— Не совсем то, сэр, не совсем то, хотя и довольно близко. Все в строгом соответствии с законом. Чист…
— Как стеклышко?
— Нет, сэр. Я-то хотел сказать, чист перед Богом и людьми. Я ведь имею честь разговаривать с мистером Кампьеном? Позвольте представиться: Джес Пузо, к вашим услугам в любое время дня и ночи. А это мой отпрыск, Роули-сын.
— Я здесь, отец. — Еще одно лицо появилось в пучке света. Волосы Пузо-младшего были черные как смоль, а выражение лица чуть более встревоженное, все остальное — точная копия отца, более убедительного подтверждения отцовства Кампьену в жизни не доводилось встречать. Два-три раза качнет насос времени, и парочку не различишь.
Все четверо глядели друг на друга в тягостном молчании. В этот раз Кампьен, махнув рукой на учтивость, предпочел не влиять на ход событий.
— Хочу забрать «Куин Мери» отсюда, — неожиданно проговорил мистер Пузо-старший. — Мы снимаем этот подвал, сэр. И я держал его здесь месяц или около того, мастерская-то у нас забита. А сегодня решил все-таки перенести домой. Не хочется осложнений из-за пустяков. Тут теперь и полиция, да и вообще… Так оно будет лучше. Надеюсь, вы меня понимаете, будучи джентльменом и не новичком в этих делах.
— Выглядит великолепно, — заметил осторожно Кампьен.
— Это верно, сэр, — просиял Джес. — Художественная работа. Один из наших лучших гробов. Мы его называем между собой «Куин Мери». Без преувеличения скажу, любой джентльмен, если, конечно, он настоящий джентльмен, был бы счастлив и горд лежать в таком благолепии. Все равно что путешествовать в собственном рыдване. Я всегда говорю тем, кто ко мне обращается: это ваша последняя обязанность на земле и выполнить ее надо наилучшим образом.
Он разливался соловьем, и его голубые глазки при этом невинно светились.
— Очень жаль, что такой у нас непросвещенный народ, — продолжал он. — Вы думаете, соседи с удовольствием бы смотрели, как мы несем это сокровище на ту сторону улицы? Как бы не так, им это очень не понравится. Они будут травмированы. Вот и приходится тащить его ночью, когда никто не видит.
Кампьен начал поеживаться.
— Однако же, человек, чье имя на бронзовой пластинке, был о ваших гробах иного мнения, — сказал он. Ночной холод мало располагал к любезностям.
Маленькие глазки не изменили выражения, но розовые щеки стали почти пунцовыми, а маленький безобразный рот скривился в печальной доверительной улыбке.
— Так вы ее заметили? — произнес он. — Пойман с поличным и должен это признать. Да, пойман. Он прочитал надпись на нашей табличке, сынок. С мистером Кампьеном держи ухо востро. Мне бы не мешало об этом догадаться, слушая рассказы твоего дяди Мейджерса о своем хозяине.
Мысль, что мистер Лагг мог быть чьим-нибудь дядюшкой, сама по себе была достаточно неприятна, но комплимент Пузо, сопровождаемый фальшивым подмигиванием, был сто крат омерзительней. И Кампьен промолчал, ожидая, что будет дальше.
Гробовщик затянул молчание несколько дольше, чем полагалось бы. Наконец из его груди вырвался вздох.
— Тщеславие, — высокопарно произнес он. — Все тщеславие. Вы удивитесь, сколько раз я слышал в церкви о вреде этой страсти. Но это не пошло мне впрок. Вот откуда эта табличка, мистер Кампьен. Да, Джес Пузо оказался человеком тщеславным.
Мистер Кампьен удивился, не поверил. И опять промолчал. Мисс Роупер хотела было вставить словцо в защиту Пузо, но он предупреждающе сжал ее локоть.
— Придется поведать вам эту печальную историю, — наконец сдался гробовщик. — В этом доме многие годы жил джентльмен, к которому мы с моим мальчиком питали искреннюю привязанность. Так ведь, Роули-сынок?
— По твоему слову, — веско произнес младший Пузо, но в глазах у него мелькнуло любопытство: что еще отец скажет.
— Мистер Эдвард Палинод, — любовно выговорил каждое слово Джес. — Какое прекрасное имя для надгробного камня! Да и сложение не подкачало. Смахивал на меня. Крупный, широкий в плечах. Такие отлично в гробу смотрятся.
Ясные глаза гробовщика созерцали Кампьена скорее оценивающе, чем испытующе.
— Я его любил, у моей любви была профессиональная подоплека. Не знаю, видите ли вы в этом что-нибудь, сэр?
— Разве что в микроскоп, да и то с трудом, — буркнул Кампьен и тут же выругал себя. Эти слова выдали недоверие, и Пузо стал более осторожен.
— Согласен, человеку не так-то просто понять профессиональную гордость другого. У меня гордость художника, — продолжал он с достоинством. — Я часто сиживал в этом доме на кухне. Сыпались бомбы, и, чтобы поддержать в себе присутствие духа, я думал о своих детищах. Смотрел на мистера Эдварда Палинода и говорил себе: «Если ты отправишься в мир иной раньше меня, я уж для тебя постараюсь, можешь не беспокоиться». И я знал, что в грязь лицом не ударю.
— Да, отец именно так думал, — неожиданно вставил Роули; и Кампьену показалось, что его молчание начинает действовать тому на нервы. — Вы не знаете, какой он мастер, мой отец!
— Довольно, Роули-сын, — Джес принял похвалу и одновременно деликатно заставил замолчать младшего Пузо. — Одни это понимают, другие — нет. Но то, к чему я веду, вы, мистер Кампьен, поймете. Я поступил неправильно и даже, можно сказать, свалял дурака. И виновато в этом мое тщеславие.
— Верю вам на слово, — согласился Кампьен, у которого уже зуб на зуб не попадал. — Вы хотите сказать, что сколотили это свое сокровище просто потому, что вам очень захотелось?
Счастливая улыбка озарила лицо мистера Пузо, и первый раз в глазах его мелькнула недюжинная сообразительность.
— Я вижу, мы с вами можем найти общий язык, сэр, — сказал он, сбрасывая маску шута горохового, как утративший надобность плащ. — Вчера я весь вечер говорил с Мейджерсом, и я сказал себе: «Человек, у которого служит мой шурин, хорошо знает, что почем». Я это себе сказал, но все-таки стопроцентной уверенности не было. Теперь вижу, не ошибся. Да, верно, я сделал этот гроб, чтобы ублажить самого себя. Когда мистер Палинод умер, я не сомневался, что семейство обратится к нам. Вообще-то, я начал сооружать этот шедевр, когда он слег первый раз. «Час пробил, — сказал я себе, — приступаю к работе. А если к ее окончанию ты будешь еще поверх земли, он может и подождать. Я не думал, что ждать придется так долго. — Он от души рассмеялся. — Тщеславие, тщеславие. Я соорудил его по велению чувств, а старикашка пренебрег им. Просто курам на смех. Он, оказывается, заметил, с каким вожделением я на него смотрю.
Представление было разыграно как по нотам, и Кампьену расхотелось портить игру, тем не менее он сказал:
— А я думал, для этих штуковин обязательно снимают мерку.
Джес и тут нашелся.
— И правильно думали, — радостно согласился он. — Но старый мастер может строить и на глазок, погрешность будет минимальная. Правда, в этот раз я делал по мерке, по своей. «Ты не крупнее меня, — мысленно сказал я ему. — А если крупнее, значит, ты обманщик и придется тебе слегка ужаться». Ну да в тесноте, да не в обиде. А «Куин Мери» вышла красавица. Прочнейший дуб, черное дерево, покрытое лаком. Приходите утром в мастерскую, сэр, я вам покажу ее при дневном свете.
— Я бы хотел увидеть сейчас.
— Нет, сэр, — отказ был вежливым, но твердым. — Смотреть при свете фонарика в этом тесном проеме — только испортить впечатление. Вы уж меня простите, сэр, но я не могу на это согласиться, будь вы хоть английский король. Не могу я сейчас и внести гроб в дом — вдруг кто-нибудь из стариков увидит, сами понимаете, какая может выйти петрушка. Нет-с, уж увольте, приходите утром и любуйтесь на здоровье. И вы не только скажете: «Да, мистер Пузо, он делает вам честь», не удивлюсь, если вы прибавите: «Никому не продавайте его, Пузо. В один прекрасный день я сам им воспользуюсь, а если и не сам, то осчастливлю кого-нибудь из друзей».
Лицо улыбалось, глаза были веселые, но лоб под жесткими полями шляпы был покрыт мелкими капельками пота. Кампьен смотрел на них не без интереса.
— Я бы сейчас спустился к вам, это не займет и минуты, — сказал он. — Поверьте, глубокой ночью я гораздо более сговорчивый покупатель.