Весь день только и было разговоров о походе в Скути. Вспоминали, как жгли виселицу, как выпускали из подвалов невольников, как атаман говорил с молодым хозяином — фрягом.

— Напрасно ты его отпустил, — сказал Ивашка Соколу, — вот помяни мое слово — устроит нам пакость какую-нибудь. Придушить бы, как щенка, и все тут!

— Пленного убить — доблесть невелика. Мы, чай, не татаре — лежачего не бьем. Пусть расскажет, что простому народу мы защитники. Может, братья-лиходеи образумятся.

— Жди, как же. Больше лютовать начнут!

— А мы тоди ще раз пугнем! — воскликнул Грицько. — Пугнем, батько?

— Теперь силу свою почуяли. Подожди, Грицько, придет час — не только до фрягов, а и до басурманов поганых доберемся.

…А через день случилось вот что: Митька и Микешка, определенные атаманом к уходу за табуном, пасли в лесу коней. Теперь ватага разбогатела, имела около трех десятков верховых лошадей под седлами. Одна молодая кобылица особенно полюбилась братьям — она была красива, резва и непослушна. Убежала резвушка в тот день, отбилась от табуна, и пустился Микешка на ее поиски.

Любимицу нашел только к ночи. На обратном пути, перебираясь через дорогу, услышал стон. Подошел, видит — человек в беспамятстве. По растертым в кровь рукам понял, что перед ним невольник. Осторожно перенес его в глубь леса, обмыл лицо прохладной водой, напоил. Всю ночь хлопотал Микешка около больного. К утру услышал от него первые слова: «хлебца бы», и понял, что это русский человек. Взвалил его на лошадь, привязал кушаком и вскорости добрался с ним до ватаги.

Здесь невольник заговорил. Рассказ его был обычен: на родную деревеньку наскочили татары, все пожгли и пограбили, людей всех до одного захватили в неволю. В пути он занемог и упал, нехристи решили, видно, что не жилец он более, и бросили у дороги…

Узнали ватажники, что был он в руках у Мубарека, и теперь тот Мубарек погнал на продажу в Кафу более сотни пленников. А в подвалах в Хатырше-Сарае осталось невольников еще больше.

Василько ясно представил себе несчастных, томящихся в тесных норах Хатырши. Сам немало перетерпел в том страшном месте. Взглянул на Ивашку и сказал:

— Вот — сижу и думаю…

— И я думаю, — перебил Ивашка. — О том же самом.

— Не побывать ли нам в Хатырше, а?

— Сам это же хотел тебе сказать, да не успел. А хорошо бы с косоглазыми посчитаться!

— Это дело десятое. Земляков наших выручить надо — вот о чем забота. Сумеем ли?

— Сумеем, атаман! И ватага поддержит тебя.

Ивашка не ошибся. Когда атаман предложил ватажникам сходить на Хэтыршу, ни один не отказался. Каждый хотел помочь невольникам вырваться из рук татар. Самых ловких посадили на лошадей, оружие им выбрали получше. На рассвете подошли к Хатырше совсем близко, расположились на склоне горы в густом дубняке. Василько, поднявшись на стременах, ухватился за нижний сук дерева, влез на дуб, раздвинул ветви. Отсюда Хатырша была видна хорошо. Около дворца суетились слуги, на улицах селения играли маленькие татарчата. У подвалов, расположенных в виде подковы, ходили сторожевые.

От всадников отделился Грицько-черкасин. Василько махнул ему рукой и быстро спустился вниз.

— Все пешие остаются здесь. Ты, Кирилл, за старшего. Взберись на дуб и следи. Как только мы начнем сечу, выбегайте к нам на помощь. Все ли ясно?

— Сделаем все как следует, атаман.

Грицько рванул поводья и пустил коня во всю прыть. Татары, не ожидавшие нападения днем, оставили ворота селения не запертыми. Да они и не понадобились всаднику — его конь легко перескочил глинобитный забор и, как стрела, помчался по улице. Проезжая мимо стайки ребятишек, Грицько пригнулся и, на ходу ухватив за рубашку самого рослого татарчонка, вскинул его на седло. Мальчишка завизжал на все селение. Размахивая руками и голося, забегали по улице татарки. Не прошло и десяти минут, как три всадника ринулись в погоню. Скоро вся Хатырша зашумела, как улей. Всадники, не успев оседлать лошадей, один за другим выскакивали на дорогу. Грицько мчался на восток, а в полуверсте за ним с криками и завываниями скакали татары. Все ближе и ближе погоня. И когда косматые татарские лошаденки оказались совсем близко, Грицько ловко опустил татарчонка на траву. Всадники на мгновение приостановились, потом снова бросились догонять дерзкого похитителя. В это время Грицько, оглянувшись, увидел над Хатыршой высокий столб дыма. Он махнул рукой по направлению пожара, и татары увидели беду. Только тут они поняли, что их обманули, и, круто повернув лошадей, поскакали обратно.

А в Хатырше в это время шел бой. Василько ворвался в селение со своими конниками и начал зорить бейское гнездо. В первую очередь, как и было условлено, подпалили дворец. Потом сбили замки с подвалов, выпустили невольников. Люди, почувствовав свободу, сами помогали друг другу срывать кандалы, выдирали из плетей колья и бросались на татар. Слуги бейского дворца, разбежались, однако охранники из татар дрались рьяно. Из леса по склону горы бежали пешие ватажники с Кириллом во главе. Татары отчаянно защищали родное селенье, но силы были неравны.

И скоро Хатырша была во власти Сокола. Люди собрались на берегу реки, ожидая приказа атамана. Василько подъехал к ватаге, осадил разгоряченного коня, крикнул:

— Брать лошадей, еду и оружие! Женщин и детей не трогать! Помните — люди мы крещеные и не разбойники. Пусть это знают и те, кто только ныне свободу обрел. Не наживы ради пришли мы сюда, а ради вашей воли. И тот, кто хочет идти с нами, становись в ряды — ив путь.

По дороге к Черному камню Сокол сказал Ивану:

— Что, если Мубарек за Хатыршу всех своих воинов на нас двинет? Не устоим?

— Понятно, не устоим. Только татарин на ровном поле силен. В лесу он — тьфу! И это Мубарек хорошо знает.

— А ты на ватажников посмотри, — улыбаясь, сказал Сокол, — рады, будто дети. Незаметно, что час назад в кровавой сечи были.

— Силу в себе почувствовали — вот и рады. И воля опять же молодит человека.

— Глянь-ка, идут, словно домой, без заботушки.

— Поверили они тебе — вот и не заботятся. Знают, что атаман у них — и хозяин, и воевода, и душою чист. Теперь пойдут за тебя в огонь и в воду.

До самого утра бушевала в горах гроза. До самого утра не спал Сокол. Слушал бурю, думал.

Вскоре после боя в Хатырше ватажники узнали, что в Кафу идет еще один невольничий караван. Снарядил Сокол Ивашку с молодцами, невольников отбили. Думали, дадут им свободу, разлетятся вольными птахами полоняники по земле, а что вышло? Все как один пришли в ватагу. Мало того — и днем и ночью бродят по лесам и горам простые людишки, ищут Сокола. Словно ветер разнес славу о вольной ватаге, и нет того дня, чтобы не приходили к Черному камню по два, по три человека. Люд идет разный — и по наречью, и по вере, и по крови.

Все дальше и дальше отодвигается мечта вести ватагу на Русь. Другие заботы беспокоят ватажников. Все чаще и чаще на разных языках слышит Сокол речи о правде. Где она, эта правда, как ее искать-добывать? Иные говорят: правда на конце меча. И требуют: «Смерть знатным!», «Жирные люди заперли правду, надо перебить всех богачей». Ну, а дальше как жить, как свободу свою защитить?

А тут еще от Ольги долго нет вестей. Может, забыла его — мало ли в городе знатных, богатых и красивых парней. Недаром говорят: девичья память коротка. Пока была — любила, ушла — забыла.

…Одна за другой бегут тревожные мысли. Только на заре утомленный Василько забылся в неспокойном сне. И когда он вышел утром на поляну, ватажников уже не было. Как всегда, люди спозаранок ушли за дичью да за зверьем. Такую великую ораву надо чем-то кормить.

Не узнать теперь поляну у Черного камня. Все теснее и теснее становится здесь. Один к одному лепятся зеленые шалаши, в них в хорошую погоду живут ватажники. Прямо против входа в пещеру расположились кашевары. Три больших котла кипят под огромным навесом. И людей атаман разбил на три большие группы. У тех, кто питается у первого котла, старшим Кирилл с Днепра, люди второго «котла» под началом Грицька-черкасина, третий «котел» — Ивашкин. Внизу у ручья пасутся кони. После налета на караван у ватажников табун вырос до полусотни коней, и теперь не страшны далекие переходы. Кузница расширилась, из нее с раннего утра слышится перезвон. Ковали куют наконечники для стрел.