До вечера таскали по княжеским хоромам, все указать заставляли, где золото да каменья схоронены. Клялся и божился я, что не княжич, другие дружинники подтвердили — не верили… И до сих пор не верят. А князь с княгиней успели в шляхту ускакать. На землю пана Чапель-Чернецкого, говорят, татары не вступили, дружба, видно, у пана с татарами…

— Что пан, что князь, что татарин — все одно разбойники, — вмешался вдруг в их разговор стоявший поодаль мужик. Василько давно уже заметил, что он прислушивается к рассказу дружинника.

Сокол вскинул на него глаза. Мужик был высок и жилист. Голову его покрывала копна рыжих всклокоченных волос. Густые нависшие брови придавали лицу суровость. Выражение серых больших глаз менялось мгновенно: лукавый, насмешливый взгляд делался вдруг колючим и злым. Борода, не в пример волосам, была редкая, но тоже с бронзовым отливом.

— Больно ты на язык остер, — заметил Сокол, глядя на рыжего, — и не выдержан. За такие слова голову оторвут — попомни.

— Донесешь, што ли? — Рыжий посмотрел на него зло.

— Ну-ну, не сверкай глазами. Тебя же уберечь хочу. Зовут-то как?

— Вестимо как… Ивашка. А тебя?

— Василько.

Рыжий рассмеялся.

— Чего зубы сушишь? Нашел место для смеха.

— Я думал, ты высокого роду — за князей слышь как заступился. А по имени глянул — из одного теста мы с тобой. У нас в деревнешке тоже так — если мужик не Ивашка, то обязательно Васька. И потом, если в нашей доле унывать, — пропадешь скорее.

Василько вспомнил, как часто дерзил конвоирам этот мужик, как доставалось ему больше, чем другим. И плетью татарин хлестал, и рукояткой сабли в зубы тыкал, один раз чуть конем, не задавил… И надо же, не смирился мужик, даже убежать как-то ночью надумал. Поймали, обратно привели, избили сильно. Ан, видно, духа не сломили…

Присивашской степью ведет невольников караванчи Мубарек. Серой волнистой лентой пролегает дорога между озер. В накаленном воздухе стоит тяжелый запах гнилой, стоялой воды, соли и полыни.

Знойно. По высокому бездонному небу медленно плывут редкие кучки облаков. Они ярко отражаются в окрашенных синью озерцах, и оттого воды кажутся глубокими. На самом деле озера мелки. Под тонким слоем воды многометровая толща соли. Едва-едва движется караван невольников Даже татары-конвоиры приуныли.

В лохмотья превратилась одежда пленников. Лица людей неподвижны. Только почерневшие губы медленно сжимаются и разжимаются — одно лишь слово шепчут изнуренные люди: пить!

Ивашка зубы стискивает, не жалуется. На татар с ненавистью поглядывает.

— Ну, погодите, ироды, дайте только убежать, все припомню.

— Убежишь ли? — спрашивает Василько.

— Не впервой. Пятый год по этой земле мотаюсь. Трижды убегал. Даст бог, убегу и четвертый раз.

— Дома остался кто?

— Сын Андрейка да жена. Живы ли — не знаю. Ежели и живы, все одно муку подневольную терпят. Подожди, князюшко, ужо и до тебя доберусь!

— Зол ты на него.

— А ты к князю добер? Я чаю, нет среди простых людей человека, который не натерпелся бы от них…

— И то, — согласился Василько.

Идет караван невольников. Молчат люди. А дороге нет конца, нет края мучениям.

Идет караван.

Хорошее место Хатырша![7]

Мубарек привстал на стременах и посмотрел вдаль. Еще полчаса пути, и караван придет к цели. Сейчас Хатырши пока не видно, она утонула в зелени. Только минарет дворцовой мечети сверкает на солнце своим полумесяцем. Бойкая, как молодая кобылица, речонка, извиваясь, бежит по заросшей лесом долине.

Там, где река делает излучину, самое красивое место. Пять лет назад Мубарек посоветовал бею Ширину построить здесь летний дворец. Богат и могуч Халиль-бей из рода Ширинов, много у него дворцов. Но разве плохо иметь еще один, в этой спрятанной от больших дорог прохладной долине. К тому же у Халиля побаливает печень, а воды горных источников, расположенных рядом с Хатыршой, имеют целительную силу.

Бей живет здесь только летом и то малое время. В его отсутствие дворец в распоряжении нуратдина Мубарека.

В эту весну воины Халиля в Дикое поле еще не ходили. Бею мешают болезнь да какие-то неотложные дела в столице хана Солхате. Но нуратдин — военачальник бея — не сидит без дела. Узнал Мубарек, что перекопские татары ходили в набег и вернулись с большим ясырем, — сразу помчался туда. Триста невольников куплены, считай, задаром. Если дать им отдых и немного подкормить, — будет прекрасный живой товар. По хорошей цене пойдет.

Бей Ширин ой как обрадуется удачной покупке. Правда, двадцать невольников умерли в пути, но это невелика потеря. Об этом бею можно и не говорить.

Под тяжелыми сводами подвала вонь и духота. Люди валются на полу. Когда-то была тут зеленая кустарниковая подстилка, теперь листья усохли, прутья оголились. Но и этой постели рады истомленные люди.

Третий день живут они в подвале, ждут решения своей судьбы. Молодой черкес — слуга Мубарека — каждое утро приносит несколько ведер распаренного проса и высыпает его в длинное долбленое корыто, что стоит посредине подвала. Потом в этих же ведрах приносят воду и разбавляют густую кашу. Гремя цепями, невольники подбираются к корыту и запускают руки в тепловатую пенную жижу. Тут тебе и еда, и питье.

Иногда вечером черкес, сгибаясь от тяжести, снова появляется в подвале. Он сбрасывает с плеч костлявую тушу овцы. Пленники видят — это падаль. Люди отворачиваются от тухлятины, но черкес знает — к утру от нее останутся только кости.

Мубарек быстро шагал к подвалу, сердито помахивая нагайкой. Он был зол, как тысяча шайтанов. Покупая невольников в Ор-Капу, за одного из них он уплатил дороже, чем за остальных. Караванчи клялся аллахом, что это — сын князя. Большой выкуп думал взять за него Мубарек. Но в Хатырше знатный пленник начал хитрить. От княжеского роду отказывается, письмо князю о выкупе писать не хочет. Этот гяур хочет провести его, известного всем торговца живым товаром.

А в подвале Мубарека ждут. Еще с вечера Василько подполз к дружиннику, которого сочли за княжича, и сказал тихо:

— А что если я отзовусь княжичем?

— Да ты в своем уме?! Неделя не пройдет, обман от кроют — голову снесут.

— Авось не снесут. Пока выкупная грамотка туда-сюда ходит — убегу. Я чаю, княжича в подвале держать не станут.

— Куда убежишь? Словят запросто в тот же день.

— Ужо знаю, куда бежать. — Василько приник к уху дружинника и зашептал: — Пусти слух, что я княжий сын, а ежели сбегу — постараюсь и вам как ни то помочь. Слово даю. Я уже все обдумал подробно.

— Твое дело. Мне сказать, что ты княжич, недолго.

К утру все пленники знали — нашелся человек, который решился рискнуть головой, чтобы потом прийти на выручку. Появилась хоть слабенькая надежда на спасение…

Спустившись вниз, Мубарек подбежал к русоголовому пленнику и толкнул его ногой. Тот поднял голову.

— Искажи, грязный свиня, кто ты? — сквозь зубы спросил татарин.

— Дружинник я.

— Твой батька коназ? — Мубарек поднял нагайку.

— Не тронь человека, — Василько поднялся. — Я княжич.

Татарин опустил руку, сунул кинжал за пояс. Долго глядел на пленника, размышляя, затем схватил его за вьющуюся темную прядь волос, закричал:

— Врош, свиня! Син коназа — белый голова, а твоя?

— Под шапкой погляди, — сказал пленник с усмешкой во взгляде. Мубарек черенком нагайки столкнул с головы шапчонку, под ней — светлое пятно русых волос.

— Зачем сразу не сказал?

— Отец-князь ныне бедняком стал. Простого ясырника ему выкупить было бы легче.

— Ничаво. Батька для сын найдет любой выкуп. Читать, писать — знаешь?

— Знамо дело, могу. Чай, княжий сын.