И как бы в подтверждение этого на улице снова раздался крик. Высоким голосом другой телял вещал:

— Имеющие уши да слышат о счастье, дарованном нам аллахом. Посол великого хана осчастливил нас своим прибытием. Сегодня правоверные встречают великого посла около крепости Таш. Знайте, о жители, кто не захочет отдать дань уважения послу, тот ответит перед аллахом за непочтение к великому хану. Имеющий уши да слышит…

Когда солнце поднялось на уровень главного минарета мечети Хаджису, к крепости Таш-хан стал стекаться народ. Пестрая, шумная толпа заполнила базарную площадь. Вдруг многотысячный глухой шум голосов перекрыл резкий пронзительный выкрик:

— На колени! Посол великого хана.

Правоверные, все как один, повалились на пыльную землю.

На дороге, ведущей к северным воротам, показались всадники. Впереди на высокой белой лошади ехал посол хана Джаны-Бек. За ним медленно двигались две сотни конных аскеров.

Джаны-Бек резко отличался от других не только надменной и гордой посадкой, но и одеянием. Воины посла были одеты в кольчуги. Джаны-Бек — в широкий шелковый халат, отороченный по краям желтой парчой. По правую сторону висел золоченый колчан со стрелами, слева — тяжелый ятаган в резных ножнах. На голове посла, гордо откинутой назад, красовался высокий шлем с двумя султанчиками из конских волос — знаками могучего сераскира. Как только посол проезжал, правоверные вставали с колен и возносили хвалу великому хану и его послу. Джаны-Бек был доволен такой торжественной встречей.

«Видно, напрасно донесли хану, что Халиль настраивает своих людей против владыки правоверных», — подумал он, когда подъезжал к воротам крепости.

Послу не пришлось ждать. Из открытых ворот навстречу ему выехал начальник княжеского войска Мубарек. Он положил руку на сердце и отвесил послу глубокий поклон:

— Чорбаджи[20] этого дома болен и очень сожалеет, что сам не может встретить столь дорогого гостя. Великий бей ждет тебя в своих покоях. — Через ров опустился перекидной мост. Джаны молча, даже не поприветствовав Мубарека, въехал на мост, за ним двинулись его воины.

Но только лишь успела третья пара всадников миновать ров, как мост поднялся, отрезав Джаны-Бека и шестерых аскеров от основной охраны. Опустились ворота крепости. Заметив это, Джаны выхватил ятаган, но ехавший рядом Мубарек спокойно произнес:

— Не гневайся, прошу тебя, великий посол. Ты в гостях у моего хозяина и в полной безопасности. Зачем тебе такая многочисленная стража? Пусть воины отдохнут у стен крепости.

Джаны, осмотревшись, подозвал к себе одного из воинов, что-то тихо сказал ему и, кивнув головой Мубареку, приказал:

— Выпусти его из крепости.

Отведенные послу покои произвели на Джаны хорошее впечатление, и он еще более уверился в доброжелательности бея Халиля. Но, отправляясь на прием, оружие оставил при себе.

Халиль по-прежнему полулежал на тахте, однако сейчас он был одет в атласный кафтан, перехваченный широким цветным поясом. Укрыты одеялом были только ноги.

У изголовья постели стоял Алим, на которого Джаны не обратил внимания, приняв его за слугу.

— Салям тебе, храбрый Джаны-Бек! — громко и отчетливо произнес хозяин. — Да простит меня аллах за то, что я встречаю дорогого гостя, лежа в постели.

— Я приветствую тебя, Халиль-бей, — сухо ответил Джаны, — и желаю тебе скорейшего выздоровления. Я не стал бы тревожить тебя, если бы не веление владыки правоверных. Большие дела привели меня в твой сераль.

— Говори. Я слушаю.

— Год назад владыке правоверных стало известно, что в твоем бейлике появился айдамах Дели-Балта[21]. Он нападает на невольничьи караваны во время отдыха, убивает стражу и уводит рабов, которых, говорят, продает здесь, в крепости Таш-хан. Еще во времена Чингиз-хана наши великие предки установили закон, поощряющий воевать иноверцев и запрещающий обижать людей своей веры. Презренный Дели-Балта, да будет проклятье аллаха над ним, нарушил этот закон. Хан повелел ровно год назад казнить Дели-Балту. Разве выполнена воля Великого?

— Прежде чем казнить Дели-Балту, его надо поймать. — вырвалось у Алима.

Джаны-Бек вскочил, схватился за рукоять ятагана и гневно закричал:

— Как смеет презренный раб и мальчишка прерывать речи старших!

— Это не раб. Это мой сын, Алим, — тихо, но твердо заметил Халиль, глаза его сверкнули, но он тут же прикрыл их тяжелыми веками.

— Все равно! Он слишком молод и глуп, чтобы прерывать посла хана.

— Успокойся, Джаны-Бек. Ты видишь — мы безоружны, а ты хватаешься за ятаган так, как будто перед тобой сотня вооруженных аскеров. Ты прав — мой сын молод, но он не глуп. В этом году он заводит свой казан[22] и я передаю в его владения половину своих земель. А когда я уйду в сады Эдема, он станет хозяином бейлика. Прошу уважать его так, как и меня. И еще скажу: он прав — Дели надо сначала поймать. Целый год мои аскеры следят за ним и ни разу не видели его: он исчезает бесследно… Возможно, кто-то помогает ему, но — кто?

— Хан Менгли-Гирей, да продлит аллах его дни, повелел мне лично расправиться с презренным айдамахом, и я клянусь своей бородой, что не позднее, чем на пятую ночь, посажу его на кол.

— Да будет так! — подтвердил Халиль-бей.

— И еще повелел мудрейший властитель спросить тебя, бей, не застоялись ли твои кони, не разучились ли твои воины скакать по степи семь дней и ночей кряду.

— Хан задумал большой поход? — спросил бей.

— Этого я не могу знать. Но владыке стало известно, что хан Золотой Орды Ахмат собирает поход на руссов, на Москву.

Князь долго молчал, затем поднялся с тахты и, тяжело дыша, произнес:

— Отложим этот разговор до завтра. Мне совсем плохо.

Джаны-Бек вышел.

Над Тасили[23] плывут тяжелые, низкие облака.

Зажатая между двух гор деревня выглядит мрачно и неприветливо. Вершины гор плотно окутаны тучами, и кажется, что и сверху она прикрыта низким, тяжелым куполом.

На краю селения стоит высокий дом. Он, как и вся деревня, принадлежит высокородному Антонио ди Гуаско, почетному гражданину Генуи, и его сыновьям Андреоло, Теодоро и Деметрио.

Старый Антонио редко появляется в Суроже, большую часть времени он живет в Тасили. Все думают, что он ушел на покой. Хозяйственными делами ведают его сыновья.

Сегодня в огромном, мрачном доме, в просторной комнате первого этажа собралась вся семья ди Гуаско. На высоком резном стуле сидит сам Антонио, по другую сторону грубо сколоченного круглого стола — Андреоло и Теодоро. Деметрио стоит, прислонившись спиной к холодному камину.

— Итак, ты отказываешься ехать в Карасубазар, — проговорил отец, обращаясь к Теодоро.

— Да. Пусть едет Андреоло. Мне надоело работать на него и отвечать за его глупые поступки.

— Ну, ты, щенок… — Андреоло поднялся из-за стола.

— Молчи, Андреоло! Разрази меня гром, я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Да будет известно тебе, отец, что не далее как неделю назад мой любезный братец без твоего согласия спалил овчарню у господ из Лусты[24].

— Овцы этих господ заходили на нашу землю, — объяснил Андреоло, — вот я и приказал сжечь овчарню.

— У тебя нет головы на плечах. Только глупый в наши тревожные дни вызывает на ссору соседей! — отец грозно взглянул на Андреоло и добавил — Поедешь к ним и возместишь ущерб.

— Но это не все, — продолжал Теодоро. — Вчера в Солдайе я встретил консула. Он грозился привлечь меня к суду за поджог, о котором я даже не знал до этого времени.

— А ты пошли к черту этого одноглазого дьявола, — посоветовал старик.