Бражники переглянулись между собой, но возразить старцу не посмели.
Славко принял от Андрейки гусли, сел на корни дуба, вскинул голову, неторопливо перебрал струны. Затихла ватага. Все громче и громче рокотали струны, какую-то до боли знакомую, заунывную мелодию выводили они. Где слыхали, где певали ее? Смолкли на миг гусли, и дед Славко запел:
По горам, горам по высоким,
По раздольицам по широким
Тут огни горят негасимые.
Злы татарове тут полон делят.
Доставалася теща зятю в плен,
Он отвез ее к молодой жене:
«Ты заставь ее тонкий кужель прясть,
Да цыплят пасти, да дитя качать».
«Ты баю, баю, мое дитятко,
Ты по батюшке татарчонок злой,
А по матушке ты внучонок мой,
Ведь твоя-то мать мне родная дочь,
Семи лет она во полон взята,
На правой руке нет мизинчика».
Как услышала тут татарочка,
Она кинулась к своей матушке:
«Ах, родимая моя матушка,
Выбирай себе коня лучшего,
Мы бежим с тобой на святую Русь,
На святую Русь, нашу родину!»
Лилась над поляной песня, все ниже и ниже опускали головы ватажники. Вспомнилось кошмарное время неволи, и эта песня, которую часто певали они. А вот теперь свободу обрели и… разбоем занялись.
— Пошто завел эту песню, старик? — с надрывом в голосе крикнул вскочивший бородач. — Раны старые бередить?! — Бородач рывком распахнул широкий ворот рубахи. — Вот она где, твоя песня! Нет, не изварначились мы, нет! Только вот как далее быть — не знаем. — Бородач опустил голову, призадумался на миг, а потом с безнадежной злостью вымолвил: — Все вы хороши! Один из цепей сброи наковал, а для чо, сам ладно не ведает. Другой песнями возмущает душу, а посоветовать, как дальше, не хочет…
Дед Славко положил ладони на струны, как бы закрывая их, и тихо заговорил. Ватажники подвинулись ближе.
— Давненько живу я с вами. Певал вам песни и былины всякие — и про Муромца Илью, про Микулу Селяниновича да про новгородского гостя Садко. Слагает эти песни народ, и не умрут в памяти народа имена этих людей во веки веков. Почему сие? Да потому, что деяниями своими заслужили они любовь народную. Мне немного осталось жить, но до своей смертушки хотел бы я послушать в народе былину — песню о Соколе да о его славных ватажниках. Найти бы эту песню да унести ее на Русь милую, а там и умереть не жалко.
Молодой широкоплечий парень в сером армяке подошел к деду, дотронулся до его сухого плена и спросил:
— Неужто и о нашей ватаге былина может быть, неужто слава о нас может разнестись по земле?
— Слава славе рознь, сынок. Истинная слава — это любовь народа. Многие жили в веках и думали, что они прославились. Но люди давно забыли о них, потому что слава их мнимая.
Собрали вы здесь силу, вам за правду надо стоять, а не караваны щупать. Добрую славу заслужили ваши дела, и оттого растет ватага день ото дня. Идут к нам люди с надеждой в душе, бегут от жестокости, неволи и горя. Не омрачайте их надежду, и тогда среди вас вечно будет мир и дружба…
Потухли костры у Черного камня, но искры, зароненные гусляром в сердца ватажников, теплились всю ночь.
На следующий день вернулся атаман и привез неутешительную весть. Такую огромную ораву людей тайно к Дону не провести, для переправы на ту сторону моря по Корчевскому рукаву нужно много судов. А где их взять? Сколько ни ломал, голову атаман, ничего придумать не мог. И решили они с Иваном: поживем — увидим.
* * *
В ватагу Ионаша попал легко.
Слух о свободных людях разнесся с гор по селениям, и опытному человеку, знающему эти места, найти Сокола было не так уж трудно. Если человек приходил к Черному камню и просился в ватагу, ему не отказывали. Да и как откажешь, если хотел он свободы? Выводили ночью при свете костра на круг и спрашивал, согласен ли он признавать законы ватаги.
Вывели на круг Ионашу. Спрашивал Иван.
— Что привело тебя к нам, скажи-ка?
На этот вопрос почти все отвечали: гнет, несправедливость господ, притеснения или страх перед наказанием. Ионаша сказал:
— Любопытство привело меня сюда. Землю эту всю исходил. Жил среди татар, на Руси бывал тоже, фрягам служил, у армянина опять же работал поваром в харчевне, а сам я из греков. Народу повидал всякого и везде узнавал — для чего живут люди? У татар одна забота — цепи ковать да ясырь на них сажать: фряги крепости строят, чтобы богатство было где хранить, да и в других местах волками друг на друга смотрят. А вы цепи разбили. Вот и взяла меня охота поглядеть на вас… Если жить к себе не пустите — погляжу и уйду.
— Ишь ты! — Ивашка оглядел ладно скроенного грека с ног до головы. — Выходит, удивили мы тебя. Любо тебе стало, что цепи пожгли. Разве ты носил их?
— Нет, бог миловал.
— А ежели цепи мы на мечи перековали? Придется какой ни на есть мечишко и тебе дать. Возьмешь?
— Возьму. Но сперва спрошу — зачем даете?
— Ну хошь бы хозяина кончить, от которого убег.
— Хозяина? Да он сам не сегодня-завтра подохнет. Такой хилый старик. Вот в Кафе я фряга одного знал — на него бы я с мечом пошел.
— Выходит, ты не только на нас посмотреть пришел, а на фряга зуб точишь. Соврал сперва.
— Не соврал. Не приучен. Обидно, что не веришь. Ведь я бы мог наговорить чего угодно — все равно никто не знает меня. Но к таким, как вы, только с правдой можно прийти. Примите, пожалуйста.
— Законы ватаги сполнять согласен? Атамана слушаться?
— Буду делать все, что скажут.
— Примем к себе аль нет?
— Пусть живет.
В СТАРОЙ КОРЧМЕ
Все дела в Кафе закончены, наступила пора уезжать.
Деметрио выехал из города, когда смотритель времени на башне Кристо ударил по колоколу девятый раз. Серый быстроногий конь, хорошо отдохнувший, нес своего седока легко и быстро. Вороной, как и раньше, бежит в поводу запасным. Сейчас спешить не надо, и Демо направил свой путь по ездовой дороге через Солхат. Миновав поворот на горную дорогу, он тронул поводья и пустил коня шагом.
Мерно покачиваясь в седле, всадник задремал. В минувшую ночь ему не удалось поспать ни одной минуты. Вечеринка в доме Кончеты была веселой и шумной, гости разошлись по домам, когда солнце уже взошло над городом. Поездка в Кафу прошла для Дгмо с пользой и весьма приятно. Кончета была с ним нежна как никогда, а поручение отца он выполнил блестяще. Антониото ди Кабела обещал семье Гуаско всяческую поддержку, а на вечеринке сказал, что будет рад видеть Деметрио в числе своих помощников. О, если Демо попадет в Кафу, он сумеет выдвинуться, и тогда…
Демо вспомнил вечер, проведенный во дворце консула. Приняли его здесь с великим почетом. Шутка ли — он спас честь жены консула. Джулия заверила Демо, что она теперь неоплатная должница славного ди Гуаско и он может рассчитывать на ее помощь в любое время. О, это немало значит. Правда, дружба эта не дешево обошлась Демо, но он уверен, что отец похвалит его и без возражений оплатит вексель, данный Хозе Кокосу. Андреоло, конечно, будет ворчать, как всегда, но ему недолго осталось хозяйничать. Только бы попасть в курию, Деметрио покажет, у кого в руках сила.
Около полудня Демо подъехал к корчме Геворока. Слуга принял у него коня и повел на конюшню. Демо пошел за ним.
У входа в корчму Демо встретила пожилая гречанка и довольно чисто по-итальянски спросила:
— Синьор желает подкрепиться и отдохнуть, не правда ли?
— Да, — ответил Демо. — Принеси мне горячий обед и хорошего вина. Потом я посплю у вас часок-другой, если найдется постель.
