В комнате воцарилось молчание. Антонио опрокидывал в свой широкий рот одну кружку с вином за другой и не хмелел. Наконец Теодоро сказал:

— Выслушай меня, отец. Земли вокруг Скути самые богатые, а находятся они у нас в запустении и без надзора. Отдай их мне, и я наведу там порядок. Только чтобы никто, кроме тебя, не совал туда свой нос.

— Я давно твержу тебе об этом! — воскликнул отец. — Женись, строй дом и будь там хозяином.

— Как раз я хочу об этом говорить с тобой. Позволь мне взять в жены дочь русского купца Никиты. Приданое можно взять такое, которое в два раза покроет все наши убытки. Ах, отец, как она прекрасна!

Антонио долго глядел на сына и молчал. Теодоро, не переставая, расхваливал невесту, убеждал отца всячески, но тот не произносил ни слова. Когда все вино из вместительного кувшина было выпито, старый Гуаско начал говорить.

— Ты знаешь, Тео, я не боюсь ни бога, ни черта. Но наших святых отцов я, грешным делом, побаиваюсь. Клянусь бородой, они хуже пиратов. У тех есть кой-какие понятия о человеческих правилах, и с ними можно сладить, а у наших братьев-католиков дьявольские души и длинные руки. Право слово, ты не много потеряешь, если сменишь веру, но святые отцы не простят тебе этого. Вот чего я боюсь. Они погубят тебя и твою невесту.

— Пока ты жив, я не страшусь ничего! — горячо промолвил Теодоро. — Я и сам не трус, но если и ты встанешь на мою защиту, нам никто не страшен!

— Ох-хо! — весело крикнул Антонио. — А ты прав, сынок. Антонио ди Гуаско еще может защитить и себя и своего сына. Прикажи седлать коней, а я захвачу денег на подарки. Поедем смотреть невесту!

За последнее время в душу Кирилловны все чаще и чаще стала вселяться тревога за дочь. Мать заметила в ней большую перемену. Ольга стала задумчива, грустна. Куда девалось веселье, не слышно голосистого смеха, прекратились песни, сбежал румянец со щек Оленьки. Сидит она часами за пяльцами, но почти не вышивает. Воткнет иглу в суровье, устремит взор куда-то вдаль и не замечает ничего. За столом почти не ест, не пьет, похудела. Смотрела-смотрела старая мать и однажды не выдержала, спросила:

— Вижу, Оленька, что-то тебя печалит. Может, матушке скажешь, что на душе?

— Плохо мне, мама, не знаю отчего…

— Знаешь, поди, да сказывать не хочешь. Молода ты и не придумаешь, как самой себе помочь. Откройся мне, раздели горе на двоих — легче будет. Может, обидел кто, или просто занедужила? Что же молчишь-то? А может… Может, полюбила кого?

Ольга взглянула на мать глазами, полными слез, всхлипывая, припала к ее плечу.

— Плакать, светик мой, не след, — тихо говорила мать. — Ко всем это приходит, а тебе самая пора. Полюбила кого, ну и слава богу. А он-то любит тебя?

Девушка заплакала еще сильнее.

— Неужто, злодей, на такую красавицу не глядит? — воскликнула мать и тут же сердито добавила: — Брось реветь да и расскажи все толком. Чей он сын, нам ведом ли?

Не отрываясь от материнского плеча, Ольга вздрагивающим голосом сказала:

— Памятуешь, маменька, посла государева? С ним был дружинник статный, русый. Это он…

— Христос с тобою, донюшка. Я чаю, и слова молвить с ним не успели. Да и мыслимо ли дело тебе, купеческой дочке, за простого дружинника идти.

— Маменька, не дружинник он… Соколом его зовут. Атаман он.

До Кирилловны не сразу дошел смысл сказанного. Она вспомнила разговоры, которыми полон был Сурож в эти дни. О ватаге Сокола говорили в городе разное: иные шепотком, с испугом в голосе, другие с надеждой и гордостью. Так вот оно что!

— Святый боже, святый крепкий — помилуй нас, — перекрестилась Кирилловна. Потом встала, всплеснула руками: —Да ведь разбойник он, непутевая!

— Люблю я его, мамушка, больше жизни люблю.

— Что ж натворила, что наделала! Проклянет тебя отец-то, видит бог, проклянет.

— Не все еще сказала я тебе, матушка. Прости меня, выслушай меня…

— Что, что еще?!

— Сына Сокола под сердцем ношу я…

Кирилловна медленно поднялась с лавки, хотела было что-то сказать. Но из груди ее вырвался сдавленный стон, колени подкосились, и она упала на пол.

Ольга закричала. Прибежал отец со служанками, и Кирилловну унесли в спаленку. Через несколько минут служанки вышли и сказали, что хозяйка пришла в себя, велела мужу остаться около нее. В закрытой наглухо спаленке Никита с женой говорили до полудня.

Из спаленки отец вышел чернее тучи. Кирилловну вывели под руки служанки. Ольге показалось, что мать за эти часы постарела на несколько лет. Выпроводив служанок, Никита сел за стол против жены и, не глядя на Ольгу, заговорил:

— Ну вот, Кирилловна, вырастили мы дочку. Единственную. Думали, она род славный Чуриловых продолжит и будут у нас с тобой внуки, как у всех честных людей. В зятья ждал я человека благородного, моему делу помощника. А что вышло? За любовь, за ласку, за заботу да за хлеб-соль дочь отплатила щедро. Возложила невиданный позор на наши седые головы. Как теперь дальше жить будем, старуха? Как торговлишку вести? Поеду на Русь с товарами — зятек-разбойничек пограбит и буде жалобиться не можно. Родня — ничего не поделаешь. А може, и награбленное в моих клетях прятать заставит. Что молчишь, старая? Не углядели мы с тобой, не с той стороны беда пришла, отколь ждали.

— Бог с тобой, Никитушка, — еле слышно промолвила Кирилловна, — говори, что надумал, не томи душеньку.

— Бить бы тебя, дочь, надо, да боем беду не исправишь. Грех прикрывать надобно. К смотринам готовься. Человек к Гуаскам мною уже послан. Выйдешь замуж за Теодоро, и в моих хоромах будете жить. Парень обещал православную веру принять, и на том слава богу. Не только за латиняна, а за поганова татарина теперь тебя рад отдать, чтобы срам твой скрыть. Приедут сватать — будь весела. Люб ли, не люб жених — радость показывай. Умела напакостничать — умей и притворяться. Поженитесь, а там как хотите.

— Тятенька…

— Не смей перечить, греховодница! — гневно воскликнул отец и тяжело опустил ладонь на стол.

Под вечер прискакал посланный к ди Гуаско слуга и сообщил, что фряги будут в доме Чуриловых сегодня же.

— Почитай сразу же за мной и поехали, — сказал он.

В самой большой горнице зажгли множество свечей, приготовили стол, вынесли из погреба вино и яства. Ольгу увели в ее светлицу наряжать к выходу на смотрины. Загодя приготовили дорогой кашемировый платок. По обычаю издревле, ежели невеста жениху по нраву — дарит он ей на смотринах вместе с подарками полотенце. Ежели невеста не по душе — только одни подарки. Невеста в знак согласия выйти замуж одаривает жениха платком. Коли жених не приглянется — на стол вместо платка невеста выносит «посошок на дорогу» — стакан вина.

Ждали гостей долго.

Уже перед самым колокольным звоном у ворот Никитиного дома остановились шестеро всадников. Четверо слуг ввели лошадей во двор — двое в черных плащах поднялись на высокий рундук. Здесь их встретил сам хозяин и провел в горницы. Служанки приняли у гостей плащи и шляпы.

Старый ди Гуаско одет был просто, молодой — наряжен, словно герцог.

За хозяином прошли в горницу, расселись вокруг стола. Теодоро сиял. Наконец-то ему улыбнулось счастье. Не успел он добиться согласия отца на брак с Ольгой, как прискакал холоп и привез письмо русского купца, в котором Никита сообщал, что Ольга согласна стать женой Теодоро и он, родитель, не хочет перечить ей.

— Легка ли была дорога? — спросил Никита Чурилов.

— Легка и приятна, синьор Никита, — ответил Теодоро.

— Это только для тебя, мой мальчик. Он летел сюда, словно на крыльях. А мне, старику, седло наломало кости препорядочно. Клянусь громом — думал, рассыплюсь в пути.

— Да, синьор Антонио, нам дальние дороги уже заказаны. У меня тоже здоровье далеко не то, что раньше. После трудного пути и подкрепиться бы не грех.