— Совсем не смешно! — громко произнес с возвышения хозяин таверны.

— Да, да, синьор Батисто, не смешно, — ответил ему Джудиче, — моя семья голодает. К тому же Клементо не все учел. Он позабыл упомянуть те аспры, которые мы оставляем здесь, у вашей милости.

— Если горе не залить вином — тогда хоть камень, да в воду! — крикнул кто-то.

— Я и без твоих аспров проживу, если хочешь знать. Но не в том суть. Каждый день, если не вы, так другие жалуются здесь на тяжелую жизнь. Я это слышу третий год. Стала наша жизнь от этого легче? Нет. А почему?

— Потому что мы ослы! — послышалось из зала.

— Эге! Попробуй осла не покорми неделю, он тебе покажет!

— Потому, — еще громче заговорил Батисто, — потому, что нет у вас хорошего защитника. Вы знаете — я сам моряк, прожил много лет и скажу вам — прежде люди были смелее, они в обиду себя не давали. Я тоже, как и вы, терпел страшную нужду. Судовладелец выдавал нам по двадцать унций сухарей в день на каждого, одну соленую рыбу и кусочек сыра. Тогда пришел ко мне капитан Ачеллино Леркари и сказал: «Батисто! Пойдем за мной на жирных! Я хочу защитить бедный народ». Это было ровно двадцать лет назад. И тогда все — и рыбаки, и матросы, и грузчики пошли за капитаном. Пустили кровь жирным, вытряхнули их из сената, посадили туда наших людей. И все пошло по-другому.

— Неужели жить стало легче? — спросил кто-то.

— Погляди на меня. Я был такой же нищий; как и ты, а теперь хоть что-нибудь да стою.

— А Леркари жив еще? — спросил Клементо.

— Жив, что ему сделается, — ответил Батисто, — только нет его в городе. Он собирается на своем корабле в Геную.

— Жалко! Он бы нам понадобился, — прогудел Леоне.

— Про вино забыли, мошенники! — неожиданно весело сказал Батисто. — И я тоже хорош! Надо угощать друзей, а я разболтался, как последний чарпалья[67].

Батисто подошел к Леоне и что-то сказал ему, указывая на дверь кухни. Рыбак выслушал хозяина таверны, поднялся, подошел к Джудиче и Клементо, что-то им тоже сказал, и все трое скрылись в кухне. За ними прошел Батисто.

— Видал? И так каждый вечер, — сказал Ионаша. — Стоит только кому-нибудь заговорить про тяжелую жизнь, сразу вступит в разговор хозяин таверны. Всем рассказывает про Леркари, а кончится разговор, тянет самых отчаянных на кухню.

— Я думал, только у нас простой народ в нужде, — задумчиво произнес Ивашка. — И здесь, видно, не сладко живется.

— А этот Леркари…

— Погоди, грек, помолчи малость. Дума пришла в голову хорошая.

Ивашка долго сидел молча. Ионаша несколько раз пытался заговорить с ним, но безуспешно. Когда Леоне и Клементо вышли из кухни, Ивашка встал и решительно сказал:

— Веди меня к хозяину.

— Что ты надумал?

— Там узнаешь. Веди.

За кухней оказалась еще одна комната, в которой, видимо, жил сам хозяин таверны. Он удивленно посмотрел на гостей и молча ждал, когда они заговорят.

— Уважаемый Батисто, — начал Ионаша, — мой друг хочет с вами поговорить. Можно?

— Пусть говорит.

— Я хочу спросить, знает ли он про Сокола.

Ионаша перевел вопрос Ивашки.

— Скажи ему, что я слышал о Соколе.

— У меня всего одна просьба, — сказал Ивашка. — Когда капитан или кто другой пойдут на жирных, дайте знать об этом Соколу. Все его люди смело встанут за это святое дело.

— Ты — Сокол? — глядя в упор на Ивашку, спросил хозяин таверны.

— Нет. Но я знаю, что думают его люди.

— Почему с этой просьбой вы обратились ко мне? Вдруг я выдам вас.

— Человек, ходивший на богатеев рядом с Леркари, не способен на это, — ответил Ионаша. — Мы верим вам и просим также верить и нам.

— На каком языке говорит этот человек? — спросил Батисто. — Много ли людей у Сокола, что это за люди и кто такой Сокол?

— Я русский, — ответил Ивашка, выслушав перевод Ионаши. — Сокол из украинцев. Люди у нас все более из татарской неволи бежавшие. Нас много, гораздо больше, чем здесь думают.

— Я скажу об этом, кому следует, завтра же. Приходите снова вечером, и мы поговорим.

— Атаман тебе не простит этого самовольства, — сказал Ионаша, когда они вышли из таверны.

— Еще спасибо скажет. За волю вольную драться — это тебе не купцов грабить. Самое наше дело. Недаром мечи из цепей сделали.

— Капитан опять поставит своих людей в сенат, а нам.» то что от того? Ведь власть будет ихняя, а не наша.

— А это мы еще поглядим!

— Не было бы худо.

— Не каркай, пришибу!

Около полудня на подворье у Чуриловых теснился весь посольский поезд. Боярин Беклемишев собрался обратно на Москву.

Пока посол прощался с хозяевами и купцами, Данила Гречин расставлял езду. Сам он с молодцами будет открывать путь. За ними возок боярина, за возком колымага княжны Мангупской. Потом поставил повозки со слугами да служанками, а далее телеги с посольскими помощниками да писцами. В хвосте снова молодцы с оружием.

Боярина вышли провожать Никита и Семен Чуриловы, Василько Сокол, купцы Степанко Васильев, Гаврюшка Петров да Семка Хозников и Шомелька. Посольский толмач порешил осесть в Кафе — семью завести. Боярин опять-таки своевольно Шомельку отпустил. Семь бед — один ответ.

Беклемишев с каждым полобызался, каждому сказал ласковое прощальное слово. Сокола толкнул под бок: «Жди в гости на Дону». Поблагодарив хозяев за хлеб, за соль, сел в возок. Открыли ворота, и поезд, громыхая коваными колесами по мостовой, тронулся в дорогу. Последний раз высунулась из возка рука боярина, качнулась, блестя перстнями, и исчезла.

Добрый путь вам, русские люди!

Когда посол уехал, Гаврюшка Петров подошел к Соколу и как бы между прочим сказал:

— Зашел бы ты, парень, ко мне. Наши люди больно поговорить с тобой хотят. Сегодня вечером.

— Где найти двор твой?

— За Благовещеньем, в заулке. Спроси коморы Гаврюшки Петрова — всяк скажет.

— Приду непременно.

Вечером Сокол и Никита вышли из дома. Они долго блуждали по неровным и кривым улицам. Весь город стоял на холмах, и прохожим то и дело приходилось взбираться по каменистым ступенькам улиц наверх или спускаться чуть ли не на ягодицах вниз. По улицам шлялись мелкие чиновники, матросы и рыбаки. Иные были уже пьяные, другие выискивали таверну или кабачок.

Коморы Гаврюшки Петрова были на другом конце Кафы. И потому купцу и Васильку пришлось идти через весь город. Никита шел не спеша и тихо обо всем, что видел, рассказывал:

— Смотри, вон за крепостной стеной пригород, сиречь антибург. Живут тут ремесленники, видишь, насколько ветхи жилища их и грязны улицы. Тяжко им тут, народишко совсем бесправный.

Улица, по которой шли купец и Василько, поднялась на вершину, открылся порт и береговые огоньки.

— Что-то за портом костров палят много? — спросил Василько.

— Страшнейшее то место, — ответил Никита. — Людишки живут в лачугах, а то и просто в земляных норах.

— Кто они?

— Всякий сброд. Генуэзцы зовут их одним словом — чомпи.

— Это как будет по-нашему?

— Стало быть, низший, бесправный человек. Среди них есть соции, стипендарии и лабораторес. Мудреные латинские имена, а суть одна — нищета.

— Отчего же по-разному зовутся?

— Что в норах живут — то стипендарии. Это люди приблудные. Наехали из разных мест по найму на кораблях и снова ждут удобного случая, чтобы наняться и уплыть в другое место. Более всего встают в солдаты, стражниками да матросами. Те, что в лачугах, — соции. Сие народ местный, они нанимаются в сторожа, на всякую грязную и временную работу и никуда из города не уезжают.

— А лабораторес?

— Это те, что носят мешки, корзины с зерном, полбой и песком. Просто грузчики.

Никита вдруг остановился, снял шапку, перекрестился, Подняв голову, Василько увидел перед собой церковь.

— Это и есть храм Благовещенья. Церковь наша — русская. За ней скоро и коморы.