Не успел Андреоло отойти, как к Микаэле подошел татарин. Он предложил аргузию много золота и защиту в Солхате у одного бея. Но за это потребовал, чтобы он помог выручить из тюрьмы сына этого бея.

И Микаэле согласился. «У татар живет немало генуэзцев, и они им неплохо платят, — подумал он, — как бы там ни было, а все же лучше, чем попасть в лапы трибунала».

Все складывалось удачно. Именно сегодня его назначили охранять тюрьму и расположенный рядом храм.

И вот Микаэле ждет. Вдруг он вздрогнул. Через крепостную стену перелетел камешек. Это значит — татары под стеной* Через малое время перекинулась веревочная лестница, которую Микаэле закрепил за балку. По лестнице поднялись, а потом и спустились в крепость два человека и незаметно, словно суслики, скрылись в тюремной траншее.

Микаэле стоял у входа, его зубы стучали так громко, что казалось, они разбудят своим клацаньем всю стражу крепости. Из глубины входа послышался скрежет — это ломали замок. Несколько минут тишины, и вот появился первый узник. Это, вероятно, сын бея. Пригнувшись, он перебежал к стене крепости и притаился. За ним побежал второй, третий, четвертый. Вот мимо Микаэле прошли аргузии, с которыми он ездил к ди Гуаскам. Все они выбрались по веревочной лестнице, спущенной в подземную тюрьму. За узниками спешно вышли татары, помогавшие побегу. Махнув рукой Микаэле, они тоже бросились к стене.

Утром в крепости объявлена была тревога. Узнав, что из круглой тюрьмы-ямы убежали все узники вместе со стражей, что исчез и Микаэле, консул пришел в бешенство. Разослав во все стороны погоню, он ускакал по дороге на Солхат. В крепости почти никого нет. Два стражника на воротах, шестеро каменщиков заделывают стены. В замке остались трое: Якобо, Геба и Эминэ. Гебе теперь нечего делать — за молодым господином ухаживает новая служанка. И рассказов больше не требует юный ди Негро. Вдвоем с Эминэ уходят к морю или бродят по крепости, взявшись за руки. Старая Геба беспокоится— недаром все время вместе молодые люди, недаром стараются они уединиться. Вот опять их нет, надо поискать, проследить.

…Якобо и Эминэ быстро поднимаются по ступеням, вырубленным в камне. Девушка, как козочка, прыгает впереди, потом, остановившись подает юноше руку, тянет его за собой. Якобо и Эминэ взбираются к сторожевой башне, выстроенной на огромной высоте. Сразу за дверью направо вход на сторожевую площадку. Отсюда глазам открывается необозримая даль. В ясные дни море проглядывается на десятки верст. Сегодня дозорный с башни снят и отослан в погоню. Заглянув на площадку, Якобо прошел в закрытую комнату башни. Здесь прохладно.

— Я так устала, мой господин! — воскликнула Эминэ, опускаясь на топчан, где по ночам спят дозорные. — Позволь мне отдохнуть?

— Лежи, Эминэ, лежи, — сказал Якобо и присел на край лежанки, — я тоже устал немного…

Когда Геба, задыхаясь, забралась на дозорную башню, Якобо и Эминэ поменялись местами. Теперь юноша лежал на топчане, устало закрыв глаза, а девушка сидела около него.

— Ох, я не могу отдышаться, — проговорила Геба.

— Ради бога, тише. Видите — молодой господин спит, — прошептала Эминэ.

— Нет, Геба, я не сплю. Зачем ты здесь? Может, вернулся отец?

— Где же мне быть, как не около тебя, мой мальчик. Я отвечаю за тебя перед отцом. Ты еще молод — вдруг оступишься, сделаешь неверный шаг.

— Эминэ спросила меня, почему эта башня называется Девичьей. Ты мне рассказывала, но я уже забыл. Расскажи еще, — попросил Якобо.

Геба тронула девушку за плечо, чтобы та уступила ей место, села возле юноши и повела рассказ.

— Об этом старина сохранила много правдивых историй. Вот одна из них, слушайте. В те древние времена, когда этой крепостью владели греки, жил здесь суровый и жестокий архонт. И был у него единственный сын, красавец, каких не видывала земля. Много девушек, знатных и красивых, мечтали о прекрасном Зифе, но ни одна из них не затронула его сердца. Никого не мог полюбить молодой сын архонта. Однажды отец, возвратившись с войны, привез с собой рабыню, которая могла поспорить красотой с богиней Афродитой. Зиф увидел ее и полюбил с первого взгляда. И рабыня тоже заметила молодого хозяина. Прошло время. Архонт снова уехал воевать, и тогда Зиф признался невольнице в своей любви. Много счастливых дней провели они вместе. А когда вернулся отец, Зиф попросил у него ту рабыню в жены. Разгневался старый архонт, грубо отказал сыну. Тогда Зиф сказал, что у них скоро будет ребенок.

Еще более озлился отец, но решения своего не изменил.

— Дитя мы оставим себе, а она будет продана, — сказал он и настоял на своем. Когда у рабыни появился ребенок, его отняли, а молодую мать привели к архонту. Зиф умолял отца пощадить любимую, но тот был непреклонен.

— Мы любим друг друга, — говорил Зиф, — пойми это, отец.

— Сильная и возвышенная любовь живет только в сердце благородного человека, — надменно ответил архонт, — а раб — не человек. Откуда ему знать о любви? Его дело работать, есть и пить. Рабыня будет продана.

— Я вам покажу, умеет ли рабыня сильно любить, — сказала в ответ на это любимая Зифа и, выскользнув из рук слуг, побежала вверх по склону к дозорной башне. Зиф бросился за ней, но было уже поздно. Рабыня выбежала на эту площадку, встала на край и, крикнув: «Зиф, я буду вечно любить тебя», бросилась во-о-н туда вниз, на скалы, и разбилась насмерть. За ней хотел броситься и Зиф, но слуги удержали его. Долго, до самой смерти, помнил он девушку с мужественным и горячим сердцем, а башню эту назвал Девичьей, потому что здесь отдала ему красавица-рабыня свою девичью любовь!

Геба кончила рассказ и взглянула на Эминэ. Та стояла, сжавшись, в углу башни, лицо ее было бледно, губы дрожали. Не сказав ни слова, она выбежала из башни. Якобо устремился за ней. Геба обернулась: в дверях стоял Гондольфо. Он покачал головой и сказал:

— Теперь я понял тебя, старая греческая сандалия. Ты выдумываешь всяческие истории и плетешь их прямо на ходу. А я, дурак, верил, думал, пришли эти сказки с древних времен. Сознайся — то, что городила, выдумано сейчас?

— Ты глуп, Гондольфо, да к тому же пьян. Знай, все что я рассказала, — чистейшая правда. И в далекие времена, и сейчас, и впредь во веки веков любовь для всех одна. И для рабов, и для царей. Наш синьор консул не понимает этого.

Гондольфо ди Портуфино дням, проведенным в Кафе, потерял счет. С того момента, когда посол солдайского консула на усталой лошаденке подъехал к городу и, вознеся руки к небу, воскликнул: «Здравствуй, богом дарованная»[61], прошла неделя, а может, и более. Приняли посланника в Кафе холодно, письмо консула взяли и велели ждать. Предполагая, что ожидание это продлится недолго, Гондольфо в первый же день спешно обошел все кабачки города. Всюду он заказывал лучшие вина и закуски, угощал случайных друзей, поражая хозяев кабачков своей щедростью и богатством. Проснувшись на следующее утро с тяжелым похмельем, посланник консула обнаружил в своем кошельке один-единственный аспр, которого не хватило бы не только на то, чтобы опохмелиться, но и на то, чтобы купить пол-лепешки на завтрак. Потолкавшись в помещении сената, он понял, что консул не примет его и в этот день. В самом скверном настроении Гондольфо вышел на улицу. «Если продать седло, — деньги будут, но как же тогда ехать домой, — думал Гондольфо. — Можно продать плащ, но кому он нужен?»

Рассчитывая отыскать несколько завалявшихся монет, нотариус стал обшаривать карманы. Его надежды оправдались — в кармане штанов обнаружилась монета в пять аспров. Хоть и скудный, но завтрак будет. Гондольфо бодрее зашагал по главной улице, а у дома синьора де Камалья свернул по направлению к погребку старого Фомы. Спустившись по каменным ступенькам, которые вели в погребок прямо с улицы, Гондольфо очутился в низком, но широком помещении со сводчатым потолком. Посетителей в погребке было мало и, получив на свои шесть аспров порцию жареных музари[62] и хлеба, Гондольфо сел за столик. В погребок входили все новые и новые посетители. Один из них, невысокий, с черными живыми глазами, сел против Гондольфо и заказал кувшин солдайского вина. Когда смуглый сосед стал наливать вино в глиняную кружку, у Гондольфо от непреодолимой жажды задрожал подбородок. Сосед пристально поглядел на Гондольфо, затем взял с соседнего стола вторую кружку, наполнил ее и, подвинув к нотариусу, учтиво сказал: