— А ты?

— Я пошла вот…

— Да ведь поймают, убьют, как беглянку.

— Все одно конец, — девушка сказала это равнодушно.

— Эх, что же нам делать с тобой, Полиха, девка беглая? — со вздохом сказал Козонок.

— Оставьте здесь. Умру я.

— Негоже оставить-то. Да и взять некуда. Эти Гуаски — хозяева твои — прямо звери. Узнают про тебя, живьем проглотят.

Один из слуг подошел к Ольге, шепнул ей что-то.

— А ведь верно! — оживилась Ольга. — Про ватагу мы забыли. Кашу варить умеешь?

— Дома варила.

— Ну и добро. Мы пока отдохнем, а тебя слуга проводит в лес к хорошим людям. Скажи, Ольга послала. Будешь им кашу варить, порты мыть и чинить, за табором следить. Иди, иди — там воля!

На другой день после суда к Никите пожаловал нежданный гость — Теодоро ди Гуаско. Никита велел провести гостя в горницу, в ожидании его сел на лавку в переднем углу.

— Хозяину дома слава! — проговорил, входя, Теодоро. — Синьору Никите я принес свое сердце.

— Рад гостю, — ответил Никита и указал Теодоро на плетеный стул, что стоял около стола.

— Синьор Никита, вероятно, меня не знает. Я — Теодоро ди Гуаско.

— Слыхать слышал, а вижу в первый раз. Я рад твоему приходу, благородный ди Гуаско.

— Дело, которое привело меня в ваш дом, очень деликатного свойства, и я не знаю, с чего начинать.

— Начинай с дела, — посоветовал купец. — Я пойму.

— У вас есть прекрасная дочь, синьорина Ольга.

С ней что-нибудь случилось? — тревожно спросил Никита.

— Я, право, не знаю. А разве она еще не приехала?

— Откуда ты знаешь, что она в отъезде?

— Я видел ее в Карасубазаре. Мало того — мы туда ехали вместе.

— Ну и что она?

— По-моему, она там купила какого-то особенного невольника, потом хотела купить еще одного. Но это… это ей, кажется, не удалось… Теперь о деле, — Теодоро замялся, потом решительно проговорил: — Я люблю вашу дочь, синьор Никита. Очень люблю. Хочу ее взять в жены. Вот и все мое дело.

— Без венца?

— Зачем же? Мы обвенчаемся.

— Где?

— В православной церкви.

— Но ты, я знаю, католик.

— Да, но я приму вашу веру. Я уже договорился с православной церковью.

— А твой отец, братья, ваша церковь? Как они посмотрят на это?

— Сначала, синьор Никита, я хотел бы иметь ваше согласие и согласие синьорины Ольги. Что толку от того, что я заручусь согласием своей семьи, если вы будете против.

— Сие верно, — сказал Никита и долго молчал, обдумывая неожиданное предложение. Отдать Ольгу в семью с чужой, ненавистной верой было немыслимо. Нет слов — дом ди Гуаско богат и знатен, но разве обретет его дочь счастье среди людей бесчестных, злобных и коварных. Но отказать — значит обидеть, озлобить самолюбивых генуэзцев. Тут надо ответить подумавши.

— А она тебя любит?

— Я не говорил с ней… Но вы старый человек и знаете, что сердце девичье — воск. Стерпится — слюбится.

— Нет, Теодоро. Неволить дочь я не буду. Если она пожелает быть твоей женой — я не откажу. А если нет — извини. Все зависит от ее воли.

., Вечером того же дня вернулась домой Ольга. Отец и мать вышли на крыльцо встретить ее.

— Уж и не чаяла тебя живую видеть, кровинушка моя. Поди, намаялась, желанная, истомилась вся. А страху и горя натерпелась и подавно, — причитала Кирилловна, обнимая Ольгу.

— С благополучным возвращением, доченька, рад видеть тебя живой и невредимой. А мы со старухой искру-чинились вовсе — задержалась ты, да и, вижу, напрасно. Одна ведь приехала. Не нашли, поди, Ивашку-то?

— Ой, нашли, тятенька, — сказала Ольга. — Нашли и выкупили.

— А где же он?

— Среди добрых людей. Я потом все-все тебе расскажу.

Крепость Санта-Кристо![42] Она царствует над Сурожем, над морем. Расположенная на горе, она далеко видна как с моря, так и с суши.

Тяжело припадая на клюку, Иорихо остановился на опушке леса и взглянул вдаль. Город еще не был виден, но над холмами на фоне ясного безоблачного неба вырисовывались контуры Девичьей башни. Иорихо перекрестился и, с опаской глядя на дорогу, которая вилась внизу между холмов, двинулся в сторону крепости.

Что привело в город наказанного слугу в это весеннее утро? Страх. Отлежавшись на площади в Скути после ста ударов, полученных по приговору суда, Иорихо приплелся в Тасили и лег под широким навесом летнего двора. Мучительно ныло тело, было трудно дышать, болела избитая спина. Под утро ему стало легче, и он уснул. Разбудили Иорихо ударом ноги в бок. Застонав от нестерпимой боли, он открыл глаза и увидел над собой лицо Теодоро. Глаза его глядели недобро, жестко.

— Не умеешь держать язык за зубами, скотина, — процедил сквозь зубы Теодоро. — От меня все равно не уйдешь.

И тогда Иорихо понял: за то, что он рассказал на суде, господин непременно убьет его. Сила, власть — все на стороне господина. Надо пойти к консулу! Только он может защитить его. Как утопающий хватается за соломинку, так и Иорихо уцепился за эту мысль.

Весь день он обдумывал план побега, а ночью незаметно для всех спустился в долину.

Сейчас, когда до крепости Санта-Кристо было уже недалеко, Иорихо решил отдохнуть. Он отыскал удобное место в кустарнике. Пахло прелыми листьями, увядшей от летнего зноя травой, земля дышала приятным теплом. Иорихо долго глядел в бездонную глубину небес и незаметно заснул.

Разбудила его громкая брань. Открыв глаза, Иорихо увидел хорошо одетого синьора.

— Какого дьявола ты развалился на самой дороге? — кричал господин.

— Помилуйте, синьор, какая же здесь дорога? Здесь кусты.

— Раз я здесь иду, значит, это моя дорога.

— Я не знал, мой господин, — виновато сказал Иорихо, заметив, что синьор пьян.

— Прошу впредь знать! Синьор Гондольфо ди Пор-туфино — старший нотариус курии — всегда ходит по этой дороге в гости к настоятелю монастыря. Он хоть и нечистый грек, но вина для меня не жалеет. Клянусь богом! А ты чего разлегся здесь? Откуда ты, куда идешь?

— Это долго рассказывать, господин. Я жалею ваше драгоценное время.

— К черту время, я сейчас свободен, клянусь честью! Говори! — приказал Гондольфо и уселся против Иорихо. Рассказывать о своей беде первому встречному не хотелось, но Гондольфо держал его за пояс и упрямо твердил: «Г овори».

Поразмыслив, Иорихо решил, что беседа с нотариусом курии может быть ему полезной. Кто знает, можно ли попасть к консулу, а этот человек вдруг захочет ему помочь. И он начал говорить.

Пока Иорихо вел рассказ о поездке в Карасубазар и о стычке с татарами, Гондольфо вяло кивал головой и даже аппетитно зевнул раза два или три. Но когда речь зашла о виселице и позорных столбах, глаза Гондольфо стали более осмысленными. Дело в том, что он был не только старшим нотариусом курии, но своим человеком в семье консула Христофоро ди Негро. Он хорошо знал, какую ненависть питает комендант крепости к семье ди Гуаско, и поэтому все, что касалось богачей-феодалов, глубоко интересовало Гондольфо. То, что узнал он сейчас от слуги, было настолько важным, что Гондольфо даже протрезвел немного. «Если слуга не врет, то это же для господина консула ценная находка, — подумал он. — Самосуд, виселица, позорные столбы, боже мой, — такими фактами можно свалить не только ди Гуаско, а и поважнее кого-нибудь».

Подробно расспросив обо всем, он сказал:

— Пойдем, парень, к консулу. Благодари мадонну, что ты встретил меня на своем пути.

Не больше чем через полчаса Иорихо увидел ворота крепости. Пока Гондольфо искал начальника стражи, чтобы получить пропуск в цитадель, консульский замок, Иорихо разглядывал ворота. Они были велики и массивны. Воротный проем закрывался толстой решеткой, которая была обита железными полосами с обеих сторон. Решетка свободно ходила в каменных пазах и поднималась кверху, скрываясь в надлобной части ворот. На плите, искусно вделанной в камень над воротами, высечено: «1389 г., девятого дня июля, во время управления отличного и могущественного мужа, господина Батиста ди Зоали, прежде Андоло, достопочтенного консула Солдайи. Богу благодарение».