— Веди, проводник, дорогу знаю я, но провести нас по ней сможешь только ты. Ничего больше тебе не остается, я не выпущу тебя и эту женщину из своего локала, но если выброшу вас отсюда в таком виде, вам несдобровать. Что будет в этом мире с твоим и ее обнаженным сознанием, ты знаешь. Это хуже, чем попасть под поезд. Вперед!

Последний удар сердца, безумная, разрывающая душу тоска, такая знакомая и всегда одинаково ужасная, к ней не привыкнешь. Это последняя судорога инстинкта самосохранения, и с ним ничего не поделать. События этого воплощения пронеслись вмиг и растаяли в темноте перед невидящими глазами. Соленая вода хлынула в рот и ноздри, я успел только сжать мертвую руку Савитри — и стал наконец свободен. «Веди его! — в момент перехода шепнул ее голос. — Я знаю, что делать!»

Тоски больше не было, она осталась там, в вывернутом агонией теле, верная подруга смерти. Я взглянул напоследок на покинутые нами аватары, увидел и клубящийся фиолетово-черным силуэт Стяжателя. Озлобленный задор вдруг захлестнул меня:

— Я проведу, но и ты ответь мне.

— Спрашивай.

— Приятно чувствовать, как тебя размазывает по рельсам, изверг?

Он утробно зарычал и выдернул у себя из-за спины Савитри, по рукам и ногам скованную его паутиной:

— Если ты свернешь не туда или хотя бы обернешься, Безымянный, я отшвырну заложницу в сторону с нашего пути, и ты уже никогда не отыщешь ее в переплетении времен и вероятностей. А в чистом виде вашим сознаниям там долго не протянуть. Надеюсь, это не вылетит из твоей худой памяти, старик?

И мы поплелись ко входу в черный коридор, которым заканчивался мглистый локал Стяжателя, но войти туда я не смог. Постоял у бездонного зева и, не оборачиваясь, сказал:

— Мне нужен посох — открывать пути и зажигать маяки.

— Так делай, — ответил Тарака.

И снова человеческая злость охватила меня. Я процедил сквозь зубы:

— Как?! Если ты создал это свое… кривое пространство с его кривыми, как всё и всегда у тебя, законами. Как я создам здесь что-то действующее, изверг?

— У меня есть имя. В отличие от тебя.

— Сочувствую тебе, изверг. Имя для асуры что хвост для лисы — так и норовит застрять в капкане.

— Я отменю часть локала в переходе. Делай, что нужно, и веди.

— Пусть скажет девушка.

— Я жива, ади, я тут, — откликнулась Савитри, едва только он ей позволил. — Делай, как он говорит.

Стяжатель отступил вместе с заложницей, укрываясь под защитой своей мглы, и не зря он это сделал: я всерьез подумывал о том, чтобы дать знак Савитри, развернуться и сжечь его на месте. Асура предугадал мои замыслы. Пространство тут же впилось в меня, и ничего не оставалось, как преобразить его, продлив темпоральный коридор. Я растянул перед собой космическую струну и вообразил на ее месте посох. Набалдашником загорелся на нем изумрудный шарик маяка. Он начал разрастаться, алый поясок охватил его по экватору, и я сбросил его на ступени, ведущие в тоннель. Шар поплавком взмыл под своды потолка. Зеленое сияние усмирило ярость чуждого мне мира, алый луч указал направление. Но это лишь зыбкая гать в болоте, куда тащил нас разъяренный неудачами Стяжатель.

— Готово.

— Молодец, ангел.

Лабиринт, образованный как последствие нашего вторжения в тоннель времени, вел себя непредсказуемо. Пространство словно содрогалось в предчувствии скорой аннигиляции двух взаимоисключающих величин, которыми здесь были я и Тень. Однако аннигиляция не происходила, и при иных обстоятельствах меня бы это опечалило, но сейчас исчезать нам было нельзя: пропадет мгла Стяжателя вокруг них, погибнет без защиты и сущность Савитри.

То вдруг дорога под ногами начинала раскачиваться на манер подвесного моста над пропастью. То из тьмы переходов проглядывали очертания причудливых и устрашающих миров, готовых ворваться в наш и обратить все в прах. А то внезапно лабиринт приобретал обычные свойства физической вселенной, и тогда я слышал позади тихий стон Савитри, сознание которой, пожираемое материей, испытывало ни с чем не сравнимые муки.

— Потерпи! Потерпи! — заклинал я ее всякий раз.

Стяжатель молчал.

— Эй, ты еще не сдох там, изверг? — останавливаясь после очередного наплыва хаоса, чтобы восстановить силы, спросил я. — Мы идем, куда нужно?

Молчание.

— Понятно, твой скудный словарный запас иссяк после тех пафосных тирад. А может, ты все-таки сдох?

— Так ты обернись, проверь.

— Я спросил: мы идем в нужную сторону?

— Если мы с тобой будем так считать, то рано или поздно она станет нужной.

— А мир вокруг тебя случайно не вертится, демиург хренов?

— Мне очень отрадно, Безымянный, что с каждой нашей встречей ты все больше походишь на человека.

— Знаешь, изверг, а я, пожалуй, возьму себе имя. И даже фамилию возьму, чтобы быть совсем человеком. Мне нравится сочетание «Иван Сусанин». Как ты на это смотришь?

— Довольно болтовни. Отдохнул — веди!

Я оттолкнулся посохом и с усилием зашагал впереди них. Презренным шутом профессора он выглядел органичнее. По крайней мере, на своем месте. Тени место у ног.

Пока мы продвигались, десятки разнообразных планов по освобождению проносились в моем сознании, но ни один не был мало-мальски годным. Я даже пытался придумать способ созвать сюда на помощь собратьев-ади, и если бы асуры не изгнали их в инфозону во время нападения на станцию, это еще можно было бы осуществить. В инфозоне они меня не услышат, этот лабиринт возник неспроста, он глушил все, что проникало внутрь него, в нем, как в паутине, запутывалась даже информация, то есть мы, избравшие себе произвольную форму и силой мысли создающие из разрозненных сведений вспомогательные предметы. Все наши ухищрения здесь помогали мало, и я не надеялся на благополучный исход.

Коридоры переслаивались, проникали друг в друга. И однажды, когда нас снова затрясло, а со всех сторон посыпались невидимые камни, я заметил вдруг в перекрестье двух тоннелей чертовски знакомый пейзаж. Это были…

«Да!» — внутри себя услышал я торжествующий выкрик Савитри.

С оглушительным грохотом нас швырнуло в это перекрестье миров. Спасаясь от обвала, мы нырнули туда, в морозную ночь с ее узнаваемыми запахами и звуками. Савитри исчезла. Мы со Стяжателем упали сквозь крышу внутрь сарая во дворе того самого дома, где я и мои коллеги в начале весны не вспомню какого года тушили пожар.

Не успев опомниться сам и не давая этого сделать извергу, я швырнул в него посохом. От соприкосновения с сотворенным мной предметом Стяжатель заорал и задымился. Но брошенная следом сеть поймала пустоту: он сгинул. Просыпавшиеся с его шкуры искры с неестественной быстротой подожгли какие-то картонки, пламя занялось мгновенно. Я отпрянул, на пару секунд перестал видеть, а когда открыл глаза, то уже выпрыгивал из нашего красного носорога, и на мне была защитная форма пожарного, а значит, я был…

— Слышь, а ты щелкни нас вот отсюда!

Черт! Дежа-вю.

Я механистически нажал кнопку в мобильнике, фотографируя ментов на фоне горящего сарая.

— Чё тут у вас не проехать нигде? — буркнул Рыба.

Так, здесь что-то будет, здесь что-то произошло тогда… Вспоминай, вспоминай!

— Денис, иди глянь, что там! — крикнул мне Николаич, взмахнув рукавицей в сторону огня.

Горящий (подожженный, вот проклятье, мною самим!) сарай стоял чуть на взгорке и был предпоследним в ряду таких же развалюх. За сараями был спуск, и в этом закутке, точно за горящей постройкой, показалась крыша металлического гаража.

— Вот хреновина… — ругнулся я.

Подбадриваемые Николаичем, мы уже волочем с Женькой «Пургу», потом Николаич отзывает меня: «Стрельцов, подь сюды!» — а я все не могу вспомнить, что же тогда случилось с Денисом такого, если даже сейчас, после стольких событий, во мне живо ощущение беды. Оно усугублялось вибрирующим в нагрудном кармане, под курткой, мобильником, до которого сейчас не было времени добираться. Мы с Артемом Николаичем пинали обуглившиеся деревяшки, Женька закидывал пламя пеной из «Пурги». Тут телефон стих, а меня прошило озарением. «Пригнись!» — заорал я сам себе что есть мочи и сию же секунду нырнул вниз, приседая.