Открылась дверь, и в кабинет вбежал бей Халиль. Лицо его было красным и потным, в глазах испуг. Он рывком подбежал к хану, запнулся за складку ковра и упал у ног Менгли-Гирея. Из рук бея выпал вместительный бархатный мешок и, глухо стукнув о ковер, развязался. Из мешка веером рассыпались крупные золотые монеты.

— Прости меня, владыка, что я так поздно исполнил твою волю, — заговорил Халиль. — У меня не было при себе того мешка денег, которые ты повелел принести мне прошлый раз. Мой слуга только что привез золото из Карасу, и я тотчас же прилетел во дворец.

Хан смотрел на бея и не мог вымолвить ни слова. Впервые видел он, чтобы так унижался гордый Ширин. Золото, много золота лежало на ковре, и блеск его сковал уста жадного владыки. Грозная речь, только что приготовленная, вылетела из головы.

— Встань, бей, и собери деньги, — тихо произнес хан. — Моя память не подсказывает мне, о каком повелении ты говоришь. Разве у меня нет своей казны? Зачем же я буду выпрашивать золото у моих беев?

— Не далее, чем в прошлый раз, твои уста произнесли: «Успокойся, Халиль-бей. Приготовь мешок золота, и я помогу выручить твоего сына».

— А ты знаешь, что твой сын айдамах и его ждет смерть? Стоит ли он этих денег, есть ли расчет отцу выручать такого сына? Ты знаешь, что гласит яса?

Ширин-бей поднялся и, глядя хану прямо в глаза, сказал:

— Знаю. Яса гласит: «Не возводи вину заглазно, дай человеку сказать слово в свое оправдание, ибо он, может быть, невинен». Так гласит яса. Джаны-Бек хороший воин, но и он мог ошибиться. Сперва надо послушать Алима и тогда возводить на него вину. Помоги, великий, вызволить мне сына, и я, если он окажется виновным, сам приведу его к твоей карающей руке.

— Ты прав. Халиль-бей, — сказал Менгли, не сводя глаз с золотых монет. — Надо сначала поговорить с Алимом, а уже потом судить о его вине. Оставь деньги, иди в свой сераль и жди. Я сам обо всем позабочусь. Иди.

После ухода Ширина к хану снова был позван Ионаша. Менгли спросил шпиона:

— Из крепости латинцев в Суроже надо выкрасть одного человека. К кому следует обратиться моему человеку?

— Пусть он найдет Андреоло ди Гуаско. Этот человек за деньги сможет выкрасть из крепости даже самого консула.

— Хорошо. Ты можешь идти. Деньги на кафинское дело получил? — Ионаша кивнул головой.

Хан был доволен. Правда, сегодня не удался день мудрости из-за этих неотложных дел, но зато Менгли стал богаче. Мудрость — это сила, но золото — сильнее, — решил он про себя и, довольный, отправился на молитву.

Вечером еще одна радость ждала Менгли-Гирея. Его посетил консул Солдайи Христофоро ди Негро.

Долго шла спокойная беседа с консулом, но хан так и не мог догадаться о цели приезда Христофоро.

— Что привело тебя в мой дворец? — не вытерпев, спросил хан. Ди Негро помедлил с ответом немного, потом сказал:

— Тревожные времена подходят, глубокочтимый хан, для нас, латинян. Сношения с Генуей становятся все труднее и труднее, скоро и совсем нельзя будет попасть на родину. Султан грозится пограбить наши колонии с моря, и я боюсь за скудные мои сбережения. Я знаю давно, как честен и благороден ты, мой друг, и потому хочу просить тебя: прими на сохранение все то, что я скопил за эти годы. Это, правда, невесть какое богатство, однако я опасаюсь за его целость. А в твоей казне оно сохранится надежнее в любое время. Сохрани мне вот это, — и с этими словами консул вынул из-за широкого пояса четыре вместительных кошелька.

— Это все. что ты приобрел за эти годы? — лукаво спросил Менгли.

— Все, — вздохнув, ответил консул. — Откуда же больше? Ты знаешь — консул Солдайи получает от банка святого Георгия всего сто сонмов в год, а здесь их две тысячи. Скажи мне, примешь ли скудные мои сбережения?

— Только дружбы ради я разрешаю тебе оставить золото и сохраню его до последней монеты. Расписку получишь у моего казначея.

— Не обижай меня, великий хан. Разве твое слово для меня не в тысячу крат ценнее бумаги! Пусть деньги лежат под твоей охраной, может, наступит час, и под твою защиту я отдам нечто дороже золота — мою жизнь. Я надеюсь, и тогда хан не откажет мне.

Хан, улыбнувшись, кивнул головой и спрятал кошельки под подушку.

Следуя к дому Коррадо, консул думал про себя: «Устав запрещает консулу брать взятки даже от царей, но там ни слова не сказано о запрещении давать взятки царям. Значит, я не нарушил устава».

Менгли-Гирей, положив полученное за день золото в свою казну, отправился на молитву перед сном.

— Слава аллаху великому и всемогущему за мудрость, дарованную мне сегодня, — произнес хан после молитвы. — Много великих дел сделал я, много нужных решений принял.

Присутствовавший на молитве имам, услышав последние слова хана, усмехнулся украдкой. Уж он-то хорошо знал, что ни одного решения хан не принял самолично. Дать шертную грамоту московитам посоветовала мудрая Нур-Салтан, судьбу Алима решило золото ширинской казны, а принять деньги на хранение просил сам солдай-ский консул. Хан думает, что никто не знает об этом. Он глубоко ошибается. От служителей всевидящего аллаха ничего скрыть невозможно.

— Если так дело пойдет и дальше — мои сынки пустят меня нагишом гулять по белу свету! — в гневе произнес Антонио ди Гуаско, стукнув пустой кружкой из-под вина по столу. — А ну-ка повтори, Теодоро, еще раз, как все это вышло.

— Ты знаешь, отец, со мной было всего пять человек. Остальных тридцать вооруженных слуг взял с собой Андреоло. Как и договорились с вечера, мы заняли каждый свое место. Я расположился на берегу моря у Капсихоры, а мой любезный братец увел людей к Пастушьей башне, как ты повелел. Я забрался на скалу и видел, как ты с молодцами повел лодку навстречу судну. Потом лодка исчезла, и только через полчаса она вернулась к берегу с одиноким гребцом. Я понял, что ты благополучно, под покровом ночи, подплыл к судну и притаился за ним. Я запалил на скале костер, давая знать Андреоло, что ты на месте и пусть он ждет людей. Андреоло понял мой сигнал и ответил небольшим костром. Тогда я не спеша направился в Скути на случай, если брату понадобится помощь. Пока я добрался туда, прошло много времени. Я ожидал встретить там брата и тех рабов, которых ты столкнул с судна, но не увидел никого. Мне пришлось возвратиться к Пастушьей башне. Когда я вышел на берег, начало уже рассветать.

— Где же были люди Андреоло?

— Они расположились вдоль берега на расстоянии полуста стадий друг от друга и спали мертвецким сном. Я растолкал одного и увидел, что тот пьян. Из его бессвязного рассказа я понял, что, собравшись около Пастушьей башни, они стали ждать сигнала. Сигнала не было долго, и Андреоло решил проведать нашего винодела в подвалах у башни. Там он напился и, расщедрившись, стал угощать слуг. В разгар веселья они увидели огонь моего костра, после чего рассыпались по берегу, чтобы вылавливать подплывающих рабов.

— Выходит, они проспали, черти! — рявкнул старый Гуаско. — А я, лысый осел, дважды рисковал головой. О, проклятье! Как хорошо все было сделано! Купцы и пикнуть не успели, как я с моими молодцами выпустил у них кишки. Мы мигом расковали всех невольников и, когда каторга проезжала мимо Пастушьей башни, разрешили им вплавь добраться до берега. «Плывите, вы свободны!» — крикнул я, и это не пришлось повторять дважды. Они, словно рыбки, плюхнувшись в воду, поплыли к берегу. А эти пропойцы проспали. Клянусь петлей, на которой меня повесили бы, в случае если бы я попался за это властям, Андреоло это даром не пройдет. Он, сучий сын, чувствует это и, не заходя ко мне, удрал в Солдайю. Не будь я Антонио ди Гуаско, если я не оторву его ослиные уши.

Боже мой, как нам не везет. Я хотел восполнить нехватку в рабочих руках за счет покупки рабов в Карасу-базаре, а их проспал ты. На каторге было больше сотни рабов, они нам подняли бы всю нашу землю, а их проспал Андреоло. Мало того — разбойники увели из Скути самых работящих слуг. Чует мое сердце, что и третий мой сын, этот сопляк Демо, тоже отличится. Если я узнаю, что и у того отняли деньги, я к чертовой матери сразу уйду в монастырь, а все именье отдам монахам. Ведь подумать только, какой ущерб!