В самом деле, до первого кризиса Временного правительства Петроград был наполнен без толку шатавшимися солдатами, разъезжавшими на трамваях толпами, по-видимому, исключительно ради процесса езды, мчавшимися грузовыми автомобилями, на которых лежали на каких-то мешках солдаты с винтовками наперевес и всякий сброд. Доливо-Добровольский весьма метко называл их «охотниками на львов». Это было верно не только потому, что эти люди имели вид майн-ридовских героев, но и потому, что тогда они ещё не превратились в «охотников за черепами». Эту внешне идиллическую картину Февральской революции тот же Нольде уже после своей отставки стал называть «сплошным прогулом» — выражение, которое я слышал тогда от многих, оно стало потом обычным и в печати.

Надо сказать, что мои впечатления от первого заседания Главного земельного комитета мне пришлось изложить не только начальству, но и многим другим в нашем министерстве, по социальному положению вообще сплошь состоявшим из помещиков, не знавших, что их ждёт. Наибольшее впечатление производило не то обстоятельство, что подавляющее большинство Земельного комитета было за полное уничтожение поместного землевладения, а то, что аграрная реформа откладывалась до Учредительного собрания: улитка едет — когда-то будет. Не сомневаюсь, что одна из причин отсрочки созыва Учредительного собрания заключалась именно в желании помещичьих кругов, стоявших в качестве многочисленной петербургской бюрократии очень близко к Временному правительству, отсрочить сколь возможно решение аграрного вопроса — просчёт, выяснившийся лишь впоследствии, когда страна вместо «поправения» стала лихорадочно быстро «леветь». Не только в стенах министерства, но и вообще далеко за пределами министерских канцелярий нежелательность быстрого созыва Учредительного собрания мотивировалась в марте и апреле 1917 г. тем, что это будет «революционный парламент» и что лучше обождать, когда волна революционности схлынет. Особенно ярко это настроение сказывалось в работах Комиссии по организации выборов в Учредительное собрание, работавшей крайне обстоятельно, но подозрительно медленно.

Совершенно особенное место среди дел, вызванных войной, занимал вопрос о военнопленных, да и вообще неприятельских подданных славянского, французского (эльзасцев), итальянского, румынского происхождения, застигнутых войной в России. Эти «привилегированные категории» как военнопленных, так и неприятельских подданных, вначале, как я отмечал в моих записках, касавшихся царского периода, находившиеся в довольно плачевном положении, впоследствии в связи с ходом войны и её ярко выраженным освободительным характером всё больше и больше попадали в действительно привилегированное положение. Вопрос об этой категории лиц был поставлен только актом 2 января 1915 г. — лишнее доказательство нашей неподготовленности к войне в столь важном деле.

При Временном правительстве этот вопрос попал в самую благожелательную атмосферу. Если Временное правительство некоторое время колебалось, идти ли ему по стопам царского, когда речь шла о борьбе с «германским засильем», ввиду того специфически шовинистического характера, который так старательно придавали вначале Маклаков и Щегловитов этому вопросу, то в деле о «привилегированных категориях» никаких сомнений быть не могло. Через некоторое время, после недолгих дискуссий о том, в каком ведомстве сосредоточить эти дела, при министерстве внутренних дел было образовано особое междуведомственное совещание под председательством Лизогуба, тогда товарища министра при князе Г.Е. Львове (впоследствии председателя Совета министров при Скоропадском на Украине). Представителем нашего министерства на это совещание по традиции был назначен я. Получив самые широкие полномочия, я отправился на совещание. Лизогуб произвёл на меня наилучшее впечатление своей позицией в славянском вопросе, который, конечно, в этой комиссии занимал центральное место.

Любопытно, что одним из первых пунктов, который нам пришлось рассмотреть, было желание довольно широкого контингента австрийских славян, главным образом чехов и словаков, долго живших в России, перейти в русское подданство. Этот вопрос раньше, до Февральской революции, решался высочайшей властью и, насколько я знаю, не стоял остро, так как такие случаи были единичны. После же февральского переворота, когда монархия пала, он приобрёл двоякую остроту — во-первых, случаи ходатайств подобного рода очень заметно увеличились, а во-вторых, возникло сомнение относительно того, какой орган должен заменить прежнюю царскую власть, так как наш закон о подданстве при Временном правительстве продолжал оставаться в полной силе. По этому поводу Лизогуб обратился ко мне с вопросом, как относится наше ведомство в принципе к ходатайствам прежних австрийских славян, считает ли оно нужным поощрять такого рода ходатайства и устанавливать для просителей льготный порядок или же оно предпочитает, как это было прежде, предоставить решение в каждом отдельном случае самому министерству внутренних дел.

На это я, зная в точности настроение дипломатического ведомства, ответил, что, хотя наше министерство находится в полной уверенности, что война приведёт к освобождению всех славянских земель Австро-Венгрии, но ввиду многочисленности возбужденных ходатайств надо думать, что просители вообще больше не желают быть в австро-венгерском подданстве и нет никаких оснований отказывать им в ходатайствах. Далее я сказал, что, как ни маловероятен неблагоприятный исход войны, но надо учитывать и эту возможность, следовательно, здесь вопрос сводится также к тому, в какой мере австрийские славяне являются желательным элементом для России. Поскольку сама война ведётся с русской стороны из-за славянского вопроса, то я от имени министерства иностранных дел просил подчеркнуть наше принципиально благожелательное отношение к самому льготному приёму ходатайствующих в русское подданство. Что же до органа, долженствующего заменить прежнюю царскую власть, то поскольку сам закон о подданстве не менялся, то и единственным органом, заменяющим царскую власть, могло быть Временное правительство. В подтверждение я сослался на деятельность Комитета по принятию прошений на высочайшее имя, который направлял все дела, восходившие раньше к государю, во Временное правительство.

Как ни очевидно было это положение, представители министерства внутренних дел по каким-то соображениям не желали, чтобы эти дела направлялись во Временное правительство, считая нужным создать специальный орган, которому можно было бы «делегировать» на этот случай верховную власть. Такого рода неюридическая постановка вопроса вызвала возражение представителя министерства юстиции Милицына, и большинством голосов было решено при принципиальном облегчении приёма в русское подданство тогда ещё австрийских подданных-славян направлять все дела через министра внутренних дел во Временное правительство. Вопрос о приёме в русское подданство считался тогда настолько важным, что Лизогуб при особом письме на моё имя прислал мне проект журнала этого заседания с моим заявлением для предварительного одобрения начальством формулировки заявления — вещь, допускаемая в бюрократическом обиходе лишь в самых исключительных случаях. Я довёл это до сведения не только Нератова и Нольде, но и Милюкова, причём, конечно, моё заявление было полностью одобрено.

На том же заседании был рассмотрен ряд других вопросов, касающихся военнопленных славян и других привилегированных категорий, как-то: свободы проживания по выбору этих пленных, свободы заработка, вопрос о правовой охране. Всё это решалось опять-таки самым благоприятным образом. Февральская революция, бесспорно, сделала всё возможное, чтобы скрасить жизнь этих военнопленных в России, и такое улучшение произошло в силу сознательного стремления центральной власти.

На дальнейших заседаниях комиссии Лизогуба нам пришлось заниматься рядом иногда довольно запутанных казусов, и я не могу назвать ни одного случая, где бы по отношению к этим славянам, формально «врагам», была проявлена хотя бы тень недоброжелательства. Объём их прав и их статус в период Временного правительства достигают максимальных масштабов. То, что относится к военнопленным вообще, в отношении, например, чехословацких легионов уже принимает характер военного союза России с будущей Чехословакией. Конечно, решая вопрос о приёме в русское подданство чехов, словаков и некоторых других австрийских славян, мы, члены комиссии Лизогуба, не могли думать, что уже в следующем году эти чехи не будут нуждаться в российском подданстве, что глава нашей комиссии окажется главой нового «Украинского государства», а представитель министерства иностранных дел, то есть я, будет бежать из Петрограда в качестве иностранного (украинского) подданного на Украину, под защиту председателя нашей комиссии.