Можно сказать, что за всё время войны никогда не было такого единодушия и единомыслия между государем и Советом министров, как во времена Штюрмера. Проистекало всё это, конечно, не из продуманности штюрмеровской программы действий, каковой не было, а оттого, что он был свой человек во всех тех тёмных кругах двора, куда даже такие министры, как Горемыкин, пугались заглядывать. Ниже я укажу некоторые признаки, по которым можно было считать, что Штюрмер недаром был послан в наше министерство, и, не обернись дело так неудачно с Государственной думой и останься он дольше министром иностранных дел, скачок в неизвестность в виде сепаратных соглашений с австро-германской коалицией был бы сделан ещё при царствовании Николая II.

В начале осени 1916 г. этот скачок был психологически невозможен, и Штюрмер в качестве министра иностранных дел не раз с негодованием говорил о том, что его подозревают в нелояльности к союзникам и что всё это — «злостная клевета», как сказывал он однажды Нератову. Мало того, первым его политическим шагом было вовлечение в войну Румынии. В этом отношении он проявил большую энергию и заставил румын переправить в Москву королевские драгоценности и золото, как думали те, кто был убеждён, что и здесь Штюрмер хотел иметь в руках Румынию, чтобы, как в 1877–1878 гг., за счёт союзницы получить известные компенсации при мире с Германией. Как бы то ни было, в этом отношении не Сазонов подготовил вступление Румынии в войну, а Штюрмер «приказал» ей выступить, грозя самыми реальными бедами в случае отказа Румынии повиноваться приказу.

Нахимов в самые первые дни штюрмеровского управления объявил мне это, и я с удивлением через несколько дней увидел, что именно сюда и направилась штюрмеровская энергия. Этот шаг тогда у нас многие не одобряли, считая, что, растягивая и без того широкий фронт, Румыния нас стратегически не только не укрепляет, но ослабляет, возлагая на русские войска обязанность её защищать, а в победоносные качества румынской армии никто не верил. Во всяком случае, здесь штюрмеровская политика увенчалась успехом, и начало было, по видимости, как будто совсем в прежнем, сазоновском духе.

На нашей Юрисконсультской части, вообще на мне лично штюрмеровское управление отразилось самым непосредственным образом, так как на место Татищева в Париж был назначен Горлов, а на место Горлова в качестве помощника начальника Юрисконсультской части был назначен я. Для Горлова в его возрасте (44 года) назначение первым секретарём посольства в Париж было небольшим успехом, но ввиду того, что он совсем недавно поступил в министерство и к дипломатической службе по своей прошлой карьере никакого отношения не имел, то это всё же было видное место.

Установилась традиция, что из первых секретарей парижского посольства попадали потом в начальники канцелярии министра (Шиллинг, Татищев), а это был уже очень ответственный пост, открывавший неограниченные возможности. Горлов не обладал никакими выдающимися знаниями или талантами, и если он получил это назначение при Штюрмере, то только потому, что назначение Татищева произошло молниеносно быстро и другие кандидаты не успели о себе заявить, а Горлов обладал связями как раз в тех кругах петербургской бюрократии, близкой к министерству внутренних дел, которые были близки и к Штюрмеру. При Сазонове Горлов несколько раз поднимал вопрос о своём назначении в Париж, но тот категорически его отклонял, считая такое назначение неуместным ввиду ярого полонофобства Горлова. Кроме того, Сазонов скептически относился к дипломатическому будущему Горлова. Любопытно, что в 1919 г., при Деникине, тот же самый Сазонов послал того же самого Горлова, которого летом 1916 г. боялся пустить в Париж из-за его нелюбви к полякам, в Варшаву в качестве посланника от Юга России. Неудивительно, что при Деникине и Врангеле отношения Польши с Добровольческой армией никак не могли наладиться, и все изумлялись этому назначению. Но Сазонов при царском правительстве и Сазонов во время гражданской войны, как, впрочем, и многие другие в это время, были два совершенно разных человека.

Как бы то ни было, назначение Горлова освобождало место, занимаемое им в Юрисконсультской части, и я остался единственным кандидатом. Совещание по назначениям, состоявшее из директоров департаментов и начальников политических отделов нашего ведомства, единогласно приняло это назначение, и циркуляр о назначениях под № 1 при штюрмеровском министерстве был подан министру для подписи. При Сазонове дело решалось в коллегиальном порядке, за исключением очень ответственных назначений, Сазонову подносился не проект циркуляра, а сам циркуляр в печатном виде. Когда же циркуляр был преподнесён Штюрмеру, тот был изумлён таким предвосхищением его решения и прямо сказал Нератову, что не только вопросы о внутренних перемещениях, но и о приёме на службу в министерство молодых людей прямо со студенческой скамьи должны предварительно разрешаться им, Штюрмером, а после уже поступать в совещание по назначениям. На это Нератов заметил, что установленное ещё во время Извольского совещание это, действующее на основании соответственных высочайше утверждённых циркуляров министра, не может противополагать себя министру и имеет исключительно совещательный характер; что Штюрмер может изменить порядок назначения на службу или порядок прохождения службы, но с разрешения государя. Что же касается данного проекта циркуляра, то, само собой разумеется, он не имеет и не может иметь юридически никакой обязательности для министра; если у него есть иные кандидаты, то пусть он издаст распоряжение, и циркуляр немедленно будет переделан. На это Штюрмер сказал: «Я подумаю» и оставил циркуляр неподписанным у себя на столе.

В приёмной Горлов, явно волнуясь, ждал выхода Нератова, чтобы получить подтверждение давнишних своих заветных желаний, но когда Нератов вышел с пустыми руками, Горлов, совершенно подавленный сообщением Нератова, пришёл к нам в Юрисконсультскую часть и с ужасом передал мне, что Штюрмер не подписал циркуляра и что вообще он намерен лично решать вопрос о самых пустячных назначениях, вплоть до приёма на дипломатическую службу молодых чиновников, чего, конечно, ни один министр иностранных дел ни в одной благоустроенной стране такого калибра, как Россия, при нормальных условиях сам не решает. Я сказал Горлову, что для меня ничего удивительного не будет, если Штюрмер осуществит систему «личного режима» и сверху донизу наполнит ведомство своими ставленниками.

Догель тоже был крайне взволнован этой отсрочкой и разговором Штюрмера с Нератовым. Он, приехав только что из деревни и отсутствовав в момент увольнения Сазонова, никак не мог примириться с мыслью о перемене министра и страшно боялся, что за Сазоновым настанет очередь Нератова, который, по мнению Догеля, скомпрометировал себя в глазах Штюрмера слишком откровенными словами Сазонову о недопустимости разрыва с союзниками и сепаратного соглашения с Германией. В то же время этот инцидент с циркуляром взволновал всё ведомство, так как, по выражению одного из чиновников, «Штюрмер показал свои когти».

Волновались, конечно, не из-за Горлова или из-за меня, а каждый за себя и все вместе — за разлаживавшуюся совершенно явственно дипломатическую машину. Возникали самые пессимистические предположения, вплоть до того, что у Штюрмера есть совершенно готовый личный состав ведомства для проведения его таинственных планов, в существовании которых никто не сомневался. Это уже была очевидная фантазия — откуда Штюрмер мог бы набрать этот состав? Но характерно было то, что многие в этот момент в неё верили. На этот раз, впрочем, дело обошлось благополучно. Штюрмер «подумал» ровно сутки и утвердил циркуляр № 1 в том виде, в каком он был ему преподнесён. Но на будущее он всё же просил Нератова предупреждать его обо всех предполагаемых назначениях до обсуждения их в нашем министерском совещании.

Старый, действовавший 10 лет порядок назначения, составивший в своё время крупную заслугу Извольского и несомненно повысивший во всех отношениях уровень личного состава дипломатического ведомства, фактически упразднялся. Мы возвращались к временам Ламздорфа и его предшественников, когда твёрдые нормы службы и все объективные данные для оценки способностей кандидатов и их годности на тот или иной пост всецело заменялись личными симпатиями и вкусами данного главы ведомства.