. Но Эдвард был великолепен. Он вкладывал деньги в «Дэнджиз», в «Фи-липпино фашенз».

— Безумие! — воскликнул Кампьен, не веря своим ушам. — А может, он и «Булимиас» не обошел вниманием?

— Да, кажется. Мне это название знакомо, — кивнула головой мисс Джессика. — И что-то там такое, связанное со спортом. И еще «Золото, золото, золото, юнайтед». Такое волнующее название! Потом были акции «Брауни майн компани». Что такое с вами, мистер Кампьен? У вас кровинки в лице нет!

— Минутная слабость, — объяснил Кампьен, силясь взять себя в руки. — Да, ваш брат был настоящий игрок. Он пользовался проспектами?

— Нет. Он был очень хорошо осведомлен о состоянии биржи. И очень много работал. Просто он покупал не те акции. Эвадна и Лоренс в конце концов разуверились в нем. У них осталось у каждого по семь тысяч фунтов. Я держалась дольше. Когда Эдвард умер, у него было наличными всего семьдесят пять фунтов и разных акций на сто тысяч.

— По номинальной стоимости?

— Да.

— А где же они?

— Он оставил разным людям. Боюсь, ни одна из них в настоящее время не имеет никакой ценности.

Сухощавый человек в роговых очках внимательно смотрел на нее секунду-другую.

— Да, интересная история, — наконец сказал он. — И ваш брат верил во все эти авантюры? Надеялся, что купленные им акции когда-нибудь взлетят?

— Не знаю, — мягко ответила она. — Я иногда тоже задавалась вопросом, знает ли он, что его акции обесценены, или продолжает считать их капиталом. Он всю жизнь был богат, привык быть богатым. А знаете, какую власть над человеком имеет привычка! Боюсь, что он умер вовремя. — Мисс Джессика замолчала и потом вдруг прибавила: — Для непосвященных завещание Эдварда может показаться завещанием богатого человека. Все наши завещания выглядят так, как будто у нас есть деньги. Вот почему я вас привела сюда: хочу, чтобы вы узнали всю правду о нашем финансовом положении.

— Понимаю, — сказал он. — Вы оставили по завещанию старым добрым друзьям маленькие презенты в виде акций, номинальная стоимость которых, скажем, тысяча фунтов.

— Да, мы хотели показать этим, что думаем о своих близких, что, выражая в завещании свою последнюю волю, не забыли о них, — сухо проговорила она.

— Да-a… А действительно нет никакой надежды, что хоть какие-нибудь акции опять поднимутся?

— Не все эти компании в конце концов объявили о банкротстве. — Вид у мисс Джессики был слегка уязвленный. — Мистер Кляч внимательно следит за состоянием биржи по нашему поручению. Но он говорит, что у Эдварда был умопомрачительный нюх. Это, конечно, шутка.

Кампьен почел за лучшее не комментировать ее последнее замечание. Мистер Эдвард, по-видимому, был действительно финансовый гений наоборот.

Конторские часы на стене пробили половину четвертого, и мисс Джессика встала.

— Я бы не хотела пропустить мою послеполуденную прогулку,

— сказала она чуть не заискивающе. — Я люблю сидеть после трех на своей скамейке. Если вы не возражаете, я оставлю вас со всей этой бухгалтерией один на один.

Кампьен открыл перед ней дверь и вручил сумку, торчащие отовсюду сухие листья напомнили ему что-то.

— Только, пожалуйста, — сказал он ей как можно мягче, — не лечите больше соседей маковым чаем.

Она не подняла на него глаз, а рука, потянувшаяся за сумкой, задрожала.

— Ах, Боже мой, я ведь думала об этом… — проговорила она.

— Ноя никогда не отступаюсь от одного правила: прежде чем кому-нибудь что-нибудь дать, пробую сама. — Она посмотрела на Кампьена серьезно, умоляюще и прибавила: — Вы ведь не верите, что это я убила его, даже по ошибке?

— Конечно, — твердо ответил он. — Конечно, не верю.

— И я тоже, — ответила она и вдруг легко, счастливо вздохнула.

Спустя немного в кабинет вернулся мистер Кляч с папкой в руках, безотчетно мурлыкая себе в усы какой-то не лишенный приятности мотив.

— Вот и мы, — сказал он. — А что мисс Джессика, стушевалась? Разумная мысль! Можно позволить себе немного расслабиться. Я перекинулся парой слов со старым Шкипером, и он мне сказал: «Это здорово! Наконец хоть какой-то проблеск здравого смысла». Мисс Эвадна и Лоренс получают в год по двести десять фунтов каждый, эти деньги им дают трехпроцентные, вполне надежные акции. Бедняжка Джесс, луковка в оборках, всего сорок восемь. Акции той же компании. Вы видите, не так-то густо. Когда мисс Руфь умерла, ее наличный капитал равнялся семнадцати шиллингам и девяти пенсам, а все имущество состояло из Библии и гранатового ожерелья, которое мы загнали, иначе нечем было платить за похороны. Нет, никто в здравом уме не стал бы их убивать из-за денег. Вы это хотели узнать?

— И это в том числе. А скажите, неужели все их акции сейчас ничего не стоят?

— Все их акции — дырка от бублика. Мой милый, дорогой сыч, простите ради Бога за фамильярность, я теперь вижу, куда вы клоните. Выбросьте это из головы. Акции Палинодов — пустые бумажки.

Волнуясь, мистер Кляч начинал слегка заикаться.

— Вы ду-у-маете, мы об этом не ду-у-мали? Шки-и-пер человек дотошный, только под ми… микроскопом их не изучал. Да и я и-ими занимался. Это поразительно! Бедняга, какие бы акции он ни купил, компания тут же ле-ле-тит в трубу. Понятно, почему он сыграл в ящик.

— Как все это могло быть?

— А он никого не слушал. Упрямый был как осел. Не признавал никаких авторитетов. И неудачи ничему его не учили.

— А куда же делись все эти пустые бумажки, остались в семье?

— Если бы! Рассеялись среди друзей и знакомых. — Круглые сизые глаза Кляча смотрели серьезно. — Обратите внимание на следующее, сэр. Мой старик дал дуба почти перед самой смертью Эдварда Палинода, гори он синим пламенем.

Кампьен кивнул, желая показать, что в какой-то мере может понять чувства поверенного Палинодов.

— Смотрите, — продолжал Оливер Охламон. — Мой партнер Шкипер ничего не слыхал о завещании Эдварда, пока не явились гарпии из налогового управления исполнить последний долг. Он очень быстро объяснил им, что к чему. По ходу дела познакомился с Палинодами и скоро был сыт ими по горло. Тут как раз явился ваш покорный слуга, и он свалил мне всех этих чудаков. Я только крякнул и преуспел лишь в одном: убедил старуху Руфь — а надо сказать, она была не такая уж бессердечная, — что ее родным будет гораздо приятней получить от нее одну живую пятифунтовую бумажку, чем десять тысяч мертвых акций, вложенных в «Булимиас» или хуже того — в «Филиппино фашенз». И представьте, она переписала завещание. Но ко дню своей смерти глупая женщина успела спустить все последние пятифунтовки.

— Понимаю. — Кампьен начал искренне сочувствовать Охламону. — А вы не могли бы показать мне список людей, получивших акции вместо наличных?

— Разумеется, мог бы. В этой папке находятся все бумаги, касающиеся финансовых дел Палинодов. Мы знаем их как свои пять пальцев, так что берите это хозяйство домой и копайтесь в нем сколько душе угодно. С мисс Руфью была та беда, что она всех любила. И всех упомянула в своем завещании: нашего старого бакалейщика, аптекаря, доктора, управляющего банком, нынешнюю хозяйку их дома, сына гробовщика — даже своего брата и сестер. Вся семья, между прочим, немного того, для меня в этом нет никакого сомнения.